Бернард Маламуд - Рассказы из сборника «Magic barrel»
— А почем я знаю?
Но миссис Панесса, идя за гробом, услышала.
— От старости! — тонким голосом прокричала она.
Вилли хотел сказать что-нибудь хорошее, но язык висел у него во рту, как высохший плод на ветке, а сердце походило на окно, замазанное черной краской.
Миссис Панесса уехала жить сначала к одной дочке с каменным лицом, потом — к другой. А счет так и не был оплачен.
Плакальщики
Кесслер, бывший закупщик яиц и масла, жил один, на пособие. И хотя ему давно стукнуло шестьдесят пять, любой оптовик, закупавший масло и яйца, взял бы его на службу, так быстро и умело он разбирал и сортировал товар. Но характер у него был сварливый, его считали склочником, и оптовики обходились без него. Оттого он и ушел с работы и жил один, очень скромно, на свою пенсию. Кесслер занимал тесную дешевую квартирку на верхнем этаже запущенного многоквартирного дома на Ист-Сайде. Никто к нему не ходил, должно быть оттого, что надо было долго подыматься по лестнице. Так он и жил, в одиночестве, как прожил почти всю жизнь. Когда-то у него была семья, но он возненавидел свою жену, своих детей, они ему только мешали, и через несколько лет он от них ушел. Больше они не виделись — он их не искал, да и они о нем не справлялись. Прошло тридцать лет. Он понятия не имел, где они сейчас, и никогда о них не вспоминал.
Хотя он прожил в доме лет десять, его почти никто не знал. Рядом с ним на пятом этаже с одной стороны жила семья итальянцев — три пожилых сына и сухонькая старушка, их мать, а с другой стороны — угрюмая, бездетная немецкая пара по фамилии Гофман. Соседи никогда не окликали его, да и он, встречаясь с ними на узкой деревянной лестнице, никогда не здоровался. Другие жильцы дома, часто видя Кесслера на улице, узнавали его, но считали, что он живет где-то в другом доме. Лучше всего его знал Игнас, маленький, сгорбленный привратник — они не paз играли вдвоем в пинокль, но Игнас плохо играл в карты, почти всегда проигрывал и в конце концов совсем перестал ходить наверх. Жене он жаловался, что не мог выносить этой вони — квартира хуже помойки, вместо мебели один хлам, тошно смотреть. Привратник и другим жильцам насплетничал про Кесслера, и они чурались его — грязный старикашка! Кесслер все понимал, но презирал их, всех до одного.
Однажды Игнас поругался с Кесслером из-за того, что Кесслер забивал урны для мусора огромными промасленными мешками с отбросами, вместо того чтобы относить их в ведре на помойку. Слово за слово, они стали поносить друг друга на чем свет стоит, и Кесслер вдруг захлопнул дверь прямо перед носом привратника. Игнас бегом спустился с пятого этажа и стал громко ругать старика перед своей бессловесной женой. Случилось так, что Грубер — владелец дома, толстый человек в необъятных мешковатых брюках, с вечно озабоченной физиономией, — ходил по дому, проверяя прохудившиеся водопроводные трубы, и тут Игнас, обозлившись, выложил ему все, что он терпит от Кесслера. Затыкая нос, он описал, какой смрад стоит в квартире Кесслера, — грязнее жильца у них еще не было. Грубер знал, что тот все преувеличивает, но, умученный денежными делами, от которых у него невероятно подскакивало кровяное давление, он, чтобы поскорее отделаться, сказал: «Выселить его!»
С самой войны никто из жильцов не заключал договора с хозяином. И Грубер был спокоен: в случае каких-нибудь запросов он легко оправдается, скажет, что выселил Кесслера как нежелательного квартиранта. Он подумал, что можно будет приказать Игнасу наскоро освежить стены квартиры дешевой краской и потом сдать ее на пять долларов дороже, чем платил старик.
В тот же вечер, после ужина, Игнас с видом победителя поднялся по лестнице и постучал к Кесслеру. Тот открыл было дверь, но, увидев, кто там стоит, тут же ее захлопнул. Игнас громко закричал:
— Мистер Грубер велел предупредить: выезжайте отсюда! Тут вам не место! Вы нам весь дом завоняли!
За дверью стояло молчание, но Игнас ждал, наслаждаясь собственным красноречием. Прошло минут пять — и хотя ни звука не было слышно, привратник не уходил, представляя себе, как этот старый еврей трясется там, за дверью.
— Даем вам две недели сроку, — снова заговорил Игнас, — до первого числа, и лучше вам отсюда убраться, не то мы с мистером Грубером сами вас выкинем.
И тут Игнас увидел, что дверь медленно открывается. Неожиданно для себя Игнас при виде старика испугался до смерти. Казалось, не дверь открывается, а покойник поднимает крышку собственного гроба. Но хотя старик и походил на мертвеца, голос у него был как у живого. Страшные хриплые проклятия посыпались на Игнаса, обрекая его на многолетние муки. Глаза старика налились кровью, щеки ввалились, жидкая бороденка мелко тряслась. Казалось, он просто исходит криком. У привратника весь пыл улетучился, но вынести такой поток ругани он не мог и сам закричал:
— Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову, старый бродяга, хватит безобразничать!
И тут Кесслер стал клясться, что сначала им придется убить его, а уж тогда пусть вытащат его труп отсюда!
Утром первого декабря Игнас нашел у себя в почтовом ящике замусоленную бумажку и в ней — двадцать пять долларов — квартирная плата Кесслера. В тот же вечер, когда Грубер пришел получать плату за квартиры, он показал ему эти деньги. Грубер, рассеянно взглянув на бумажки, с отвращением сказал:
— Я же велел вам предупредить его.
— Правильно, мистер Грубер, — сказал Игнас. — Я и предупредил.
— Вот еще цорес на нашу голову, — сказал Грубер. — Дайте мне ключи.
Игнас принес связку запасных ключей, и, хотя Грубер останавливался на каждой площадке, переводя дух, его так донимала одышка и неудержимо льющийся пот, что он окончательно вышел из себя.
Дойдя до пятого этажа, он грохнул кулаком в дверь Кесслера:
— Это Грубер, хозяин. Открывайте!
Изнутри ни ответа, ни малейшего звука. Грубер сунул ключ в замочную скважину и повернул. Но Кесслер забаррикадировал двери комодом и стульями. Груберу пришлось приналечь плечом на дверь, и, толкнув ее, он вошел в прихожую темноватой двухкомнатной квартирки. Старик с бескровным лицом стоял в дверях кухни.
— Сказано вам было — выметайтесь отсюда! — громко крикнул Грубер. — Выезжайте, или я позвоню и полицию.
— Мистер Грубер… — начал было Кесслер.
— Вы мне зубы не заговаривайте, убирайтесь, и все! — Грубер оглядел помещение. — Хлам как у старьевщика, а вонь как в клозете. Тут за месяц не вычистить.
— Так это же пахнет капустой, я варю себе ужин. Погодите, я открою окошко, и весь запах уйдет.
— Сами уйдите, тогда и запах уйдет, — Грубер вытащил распухший бумажник, отсчитал двенадцать долларов, прибавил пятьдесят центов и швырнул деньги на комод. — Даю вам две недели сроку, до пятнадцатого, вы к этому времени должны выбраться отсюда, или я подам на выселение. И не возражайте. Уезжайте, отправьтесь куда-нибудь, где вас не знают, может, там пристроитесь.
— Нет, мистер Грубер! — крикнул Кесслер с силой. — Я ничем не провинился, и я отсюда не двинусь!
— Ох, не действуйте мне на давление! — сказал Грубер. — Если вы к пятнадцатому не уберетесь, я сам лично вышвырну вас, как мешок с костями.
Он повернулся и тяжело затопал по лестнице.
Подошло пятнадцатое число — и снова Игнас нашел в почтовом ящике двенадцать с половиной долларов. Он позвонил Груберу и доложил ему об этом.
— Я подам на выселение! — заорал Грубер. Он велел привратнику написать Кесслеру записку, что денег от него не возьмут, и сунуть эту записку вместе с деньгами под дверь.
Игнас так и сделал. Кесслер снова положил деньги в почтовый ящик, но Игнас снова написал записку и сунул с деньгами под двери старика.
Через день Кесслер получил копию ордера на выселение. В бумаге было сказано, что он должен явиться в суд в пятницу, в десять утра, для дачи показаний, если он считает, что нельзя выселять его за длительное нарушение сохранности снятой им площади и приведение таковой в негодное состояние.
При виде этой официальной бумаги Кесслера охватил страх: никогда в жизни его не вызывали в суд. И в назначенный срок он туда не явился.
В тот же день полицейский надзиратель пришел к нему с двумя мускулистыми понятыми. Игнас открыл им двери Кесслера своим ключом, а когда те ввалились в квартиру Кесслера, Игнас убежал и спрятался в подвале. Сколько Кесслер ни вопил и ни метался, понятые аккуратно вынесли жалкую мебель на улицу, после чего вывели и самого Кесслера, хотя им пришлось взломать дверь уборной, где заперся старик. Он кричал, брыкался, взывал к соседям о помощи, но они столпились в дверях и смотрели, не говоря ни слова. Старик брыкался и визжал, но понятые, крепко держа, его за руки и за тощие ноги, понесли вниз и усадили на стул среди его барахла. Наверху полисмен запер квартиру на припасенный Игнасом замок, подписал бумагу, отдал ее жене привратника и уехал на машине со своими помощниками.
