Патрик Модиано - Незнакомки
– Знаешь, я ведь тоже боялась, когда приехала в Париж. Но все рано или поздно улаживается. Ты сейчас даже не понимаешь, какое это счастье – когда вся жизнь впереди. И потом, я тебе помогу. У меня много знакомых в Париже. А нет, так можешь уехать со мной в Испанию.
И тут я успокоилась. Я чувствовала, что она желает мне добра. Значит, нужно просто довериться ей, и жизнь будет прекрасна. Как-то вечером мы пошли в театр – посмотреть, как играет одна девушка по имени Паскаль. Действие пьесы происходило в наши дни в замке воображаемой страны: несколько великосветских особ оказались застигнутыми снежной бурей. Все они носили одежды из черного бархата с белыми воротниками; женщины походили на пажей, мужчины – на конюших. Время от времени звучала клавесинная музыка. В просторном салоне горели свечи в канделябрах, стояла старинная мебель, углы были затянуты паутиной, однако тут же стоял телефон, а гости с изысканными манерами курили сигареты, пили виски и беседовали о прекрасном. Когда мы вышли на улицу, моросил дождь. Мы с Мирей Максимофф сели в машину одного из ее друзей и поехали в ресторан; там нас ждали другие знакомые, а под конец вечера явилась и та девушка, Паскаль. Ее сопровождал высоченный мужчина лет сорока, со светлыми волосами ежиком. Это был кинорежиссер, его строгое застывшее лицо напоминало череп. Он собирался снимать Паскаль в своем фильме, о котором говорили все сидевшие за столом. Режиссер рассказывал содержание; я не все понимала, так как он часто вставлял в свою речь разные ученые слова. Это была история нескольких пар, собиравшихся то в каком-то доме в Португалии, то в горном шале на лыжном курорте, то в бургундском замке; женщины (все до одной красивые) и мужчины (все до одного умные) по ходу фильма менялись партнерами – как он выразился, «передвигались, точно геометрические фигуры в пространстве». Я сидела рядом с Мирей Максимофф; казалось, она тоже не очень-то понимает рассуждения режиссера, однако все присутствующие слушали его с большим почтением. Затем было решено отправиться выпить еще куда-нибудь; впрочем, мы всегда ходили в одни и те же места – в «Нюаж» или «Ла Мален». И снова мы сидели в машине. Теперь все молчали. Автомобиль скользил под дождем вдоль набережных. Красные огни и свет фонарей действовали на меня успокаивающе. Я любила парижские ночи, они унимали тоску, которая часто одолевала меня днем. Мне только хотелось, чтобы меня выпустили из машины на вольный воздух – побродить одной вдоль реки.
– Нечего тебе сидеть тут, в квартире, и кукситься! – говорила Мирей Максимофф.
И она уводила меня почти каждый вечер в компанию этих своих друзей. Мы сидели с ними допоздна, за полночь, и я едва не засыпала за столом. Под гул разговоров. Во всех этих ресторанах с чудны́м убранством. В погребках со сводчатыми потолками, где ужинали при свечах. В других местах, где ели мясо, зажаренное на рашпере прямо здесь же, в большом камине. Подсвечники. Граненые зеркала. Темные балки над головой. В погожие вечера – вечера бабьего лета, как они говорили, – мы садились за столики на тротуаре. Тесно, бок о бок. И всё на одних и тех же улицах – Бернара Палисси, Сен-Бенуа, – которые Мирей Максимофф называла таксистам. Я сопровождала Мирей Максимофф в дома ее друзей. Воскресными вечерами мы ходили в одну мастерскую рядом с парком Монсури. Там гости ели бразильские блюда. Их всегда было человек двенадцать. И пока они болтали, играла бразильская музыка. Я-то сама помалкивала. Сидела в сторонке. Нередко даже уходила с этих вечеринок, чтобы побродить по окрестным улицам. Я исчезала тихонько, стараясь не привлекать ничьего внимания. Мне нравилось гулять вот так, совсем одной, в темноте, на вольном воздухе. Сначала я сбежала из Лиона, а теперь сбегала отовсюду, где люди говорили слишком громко, где я никого не знала; наверное, вся моя жизнь будет одним нескончаемым бегством. Я была уверена, что на моем пути рано или поздно встретится кто-нибудь, думающий точно так же, как я, где-то на другом конце Парижа. В один из воскресных вечеров я так и не вернулась в мастерскую возле парка Монсури. Еще в подъезде я услышала доносившиеся сверху бразильскую музыку и шумный говор. Я пошла на улицу Винез пешком, через весь город. Я больше ничего не боялась, даже будущего. Улицы и бульвары раскрывались передо мной; они были пустынны, огни сверкали ярче обычного. В листве копошился, шуршал ветер. Я совсем ничего не пила. Когда я вошла в квартиру, Мирей уже вернулась. Она была обеспокоена. Она спросила, почему я так внезапно ушла. Я ответила, что мне стало нехорошо и захотелось пройтись. И что все эти люди вызывают у меня робость. Они намного старше и умнее меня. И мне не место среди них. Вообще, где оно – мое место? Я его пока не нашла. Она поцеловала меня в лоб, точно старшая сестра, но я видела, что она не принимает всерьез мои слова. Наконец она сказала:
– По-моему, ты слегка не в себе.
Однажды в воскресенье она повела меня обедать в китайский ресторан на Елисейских Полях. Едва мы вошли, я увидела того типа в плаще, которого встретила как-то в нашем подъезде. Он ждал нас. С ним был еще другой, выше его ростом, в замшевой куртке и черной водолазке. Мирей Максимофф поцеловала того, первого. Никак не вспомню его фамилию. Вальтер… а дальше что-то итальянское. Его друг пожал нам руки и представился: Ги Венсан. Позже я узнала, что это не настоящее его имя; меня всякий раз интриговала та резкость, с которой он подходил к людям, протягивал им руку и коротко представлялся: Ги Венсан. Теперь-то я понимаю, что это имя служило ему защитой, эдаким барьером, который он хотел с первой же минуты возвести между собой и другими. И все-таки мне кажется, что в то воскресенье, когда я увидела его впервые и он пожал мне руку, назвав свое вымышленное имя, у него был не такой уж резкий голос. По-моему, он произнес это имя с иронической усмешкой, как будто мы с ним уже разделяли некую тайну.
Ги Венсан сидел на диванчике рядом со мной. Наступила пауза. Потом Вальтер наклонился к Мирей Максимофф:
– Это тот самый Ги… о котором я тебе рассказывал…
Она улыбнулась и сказала, что счастлива с ним познакомиться. Меня же, как всегда, одолела робость. Я не произнесла ни слова. Если я правильно поняла, человек, сидевший напротив, друг Мирей Максимофф, давно уже работал фоторепортером и его часто посылали в разные опасные места. Он даже был ранен в какой-то горячей точке. Они с Ги Венсаном познакомились в кафе на Елисейских Полях, где часто собирались фотографы.
В начале обеда Ги Венсан тоже молчал. Мирей Максимофф старалась разрядить атмосферу, задавая ему какие-то безобидные вопросы. Но он односложно отвечал «да» или «нет». Вальтер указал на меня пальцем:
– Ну-с, а кто эта юная девица?
Ги Венсан обернулся и с любопытством взглянул на меня.
– Она приехала из Лиона. С ней случилось странное и грустное происшествие, – сказала Мирей Максимофф, незаметно подмигнув мне.
И она поведала им историю об экзамене на бакалавра – ее собственную историю, произошедшую давным-давно где-то в Ландах. Про то, как однажды в понедельник в семь утра не прозвенел будильник. В общем, это было очень мило с ее стороны – считать меня настолько близкой, чтобы смешать наши биографии.
Вальтер громко рассмеялся.
– Вам повезло, – сказал он. – Судьба не пожелала, чтобы вы сдали свой экзамен.
Мне стало как-то не по себе. Мирей Максимофф взяла меня за руку.
– Надеюсь, вы не вздумаете снова пытаться его сдать? – добавил он. – Только зря время потеряете.
Ги Венсан продолжал хранить молчание, но теперь в его взгляде читалось не столько любопытство, сколько заботливое участие; он как будто хотел проникнуть в мои мысли.
– Вас очень огорчила эта история? – спросил он тоном, выдававшим искренний интерес ко мне.
Я попыталась улыбнуться ему.
– Нет, не согласен, – сказал он, обращаясь к тем двоим. – Все-таки эта незадача с экзаменом довольно печальна.
Вальтер спросил, сдавал ли сам Ги экзамен на бакалавра. Ги Венсан ответил, что нет, не успел и сожалеет об этом. Он объяснил, что должен был заканчивать школу как раз в конце войны, но тут швейцарцы его репатриировали вместе с другими беженцами, его ровесниками. Потом все они долго жили в Лионе, в каком-то заведении вроде пансиона, но там не проходили школьную программу. Большую часть времени их занимали ручным трудом.
Преодолев робость, я спросила:
– И долго вы пробыли в Лионе?
– Не очень. Месяцев шесть.
В ту первую встречу я не осмелилась спросить его, в каком именно заведении Лиона он находился. Впрочем, мне все и так было ясно – я сразу представила его за черной стеной пансиона лазариетов.
Выходя из ресторана, Мирей Максимофф предупредила меня, что вернется поздно. Вальтер чмокнул меня в обе щеки и сказал, что был очень рад познакомиться, хоть я и не сдала свой «бак». Они оба сели в машину, и Мирей Максимофф, опустив стекло, махнула нам рукой на прощание.
