Джузеппе Конте - Осеннее равноденствие

По обочинам тропинки пышно разросся ежевичник, его ягоды цвета терпкого вина усыпали длинные колючие ветки или сидели по одной среди мелких зубчатых листьев.

Мы шли по тропинке, пока она не выводила на прогалину, зажатую между скалами и выстеленным травой обрывом.

У подножия скалистой гряды, на вершине которой качались сосны, росли можжевельник, ежевика, остролист — тощие, жесткие, словно изглоданные безжалостным камнем. Но если стать спиной к скалам, лицом к выстеленному травой обрыву, можно было увидеть каштановые и сосновые рощи, расположившиеся на множестве холмов, которые беспорядочной толпой спускались от дальних гор: холмы бежали, встречались, мерились силами, расходились, и очертания их делались все мягче, зелень все светлее, ярче, ослепительнее по мере того, как они приближались к горизонту. Там, внизу, солнечный свет раскалял узкую мглистую полосу, которая могла бы быть морем.

— Направление верное, юго-западное, — сказал Капитан, — но, чтобы увидеть море, надо прийти сюда утром, когда воздух еще совсем прозрачный.

Внизу, под выстеленным травой обрывом, виднелся кусок асфальтированной дороги, изгибами поднимавшейся к поселку. По дороге ехала машина; сверху она показалась мне кусочком железа, приведенным в движение невидимым магнитом.

Прямо перед нами, под колышущимся лазурным озером воздуха, виден был весь поселок, разрушенная церковь на вершине холма, пониже — развалины домов, неповрежденные дома, вереницей спускающиеся по хребту и похожие на хвост кометы.

23 сентября

Когда смотришь отсюда, кажется, что море возвышается надо всем: над рыбацкими суденышками, океанскими лайнерами, волнорезами и набережными, дворцами, церквами, оливковыми деревьями, живыми изгородями из тиса и лавра. Сейчас оно во власти солнца и ветра, из пятна света, такого слепящего, такого громадного, что за ним не видно лазури, оно превращается в расплавленный металл, стекающий к неведомой точке, а потом вдруг становится соленой равниной, бурлящей водоворотами.

Вот оно снова стало голубым, с длинной бирюзовой каймой у берега. Оно поднимается все выше, делит пополам окно, в которое я смотрю; в нижней половине, под изогнутым, словно крыло, небом, мечутся мириады волн.

От его непрекращающегося рева я иногда вздрагиваю, но это не страх; с каких же пор длится шторм?

С этой прогалины, зажатой между скалами и выстеленным травой обрывом, видно было, как вереница холмов отступает к юго-западу, постепенно уменьшается и наконец тает у самого горизонта, где солнце раскаляет мглистую полосу. А вот за спиной у нас к северу тянется сплошная гряда скал, тонкие, но высоченные сосны и цепляющиеся за гребень скалы заросли можжевельника с красно-бурыми ягодами и ежевики, словно изглоданные безжалостным камнем. Если наклониться над выстеленным травой обрывом, могла закружиться голова — так отвесно падал он вниз, в долину.

Эта прогалина была недалеко от наших домов, и, случалось, я ходил туда один, когда спина и шея у меня начинали болеть от долгих часов, проведенных в неподвижности над книгами. Книгами, которые я отыскал когда-то, целыми днями роясь на полках у букинистов в маленьких приграничных городках, на берегу Атлантического океана или там, где океан встречается с Северным морем. Благодаря этим книгам я мог изучать сказания о море и лесах, о божествах и чудесах, комментировать их, переводить, пересказывать. Для этого я и засел тут, мне хотелось написать собственную книгу, где были бы все легенды, какие удалось собрать. Не знаю, что помешало мне выполнить этот замысел тогда, не знаю, что мешает сделать это сейчас.

Повесть о Море, повесть о Лесах, обо всех божествах, живущих в морях и в чащах, о чудесах, творимых волнами и деревьями. Море и таинственные плавания к Островам Серебряных Цветов. Повесть о плавании Кормака, о любви Энгуса и Ог. Морские просторы, вдруг ставшие лугами и пастбищами, косяк лосося, обратившийся в стадо молодых оленей, корабли с парусами, которые вдруг принимают облик громадных колесниц, влекомых десятками коней. Бог Лер, живущий на краю мира, где волны поднимаются выше вулканов и нередко достают до луны, его сын Мананнан, скачущий по морю на коне и своими чудесами завораживающий мореходов. Бог Луг, чьи алтари стояли повсюду, где солнце заклинали вновь взойти. Обряды, совершавшиеся в сердце леса древними народами, которые поклонялись дубравам и луне. Все это было в найденных мною книгах, все это я должен был выстроить по порядку и рассказать сам. Я не предвидел приезда Сары и Капитана и не мог себе представить, куда заведет нас эта осень.

Отсюда должно быть видно море. Мы находились на высоте в тысячу метров, где сосновые рощи притягивают к себе проплывающие мимо туманы и облака и обрызгивают воздух чистейшей росой со своих верхушек; но море было близко. Оно было там, где горизонт замыкала раскаленная солнцем мглистая полоса, казавшаяся выше холмов, скал, каштановых рощ, садов. А порою я смутно чувствовал, что море подо мной, далеко внизу, и тогда, стоя на краю выстеленного травой обрыва, отвесно падавшего в долину, я испытывал ощущение, что все вокруг вершины, уступы, деревья, заросли, ягоды, травы — изгибается, вьется, как река, чтобы влиться в море.

Сколько я ни забирался туда, наверх, море мне не удалось увидеть ни разу. Я знал: стоит пройти дождю, одному из тех ливней, что начинаются вслед за порывистым ветром и очищают воздух, и можно будет разглядеть даже череду утесов, один за другим вдающихся в море; сверху они должны казаться окаменевшими дельфинами, которые в древности прыгали над этими волнами.

26 сентября

Куда ведет меня эта осень?

Моря я не вижу. Сейчас это лишь приглушенный удар от падения чего-то огромного и долгое грохотание обломков. Сейчас ночь, и если потушить настольную лампу, то в черном окне море кажется просто массой тьмы, только чуть менее густой, чем беспросветная тьма неба: только удар и грохотание, словно где-то там, за окном, то быстрее, то медленнее разваливаются на куски бесчисленные громадные дворцы из бумаги и холста. Шторм крепчает, волны, наверно, необозримой ширины.

Когда Капитан понял, что у него начался рецидив давней болезни, о которой он со мной никогда не говорил, он наотрез отказался от далеких прогулок и от режима выздоравливающего. Он нашел себе другое занятие.

У одной из торцовых стен дома лежала куча срубленных деревьев, стволы и ветки были разной длины, одни искривленные и тонкие, другие короткие и толстые. Беспорядочная груда чурбаков возвышалась почти до окна третьего этажа. Это были заготовки для дров, которые Капитан распорядился доставить сюда больше года назад, когда рассчитывал прожить в этом доме долгое время. И больше года дерево пролежало под открытым небом, разбухая от снега и дождя, но недавнее лето, долгое и жаркое, успело его высушить. Стволы были слишком длинные, на некоторых уже обломали ветки, нацарапали какие-то загогулины, каракули, кособокие буквы. Словом, в дело они уже не годились.

Однажды утром Капитан вышел из дома с топором в руках и позвал меня и Сару посмотреть, как он будет работать. Свет позднего утра был мощным и ясным, перед нашими домами сосновая хвоя карабкалась вверх по краю подпиравшей небо скалистой гряды, и чем выше, тем она делалась гуще и пышнее, и скала совсем исчезала под ней; если поднять голову, видны были только ветки, огромный, вытянутый кверху моток кудрявой блестящей зелени и небо над ним, словно земля и вообще все горизонтальное, устойчивое, открытое передвижению уже не существовало.

Колода, которую Капитан извлек из кучи, была одной из самых толстых и, положенная на бок, казалась обломком колонны разрушенного храма. Я взял у Капитана топор: никогда еще я не колол дров и захотел попробовать. Я сразу рубанул колоду прямо посередине и только чуть поцарапал ее. Вторым ударом рассек кору в другом месте — и ничего больше. Сара рассмеялась: колода так и откатилась с этими двумя царапинами, двумя полосками, едва видневшимися на коре.

Капитан приподнял колоду, поставил ее на землю широкой стороной, и стал виден гладкий срез в темных концентрических кругах. Убедившись, что она стоит прочно, примерился, вгляделся. Поднял топор гораздо выше, чем я, не сводя глаз с колоды, слегка расставил ноги, потом до предела отклонился назад; вытянутые руки кольцом застыли вокруг головы, стиснутые на рукояти пальцы касались затылка. Лезвие топора молниеносно обрушилось на колоду; доля секунды — и она раскололась точно пополам, одна половина отскочила в сторону.

Мне не верилось, что Капитану такое по силам, однако он это сделал. Теперь, наверно, в его руках размеренно пульсировала нежданная умиротворенная энергия, и он чувствовал, что выздоравливает. Он обернулся взглянуть на Сару, но она уже ушла.