Фред Паронуцци - 10 лет и 3/4
Ноэль хохотал так, что у него слезы потекли по щекам.
Потом я показал ему стройплощадку, где старшие мальчики целовали девочек языком и лапали под лифчиками, и вспомнил, как братец Жерар с другом Деде каждый год под видом маляров приходили красить трансформатор перед домом мадам Фабрюи, которая все лето загорала на веранде совершенно голая, и, макая облезлые кисти в пустой бидон, разглядывали ее волосатую сумочку.
– А что же муж этой тетечки? – поинтересовался Ноэль. – Он не ревнив?
– Еще как ревнив! – ответил я. – Он хуже мандавошки – всюду за ней увязывается. Братец Жерар говорит, что, когда страшненький дядечка отхватывает себе красивую тетечку, ему потом всю жизнь приходится быть начеку…
Ноэль слушал меня внимательно, не перебивал. Только ресницы его длиннющие временами шевелились, словно два крошечных веера.
И я подумал: как это замечательно, что у меня появился новый друг. И мы даже пожали друг другу руки на прощанье и договорились, что завтра я принесу ему почитать Фризон-Роша и что в понедельник мы вместе пойдем в школу и еще я научу его карабкаться вверх по берегу Мутной речки, а он пригласит меня на мамин пирог с черносливом.
В тот вечер подвал показался мне менее страшным, чем обычно. Стоя под тусклым окошком, я наполнил канистру мазутом, не спуская глаз с двери, которая все норовила самопроизвольно захлопнуться. Наверное, однажды силы зла возьмут свое, я окажусь в удушливом плену и, с трудом набрав в грудь кислорода, из последних сил призову на помощь все семейство Фалькоцци…
* * *Ура, получилось: я не дышу. Я закрываю глаза. Мои согнутые коленки, накрытые одеялом, образуют маленький вигвам, одноместный, для холостого индейца. Надо предупредить Большого Сахема, а не то этот грязный макаронник, генерал Кюстер, снимет с меня скальп. Как бы мне огненными сигналами изобразить SOS?
Слово «макаронник» я впервые услышал однажды в четверг, вернувшись из школы. Я вообще заметил, что самые полезные слова, в отличие, скажем, от вшей или двоек по математике, подхватываешь не в школе, а в других местах (за исключением разве что «аэроплана», «Занзибара» и «сомбреро»).
Я входил в дом, когда мадам Гарсиа, наша усатая консьержка (ничто так не портит женщину, как усы!), проревела, что Жожо Баччи – маленький вонючий макаронник. Тот тем временем, стоя под окном, демонстрировал ей свою спагеттину. Мадам Гарсиа – чемпионка по сквернословию, такого богатого лексикона во всем квартале не сыскать. Нужные словечки так и сыплются – только успевай запоминать.
По-моему, «макаронник» – сильное ругательство. На уровне интуиции (любимое папино выражение: он, когда не знает, как ответить на мой вопрос, всегда говорит: «Видишь ли, на уровне интуиции…») я поместил макаронника сразу после «мешка дерьма», любимого ругательства моего братца. Жерар, например, относит велосипед в гараж, поднимается домой и спрашивает: «Что поделываешь, мешок дерьма?» Но это он так, скорее, для смеха…
Мысль научиться не дышать подал мне Казимир, карликовый кролик-альбинос, который поперхнулся кусочком банана. Братец Жерар тогда попытался меня утешить: «Видишь, эта твоя крыса даже жрать по-человечески не умеет, чего тут переживать, когда такое существо недоделанное…»
Короче, я пытаюсь не дышать. Это непросто, потому что легкие у меня развиты куда лучше, чем у несчастного Казимира: мы купили пластиковое колесо, такой специальный тренажер для грызунов, но бедняга физкультурой пренебрегал. Живи он дольше, как, например, Эдди Меркc [13], все равно не видать ему пьедестала почета и «Тур де Франс» у прочих кроликов-альбиносов, увы, не выигрывать…
Мы обнаружили Казимира лежащим на спине, словно бабулька в шезлонге на Лазурном берегу. Резцы его пожелтели, лапка безвольно повисла в поилке, глаз помутнел, и в застывшем взгляде читалось: «Какой же я кретин! Любая макака может справиться с бананом, а я поперхнулся, грызун, называется». И он посмертно выглядел смущенным.
– Мне кажется, у ребенка стресс, – прошептала мама папе на ухо.
Ребенок – это, конечно, я, и, поскольку мама за ужином непрестанно на меня поглядывала, как бы незаметно, уголком глаза, чтобы не пропустить признаков стресса, я с невозмутимым видом елозил вилкой по морковному пюре, и оно ужасно противно хлюпало, а я еще специально выпячивал нижнюю губу.
– Что-то сегодня плохо идет, сам не знаю почему, – очень взрослым голосом пояснил я.
Мама вскочила с места.
– Так я и знала! – запричитала она. – Морковка напомнила ему о печальном событии. Это психосоматическая реакция, как бы еще температура не поднялась…
Я был страшно горд за Казимира: как-никак его провозгласили «событием». Я его даже зауважал. Градусник в очко просто так у нас в семье никому не суют, это уже не шуточки.
Мама отвела меня в ванную, встряхнула над раковиной градусник и намазала его вазелином, чтобы лучше вошел.
– Сними штанишки, милый.
– А в фильмах градусник всегда вставляют в рот.
– Ну, мы же не в фильме.
– И в «Маске Зорро», помнишь, вчера…
Тут мама вздохнула так глубоко, что мое красноречие вмиг иссякло. Я испугался, что она меня и впрямь сейчас травмирует, не психосоматически, а по-настоящему.
Термометр показал 37.1, и с этим мы вернулись на кухню.
Папа доедал рисовый пирог, рот у него был полный, поэтому он вопросительно качнул подбородком: ну, что там? А мама в ответ взмахнула ресницами: ничего страшного.
– Поешь что-нибудь другое, цыпленочек? – ласково спросила она.
Братец Жерар и сестренка Нана ехидно переглянулись: Фредо разыгрывает античную драму, а мамочка верит и трясется за своего младшенького…
Я был страшно голоден, но, не желая ударить лицом в грязь, от основного блюда отказался и ограничился десертом: флан под карамельным соусом с вафельной трубочкой, подобной американскому флагу на нормандских дюнах. Я клевал десерт с видом великомученика, совсем как дядюшка Эмиль в больнице…
– Мамочка, – попросил я, – можно мне сегодня вечером посмотреть вестерн по телевизору? В педагогических целях. Нам как раз задали про индейцев…
Педагогика – это почти так же круто, как психосоматика, особенно в устах умирающего, но семейство Фалькоцци почему-то дружно взбунтовалось против моей последней воли. Даже мама, которая любит меня всем сердцем, круглосуточно, без перерыва на рекламные паузы, – и та посмотрела на меня с недоверием: похоже, мальчик мне лапшу на уши вешает.
– В твоем нынешнем состоянии это крайне неразумно, милый. Завтра в школу, тебе надо пораньше лечь, чтобы быть в форме.
– Ну мам…
– Крайне неразумно…
И пришлось мне отправляться прямиком в постель, даже викторину в восемь часов не дали посмотреть, где все так сложно, «да и нет не говорить», а арбитр Капелло похож на лягушку.
* * *Умереть мне не удалось, но другой напасти я не избежал: выяснилось, что у меня до сих пор не опустились яички.
Я не слишком закомплексован, но более постыдной болезни нарочно не придумаешь: я просто не знал, куда деваться! Моя прошлая встреча с медициной была куда приятнее: я мчался на велике за цирковой труппой «Чингисхан» и врезался в телеграфный столб. У них там был бурый медведь на трехколесном велосипеде, красотка акробатка на слоне, зеленый клоун на верблюде и машина, разукрашенная во все цвета радуги. Звучала бравурная музыка. Южинцев приглашали расслабиться и посмотреть великолепное представление ровно в три часа на рыночной площади.
Красотка (честное слово, я не вру!) оборачивалась, говорила мне «ку-ку», а я несся вслед за ней по тротуару и улыбался изо всех сил. Потом она приложила руку в перчатке к губам и собралась еще что-то мне сказать, а я (вот разиня!) ничего кругом не замечал – и бах!
Я очнулся на руках у клоуна. Прелестная акробатка поцеловала меня в губы. Наверное, это и есть рай. Я подумал, что мы вместе с ней отправимся в путь, будем показывать представления по всему миру, поженимся, спрыгнув с трапеции вместе с кюре, и будем вечно наслаждаться супружеской жизнью…
Увы. Меня доставили в местную больницу, и вдруг страшно разболелась голова.
На следующий день цирк «Чингисхан» отбывал, и моя первая история любви трагически завершилась, но я до сих пор вижу, как красавица циркачка склоняется надо мною и дарит поцелуй. И мне становится грустно: я ведь даже имени ее не узнал.
В один прекрасный день я вырасту до ста семидесяти шести сантиметров – ни один мужчина в нашей семье не преодолел этой отметки – и побегу за ней вдогонку, как настоящий герой, как дедушка Бролино…
По возвращении в школу я и впрямь был принят с почестями. Сам того не подозревая, я стал героем греческой мифологии пятого класса. Оказывается, Жожо Баччи наблюдал романтический эпизод с балкона третьего этажа, а потом на своем велосипеде с тремя передачами домчался вслед за мной до самой больницы.
