Ван Мэн - Рассказы
— Увы, всюду одно и то же, — понимающе улыбнулся он. — А займитесь-ка арабским языком, у вас же тут заведение мусульманское.
— Ну и что что мусульманское? Не явится же сюда египетский посол отведать жареных клецок.
— А вам не приходило в голову, что когда-нибудь вы сами поедете послом в Египет?
— Вот шутник, — как больно лягнул ее жеребенок. — Разве только во сне!
— Так смотрите побольше снов, смейтесь, шутите, что в том дурного? Без этого жизнь тускнеет. И потом, верьте в себя, в то, что по уму, характеру, способностям вы можете быть не только послом в Египте, но и чем-то большим. Главное — учитесь.
— Ух, как в вас заговорил честолюбец.
— Э, нет, просто аадам.
— Что?
— Аадам.
— Что еще за аадам?
— Человек! Это я научил вас первому арабскому слову. Слову прекраснейшему. Его еще пишут иначе: «Адам» — тот самый, из Эдема. А Ева — это «небо», его произносят «хава». Человеку необходимо небо, небу необходим человек.
— Так вот почему в детстве мы запускаем воздушных змеев..
— О, вы схватываете на лету.
Урок первый: человек. Адаму нужна Ева, Еве — Адам. Человеку — небо, небу — человек Нам нужны воздушные змеи и воздушные шарики, самолеты и ракеты, космические аппараты. Вот так она стала заниматься арабским — к ужасу бдительных сограждан. Тебе не положено отвлекаться от тарелок. Поддаваться всяким веяниям. А нет ли у тебя связей с заграницей? Смотри, примутся опять выискивать политические «странности» — «странных людей, странные занятия, странные явления» — и в новой чистке заведут на тебя дело. Послушайте, я же не разбила ни одной тарелки. В начальницы не лезу. Да, про Магомета, Садата и Арафата знаю. Так что основания для «особого дела» есть. Но если следственную группу возглавишь ты, я буду счастлива.
Вот тогда-то у них все и «сладилось». Папе тут же донесли. От всевидящего ока девушкам никуда не скрыться.
Как зовут, фамилию не менял? Социальное происхождение, кем служит? Чем занимался до аграрной реформы? А после? Биография, начиная с трехмесячного возраста? Политическое лицо? Нет ли среди членов семьи или близких родственников помещиков, кулаков или иных чуждых элементов, не находился ли кто-нибудь под следствием, в заключении, не был ли приговорен к казни? Ярлык вешали? Сняли? Когда? Как проявил себя в политических движениях? Доходы, расходы, сбережения означенного гражданина и основных членов его семьи...
Ни на один из этих вопросов Сусу не имела ответа. Мать — в слезы. Тебе всего лишь двадцать четыре года и семь месяцев, а до двадцати пяти ты же знаешь — ни-ни. Всюду есть негодяи. И папа решил пойти по инстанциям — выяснить, где парень живет, работает. В отделение милиции, отдел кадров. По этому поводу надо будет кое-кого со связями пригласить на обед с баранинкой шуаньянжоу. Трах — папин любимый чайник исинской керамики грохнулся на пол и разлетелся вдребезги.
— Так разыскивают контрреволюционера, а не друга! — зазвенел сталью голос Сусу, после чего она расплакалась.
А потом и управляющий столовой, и члены ревкома, и сотрудники, и начальник группы, и политрук — все приставали к ней с такими же «отеческими» расспросами и «материнскими» увещеваниями. Пролетарская-де любовь рождается из единства убеждений, взглядов, политического сознания. Путем длительного, тщательного взаимного узнавания. Будь серьезной, осмотрительной, требовательной. Как натянутая струна. И бдительной к козням врага. Есть пять критериев пролетарской революционной смены — вот по ним и выбирай себе мужа... Так и грохнула бы об пол столовским чайником. Но к общественной собственности Сусу еще с пионерского возраста относилась с уважением.
Председатель Мао покинул этот мир. Сусу затрепетала, ее душили рыданья. На слезы тянуло давно, так что теперь, плача по Председателю, она оплакивала и себя, и весь мир. «Китаю конец!» — сказал папа, но конец пришел «банде четырех». Сусу скорбно склонила голову перед саркофагом. Такой была ее вторая встреча с председателем Мао.
— Я принесла вам цветы, — успокаиваясь, чуть слышно шепнула она.
Стало ясно, что грядут перемены. Теперь можно смело браться за арабский, хотя, проводя ночи за картами, вступить в партию и выдвинуться гораздо легче, чем изучая иностранные языки. Теперь можно смело гулять с Цзяюанем, взявшись за руки, хотя кое-кого еще может хватить удар при виде молодой парочки. Но поговорить им друг с другом, как и прежде, негде. Скамейки в парке вечно заняты. А если и отыщется местечко, то непременно с какой-нибудь блевотиной под ногами. Сунешься в другой парк, побольше, попросторней — там у каждой скамейки по столбу с ревущим динамиком. «Передаем информацию для посетителей». Только и информации что о «штрафах от 15 фэней до 15 юаней», налагаемых «органами охраны правопорядка», о «сознательном соблюдении» да «повиновении администрации». Правил столько, что, похоже, без подготовительных курсов и по дорожке не пройдешься. До любви ли в таком месте? Пошли отсюда.
А куда идти? Берег реки, огибающей город, избавлен от ревущих динамиков, но там же глухо. Однажды, говорят, ворковала юная парочка, как вдруг: «Не двигаться!»— возник перед ними некто в маске и с ножом, а неподалеку сторожил сообщник. Конец известен — сорвал часы, деньги переложил в свой карман. Перед грубым натиском любовь бессильна. Потом, правда, началось следствие и бандитов схватили Ну, вот, а некоторые плохо относятся к органам безопасности. Куда ж нам без них?
Забегали в столовые. Только там сначала подежурь за стульями, полюбуйся, как другие подхватывают палочками, отправляют в рот кусок за куском, выпивают бульон, съедают второе, закуривают, потягиваются. Но вот наступает твой час, и только ты берешься за палочки — следующий по очереди, заявляя о своих правах, ставит ногу на перекладину твоего стула. Нетерпеливо топчется на месте, и в твоей глотке застревают куски. А захочется посидеть в кафе или в баре — так тех просто нет, ибо — рассадник... Вот и гуляй по улицам, броди по переулкам. Совсем как в Америке — там все бегают, чтобы вес сбросить. Зимой, правда, холодно. Бывает, ударит под двадцать — и напяливай теплые пальто, куртки с капюшоном, меховые шапки, шерстяные шарфы. И объясняйся в любви через марлевые повязки. Зато гигиенично, ни, пыли, ни инфекции. Вот только сорванцы в переулках: чуть завидят парочку — свист, брань, камни летят. Еще не ведают, каким образом сами на свет появились.
Цзяюань не роптал. У парапета ли, под платаном, на берегу — поскорее притулиться где-нибудь, прижаться к Сусу и болтать по-арабски да по-английски, и он счастлив, а Сусу — та вечно взбрыкивала, ворчала, не угодишь ей. Нет, нет и нет. Подавай ей все самое лучшее. Как тот посетитель-шаньдунец, которого раздражали камешки в арахисе. Вот уже третий год свой «уик-энд» они проводили в поисках. В поисках местечка. Вперед! Прогулки прерывала лишь темнота. О, небо и земля, такие просторные, о, наше необъятное трехмерное пространство, неужели не отыщется у вас крошечного уголка, где бы молодые люди могли объясниться в любви, обняться, поцеловаться? Ведь мы не просим многого. Вы находите место для героев-исполинов, для бунтарей, сотрясающих мир, для вредоносных тварей и отбросов, поганящих землю, вы находите место для баталий и стрельбищ, площадей и митингов, для бесконечных судилищ... Так неужели не отыщется у вас укромного местечка для Сусу и Цзяюаня? Всего для двоих — метр шестьдесят и метр семьдесят, сорок восемь килограммов и пятьдесят четыре.
Сусу вытерла глаза. Горят, как наперченные. Может, на пальцах были перчинки? Заболели глаза, она и потерла их. Или наоборот: потерла — и стало жечь? Ох-хо-хо, пристроимся ли мы сегодня где-нибудь? Похолодало, хотя пока еще можно обходиться без марлевых повязок. Пойду в квартирное управление, обещал Цзяюань, дадут комнату, поженимся, и не придется больше слоняться по переулкам.
— Уважаемая, скажите, как пройти на Рыночную улицу? — пришепетывая, произнесла какая-то фигура в новом пальто, припорошенном пылью. Надо же, какая вежливость — а сам-то гораздо старше «уважаемой».
— Рыночная? Да вот она! — показала Сусу на перекресток со светофором.
В это мгновенье там переключили свет, и машины, трамваи, велосипеды волна за волной бурным потоком ринулись вперед, чтобы замереть на следующем перекрестке и вновь устремиться дальше.
— Это и есть Рыночная улица? — сгибаясь в три погибели под большим узлом, мужчина скосил черные глаза, в которых застыло недоверие.
— Это и есть Рыночная улица, — повторила Сусу с нажимом.
Ее так и подмывало все рассказать этому приезжему — и где тут у них универмаг, и где центральный ресторан «Пекинская утка». Но тот уже двинулся через дорогу, не по переходу, а напрямик. Регулировщик в белом поднял мегафон и рявкнул на нарушителя. Получив нагоняй, человек замер посреди улицы, в водовороте машин. И, вытянув шею, обратился к постовому:
