Евгений Москвин - Предвестники табора

Потом…

Первым пришел в себя Лукаев.

— Господи, это вы, оказывается!.. А я думал, пастеныши.

— Кто?

— Пастеныши соседские. Кирилловых.

По Лукаеву нельзя было сказать, что его смущал этот нелепый эпизод — что вот он так выскочил со своего участка на человека, который не делал ничего предосудительного, — выскочил, да еще и с прутом, — напротив, в следующий момент он еще более усугубил впечатление — с угрожающим видом потряс прутом в сторону соседского белокирпичного дома.

Перфильев, с трудом уже удерживался от смеха, но все-таки сумел взять себя в руки.

— Что-то не так? — осведомился он ровным голосом.

— Еще как не так… Пойдемте, я кое-что вам покажу… к моему дому. Пойдемте, пойдемте! Вы все сами сейчас увидите.

Нерешительно пожав плечами, Перфильев направился следом за стариком.

Лукаев подвел сторожа к дождевой бочке.

— А вот здесь будьте осторожны, не споткнитесь. Прошлый раз я споткнулся здесь… две недели назад, в среду, в 12.53 по полудни… — он осклабился и прибавил агрессивно и шутливо, — сломал себе шею в двух местах — насмерть!!.. — Лукаев расхохотался, отклонил рукою сиреневый куст, на самой средней грозди которого, как на троне, уселась громадная жужелица, от действий Лукаева даже не шелохнувшаяся, обогнул клумбу с отсыревшими деревянными бортиками, — идите, идите сюда, ко мне — отсюда лучше всего видно, — он все не отводил рук от куста, чтобы Перфильев мог беспрепятственно пройти, — так… а теперь посмотрите вверх…

Поначалу Перфильев не мог разглядеть ничего — сливной желоб так ярко сиял на солнце, что у сторожа заслезились глаза, ему даже инстинктивно пришлось отступить.

— Осторожнее! — Лукаев отреагировал моментально, — не потеряйте зрение от этого проклятого солнца — наше государство только и стремится нанести нам увечий и поскорее в могилу отправить… Видите? — пребывая в крайнем возбуждении, Лукаев не переставал потирать руки.

— Нет.

— Выбоину на крыше видите?

— Да, вижу теперь.

Это была не выбоина — отметина на черепичной кровле.

— И краска облупилась вокруг. Видали? Только неделю назад покрасил!.. И краска какая дорогая — финская! Вот я покажу этим пастенышам, как камнями по дому кидать! Прошлой ночью от того и проснулся, что в кровлю что-то ударилось. Выбегаю, а здесь булыжник валяется. Пастеныши! Ну я им задам… — и как бы в доказательство своих слов Лукаев снова принялся потрясать прутом.

— Вы хоть видели, что это они были?

— Ну а кто же еще, если не они?

Такая уверенность Лукаева не проясняла, почему он, в таком случае, не пошел и не нажаловался родителям провинившихся детей, а поджидал на своем участке, не появятся ли они где поблизости снова. (Неужели ж думал, что те захотят состроить еще какую-нибудь пакость, на сей раз средь бела дня?) Но сторож благоразумно промолчал.

— Готов спорить, это в отместку — за то, что я недавно отсудил у них кусок земли, — Лукаев покачал головой, бросил прут на землю и осведомился у сторожа, не хочет ли тот зайти к нему и выпить по чашке чая.

— Самый дорогой чай, какой продается в магазинах. Английский.

— Я вообще-то здесь по делу. Тот серый дом возле леса. Вы никого в нем не видели?

Перфильев задал этот вопрос неслучайно — с тех пор, как умер Лешка-электрик, Лукаев без обиняков присвоил себе добрую треть его участка, перекопав ее под картофельное поле, — так что старик там появлялся довольно-таки часто.

— A-а… ну-ну, я понимаю, вы о тех незнакомых пастенышах, которых не так давно видела Любовь Алексеевна (старуха Родионова была единственной, с кем Лукаев был в дружеских отношениях, — нет, нет, я никого там не видел, однако я туда нечасто хожу, всего раз в дней пять — не чаще — это же все-таки не мой участок, понимаете?.. Хе-хе… — Лукаев состроил улыбочку, — так что в том доме могут ночевать всякие пастеныши, а я и не знаю ничего — надо бы вам облазить дом да это дело выяснить.

Перфильев сказал, что это-то он и собирается сделать, хотя шансы, что у этих прохвостов там какой-то штаб, на самом-то деле невелики.

— Ну, раз уж мы так нечаянно встретились, я составлю вам компанию.

Они вышли на посыпанную песком дорожку. Черный «Ауди» Лукаева стоял чуть вдалеке, справа, у ворот.

— Знаете, если эти пастеныши, эти ворюги, вздумают угнать мою малютку, я им просто… носы поотшибаю — вот что. Потом от ужаса будут вскрикивать каждый раз, когда увидят свое отражение. Встаешь утром, идешь в ванну промыть слипшиеся глаза, смотришь в зеркало и на тебе: вместо носа впадина, как у скелета. Ха-ха-ха! Дикий крик ужаса… а потом вспоминаешь: да, это же мне пару недель назад нос отшибли за то, что я машину пытался угнать. Пора бы и привыкнуть к его отсутствию!.. — Лукаев рассмеялся: очевидно, его настроение постепенно шло в гору, — так-то!

Перфильев поднял брови и довольно долго их не опускал.

— Ну… я думаю, до этого не дойдет… — выговорил он, — э-э… я имею в виду, что кто-то украдет вашу машину — до этого не дойдет. Вы же поставили сигнализацию?

— Нет, Илья настаивал, но я сказал ему, что у нас в советское время не было никаких сигнализаций, мы просто запирали машины — я всегда запирал свой «Москвич» и все. И теперь тоже не собираюсь изменять этому правилу. Моя машина, он мне подарил ее на день рождения, и я буду делать так, как хочу. Как привык. Никаких сигнализаций. От этих новомодных штучек одно облучение — можно рак схлопотать.

— A-а… ну тогда будьте начеку. Следите за машиной, я имею в виду, — сказал Перфильев невозмутимо.

— Я слежу. Как же не следить за малюткой, на которой можно разогнаться до ста восьмидесяти запросто.

— Да… мы их обязательно поймаем, вот увидите.

— Кого?

— Ребят, которые дома вскрывают.

— Сколько, бишь, они уже вскрыли?

— В этот сезон? Три. И каждый раз в середине недели. Естественно — когда народу поменьше. Хозяева всегда отсутствовали. И суроковский дом — очень видный. Там найдется, что взять. Тогда-то мы с председателем и заподозрили, что есть какие-то наводчики. Соглядатаи. После второго ограбления заподозрили… ну а чуть попозже это подтвердилось. Моя жена, когда к молокану как-то заходила, на обратном пути уже идет и видит, как возле одного дома ошивается какой-то паренек. Вернее… стоит, — Перфильев чуть запнулся перед последним словом, для того, чтобы придать ему больше веса, а заодно, поглядев на Лукаева и качнув головой, с важным видом ткнул указательным пальцем вниз, — просто стоит возле калитки, приятеля своего, видно, ждет, но в то же время будто бы что-то и высматривает. Ну, у Марины сразу же подозрение мелькнуло — надо сказать, интуиция мою жену никогда не подводила — она у него и спрашивает:

«Ты к кому?»

Мальчик такого вопроса явно не ожидал и поначалу весь покраснел и подобрался, смутился, но потом очень быстро сумел прийти в себя и говорил вполне естественно, безо всякого волнения.

«К Саше…» — говорит.

«К кому?» — Марина переспрашивает.

«К моему другу Саше. Вы не знаете, он приехал?» — говорит.

«Я его не знаю. А ты уверен, что он здесь живет?» — Марина спрашивает.

«Да, конечно… конечно, уверен, мы уже с ним как целый год водимся».

Так и сказал: «водимся», — жена это очень хорошо запомнила. Не «дружим», не «общаемся», а именно «водимся». Ха!.. Марина не стала его больше ни о чем расспрашивать. (Спросить паренька, где он сам живет, ей как-то не пришло в голову — а жаль, может, он себя и выдал бы!) Пошла дальше, к дороге, но зато потом, недели через полторы, когда ей довелось случайно встретить на улице жену молокана, Аллу, она все ей рассказала и поинтересовалась, кто живет в том самом доме, возле которого стоял мальчик. «Старик один, полусумасшедший; к нему сын часто приезжает, но он уже взрослый, ему около тридцати, а внуков никаких у старика нет», — был ей ответ. Так что после этого случая стало более-менее понятно, как работают эти ребята, — Перфильев остановился; потом продолжал. — Но в этот дом они не залезли. Я имею в виду, в тот, возле которого этот парень высматривал. Дом приметный, отделан хорошо, но, видно, он им чем-то все-таки не приглянулся. А может быть, моя жена положение спасла, отвадила, сама того не желая. Хм!..

— А прошедшей зимой тоже ведь вскрывали? Сколько раз?

— Этого я уже не помню. Но то были другие ребята — их поймали. В соседнем поселке, когда они и там тоже начали шустрить.

Перфильев и Лукаев уже вплотную стояли перед серым домом.

Если представить себе дома с привидениями из классических фильмов ужасов, то дом Лешки-электрика не вписывался в этот собирательный образ лишь тем, что большая часть его окон была заделана краснобуквенными советскими плакатами — по ту сторону стекол, вместо штор; смотрелось это довольно-таки нелепо. Его планировка была одной из самых, если не самой необычной в поселке, и главная отличительная ее черта состояла в многочисленных пристройках: терраса, мезонин, два крылечка с разных сторон дома на втором этаже, понатыканные тут и там окна и оконца самой разнообразной формы и узора на рамах — все это создавало впечатление странной архитектурной тесноты, оставлявшей знобящее впечатление, — тесноты, которая с течением времени — дом выглядел ветхим и немного покосившимся — становилась почему-то все более отчетливой (должно быть, это походило на то, как с возрастом резче очерчиваются все детали человеческого лица).