Андрей Дмитраков - Когда приходят ангелы

— До завтра, — еле держась на ногах, простонала Раиса Михайловна, уловив все же мой интерес к фотографии, и, тяжело вздохнув, закрыла за мной дверь.

Я шел по вечернему городу в поисках любви. Я искал ее в парке, заглядывал за стекла неоновых витрин, всматривался в лица у газетного киоска, искал ее среди пассажиров маршрутного автобуса, у парадного входа в бассейн, рыскал по аллеям и даже прошелся возле милицейского участка. Мне казалось, что вот сейчас из-за поворота, прямо мне навстречу, легкой поступью, не отяжеленной земным притяжением, выплывет прекрасная незнакомка. Я возьму ее руку и при­ложу к своему лицу, закрыв глаза. Сердце забьется в бешеном ритме вскипевших страстей, и мы оторвемся от земли...

Но из-за поворота никто не вышел. Мы снова остались вдвоем. Я и дождь. Вернулся домой, разделся, принял душ. Принял его, сидя в позе лото­са. Горячие струи согрели мое тело, но не обогрели душу. Не хватало геро­ини этой ночи, этой жизни. Героиней этой ночи стала изжога. Накануне я пообедал в одном из местных заведений. Трапеза обошлась мне недорого. Что порадовало. Поначалу. Блины блестели заманчиво, как у бабушки в деревне, чебурек поражал величиной, этакий лапоть сорок пятого размера, горячий и с мясом. Несвижский салат всем своим пестрым видом наводил на мысль, что в Несвиже знают толк в салатах, коль хитрый рецепт его добрался до этих столь отдаленных от Несвижа мест.

— Что вам? — громом прогремела крупная, в белом колпаке «кормилица».

— Мне, пожалуйста, порцию блинов, чебурек и салат «Несвижский».

— Разогреть?

— Все, кроме салата, пожалуйста! — пошутил я.

Она заправски запустила мощную руку в продуктовый террариум и извлекла из него мой заказ, одарив бесплатными салфетками за счет заведения и стаканом розового киселя за счет моей сдачи. Я присел за крайний столик и принялся за чебурек. Старичок справа, настойчиво, по-молодецки топил ложку в щах, не забывая при этом зачерпнуть салата из квашеной капусты. Видимо, капустных щей ему было мало. Пара чумазых работяг, украдкой подмешав что-то в компот, потягивали по очереди через соломинку, принюхивая и при­кусывая хлебом. Ребятишки крошили на стол кекс, выбирая изюм. К концу обеда работяги уже лыка не вязали и, едва не цепляя столы, спотыкаясь, спи­кировали, на улицу.

Я пообедал и вышел вслед за ними, сытый и довольный. Через пару часов почувствовал некоторую тяжесть в области живота. Вскоре живот начало маг­нитить к земле. И вот теперь, сидя в позе лотоса в душе и мечтая о прекрас­ной незнакомке, я обнимал свое вздутое чрево и ощущал неистовую изжогу. Вспомнилась баллада о бесплатном сыре, которым закусила одна безалаберная мышь перед смертью. Как я понимаю, изжога в этом заведении — в нагрузку, в режиме сюрприза. С этими мыслями я уложил живот в постель и накрылся одеялом. Завтра я шеф-повар у Раисы Михайловны. Я ей таких сюрпризов не подкину. Уж порадую старушку своими кулинарными способностями, сварю ей «суп-рататуй».

Раиса Михайловна встретила меня в прекрасном настроении, с едва замет­ным румянцем на сухих щеках, в новых бурках «прощай молодость». Так она их назвала и вдруг засмеялась, будто девочка.

— Ну-с, где тут у вас холодильник? — спросил я, пройдя на кухню, где, к моему удивлению и разочарованию, на газовой плите в кастрюле что-то пыхтело и булькало. Я поднял крышку и убедился в том, что это, безусловно, суп.

— А как же «рататуй»? Раиса Михайловна, вы что же меня не дождались, мы договаривались, я настроился...

— Неужели ты думаешь, что я, хозяйка, позволила бы моему гостю зани­маться на кухне!

— Но я хотел сварить вам свой любимый «суп-рататуй».

— Спасибо за то, что ты готов был это сделать для меня, давай лучше сыгра­ем в шашки.

И мы принялись играть. Я не мастер, но, судя по результатам, наши силы были равны. Проигрывая, она восклицала детским голосом: «Ай, яй, яй». Звучало так необычно и забавно, что она казалась не бабушкой, а маленькой девочкой. Будто голос был не ее. Это странное несоответствие видимого с ощущаемым я уже испытывал в «Новым жыцці». Тогда был взгляд, теперь голос. Но я промол­чал, не стал ей говорить об этом. Когда ей удавалось обыграть меня, худенькой ручкой снять все мои шайбочки с игрового поля, она, всплеснув руками, закри­чала: «Уря-я-я-а!»

Хочу заметить, не «УРА», а именно «УРЯ-я-я».

Ее восторг веселил меня, мы смеялись вместе.

Я стал навещать ее время от времени, стараясь порадовать шоколадкой, све­жим лимоном, овощами с огорода. Порой ей становилось худо, она просила меня уйти, провожая с грустью в глазах. Как-то у двери она спросила:

— Почему ты приходишь ко мне, Андрей?

— Потому что мы с вами друзья. А что вам нравится больше всего из съест­ного? — перевел я тему разговора.

— Очень хочется колбасы «пальцем пиханой». Такую моя мама готовила. Ее так давно нет со мной... Умерла.

Я тогда посмотрел на нее и понял, что стал частью ее жизни, быть может, лучшей частью.

Весть о преждевременной, всегда трагической смерти молодых людей в провинции разносится быстро. Создавая почву для разговоров и пересудов. Но когда погибает молодость, люди, случается, точно одержимые, хватаются за телефонные трубки, останавливаются на перекрестках, звонят в двери соседям, и все для того, чтобы сообщить, поразить. И естественное разочарование искажа­ет их лица, если известие пришло раньше них.

Лешка переходил через дорогу, и его сбила машина. Он был нетрезв. Состояние оценивалось как крайне тяжелое, и через некоторое время он умер, не приходя в сознание. У обычного обывателя его смерть не вызвала особых недоумений. Пьянство и смерть — союз давно устоявшийся. Количество свежих бугров на кладбище растет постоянно.

Похороны прошли незаметно, будто были запланированы давно, только не помечены в календаре.

Я навестил в тот день Раису Михайловну, найдя ее дома разбитой и задум­чивой.

— Была на поминках и думала: «Нехороший ты, Лешка, был человек, — рас­суждала она вслух. — Сколько раз ты меня обманывал, брал деньги на лекарство, а сам покупал вино!»

И она заплакала.

— Устроился бы на работу, пожил как люди, женился, так вот теперь все, могила тебе дом, гроб тебе невеста.

Ей было жаль этой отравленной молодости. Загубленного здоровья, кото­рого не купишь, сожженной жизни, которой не вернуть, этого парня, которому никогда не суждено прозреть и попробовать сначала.

— Успокойтесь, Раиса Михайловна, пощадите нервы! — уговаривал я ее, но в те дни она была неутешна, как и время, которое не останавливается.

Приближался Новый год, а снег все не выпадал. Казалось, он был наказан за то, что, выпав в апреле, оскорбил тем самым священное цветение весны. Высокая пушистая елка в центре города словно обиделась, истекая слезами частых в те дни дождей.

А душа просила праздника зимы во всей его красе. Мороза, снегопада, вьюги, огромных сугробов, санок, лыж, подножного скрипа, узорной росписи на окнах. Толстого льда на озерах, с красными носами рыбаков, выжидающих свою завет­ную щуку у лунок. Душа желала новогодней, сказочной феерии, когда внезапно все замрет вокруг на мгновение и волшебство расшитой звездами мантией мягко ляжет на землю. Снег заискрится алмазной пылью, и сердце забьется радостно в предвкушении счастья.

Но снег так и не выпал, а брат накануне умудрился сломать ногу. Ему нало­жили гипс и пожелали веселого Нового года, посоветовав прикупить костыли. Но покупать не пришлось, я попросил их у Раисы Михайловны. Они пылились у нее под кроватью. Брату костыли показались неудобными и короткими. Ему принесли классические, «пиратские», а алюминиевые костыли я решил вернуть. Как обычно набрал номер «3» на домофоне. Раиса Михайловна по привычке ото­звалась: «Кто там?»

— Это я, открывайте.

— Кто я? — прозвучало в ответ настороженно.

— Хорошая шутка, Раиса Михайловна, но мне сейчас не до шуток...

— Молодой человек, — продолжала она на полном серьезе, — либо вы назо­вете себя и объясните, зачем пришли, либо я положу трубку!

— Андрей! — сказал я, недоумевая, в чем дело.

— Ну так чего ты ко мне звонишь, — сказала она озлобленно и повесила трубку.

Позвонил еще раз, никто не ответил.

Я не мог сообразить, что происходит. Быть может, она обиделась на меня? Но повода для обид я не давал. Все было хорошо.

Я позвонил в соседнюю квартиру, объяснив соседке, что принес Раисе Михайловне костыли, а она делает вид, что не знает меня и не открывает дверь. Соседка с блеском понимания в глазах объяснила: «У Раи иногда память отши­бает, она ж инвалид, постоянно «сидит» на сильных лекарствах, вот и случаются провалы».

— Вы что хотите сказать, что она меня забыла? Да я у нее днем был.

— Да ты не волнуйся так, паренек, потом вспомнит, а костыли я ей передам. Я стоял на лестничной площадке между этажами и думал: «Вот тебе, Андрюша, и новогоднее волшебство. Забыть все сюжеты, ощущения, голос, внешность, интонации — вот это и есть самое невероятное проявление одиноче­ства, когда близкое и знакомое становится неизвестным в одночасье».