Григорий Ряжский - Портмоне из элефанта : сборник
Вмиг стало темно и тихо. Вырубилось все, что было живого, в смысле — под внешней запиткой. Разом вырубились движки, перестали равномерно-успокаивающе гудеть трансформаторы, затихли магнитные усилители, погасли, остывая, тэны в калорифере, и умолк вентилятор. В тишине раздался голос бугра:
— Что ж ты нам тут, сука, Греландию устроил? А? — Он поднялся в полной темноте, сделал три шага по направлению к двери и взялся за ручку. — Все шакал твой этот… Кишку ему, бля, подавай, с кашей! — Бугор стал осторожно спускаться вниз по металлическим ступенькам. — Ну, чего замер, как идол? Иди давай, фидер врубай, кулинар херов!
В темноте раздался голос Аверьяна:
— Погоди, гречка-то — наш продукт, русский. Почему ее в кишку-то корейскую?
Но, несмотря на временные трудности, носившие разовый, вполне случайный характер, экипаж сжился и быстро, если чего, замирялся под началом строгого бугра. И вообще, все трое, как-никак, были иммигранты, и пусть не в высоком, иностранном, по-старому, значении этого слова, но переезд свой на постоянку каждый из них все же совершил, хоть и не покинув пределов бывшей Родины, а просто переменив ее отдельные части. И все они, так или иначе, оставили насиженные гнезда, не разоренные, но крепко новой жизнью загаженные, разорвали нажитые связи, потеряли кучу добра и прочего имущества, обманулись или были обмануты по деньгам и не собирались возвращаться туда, где когда-то был их дом, никогда больше…
К Новому году они сделали объем вскрышных с перевыполнением, подобравшись к восьмому миллиону кубов. Так уж получилось. Отмечали на месте, в кабине. Апрель был тут же, рядом…
К этому сроку он вытянулся, хорошо округлился на пищевых остатках целого экипажа, с хлебом и супом, и стал окончательно беспородной и ужасно симпатичной лохматой псиной типа кобель с умными послушными глазами, веселым нравом и преданным характером.
Днем он обычно шастал по экскаватору, с первых дней признав железного зверя в качестве охраняемого объекта особой важности, подолгу вынюхивал все углы, но ни разу не позволил себе оставить хоть какую малую метку. Теперь это был его дом, его корабль. Корабль этот плыл медленно и методично, плыл шагами. Вскрышные работы тянулись к югу, вдоль границы разведанного рудного залегания, и тогда бугор клал тормоза на все: тягу, подъем, поворот, включал дополнительно по прожектору, слева и справа, и врубал привод хода. Апрель всегда заранее знал, когда они пошагают. Знал и ждал. И еще он знал, что бугор — главный, и поэтому сразу, начиная с сознательного возраста, который совпал с его появлением на «ЭШ-20/100», признал в нем капитана корабля, а значит — хозяина. Аверьян и Чен были ему просто друзья, друзья по экипажу, а значит — по службе. И бугор знал, что Апрель знал и считал это правильным и законным… Поэтому иногда угощал его кусочком рафинада или чищенной семечкой.
— Ну-ка, Апрелька, служи! Служи за семочку! — Бугор ставил командоконтроллеры по нулям, громадный ковш, наполненный до краев породой, не добравшейся до отвала, зависал над землей, растянутый на тросах подъема и тяги, и пока он, тяжело покачиваясь, постепенно замирал в воздухе, Апрелька успевал выслужить на задних лапах три, а то и четыре семечки, всем видом выражая своему господину полное обожание.
Ходовые двигатели взвывали, гигантские шестерни снова плавно выбирали зазор, и тогда железная туша одновременно отрывала от мерзлого грунта оба своих лапчатых упора и, подняв до отказа, перебрасывала их дальше, тоже к югу, и они со страшной силой упирались в новую точку земли и тяжело, по-инвалидски, подтягивали за собой свернутый толстыми кольцами силовой питающий кабель и всю экскаваторную базу — круглую, в сотни тонн платформу, которая и служила передвижным фундаментом всего сооружения. И так было столько раз, сколько было железных шагов. И каждый раз сердце у Апреля замирало от этой наземной качки, потому что теперь он знал — пройдет время, и все изменится вокруг, и его железный корабль ушагает отсюда дальше, вперед, а впереди его ждут новые неизвестные места, и он их обязательно проверит, тщательно обнюхает и обязательно как следует пометит, потому что будет он там первым. Сидел Апрель во время шагов всегда внизу, в базе, ближе к земле — там качки были сильней, и поэтому еще острей и зазывней были его волнение и песий гон в неведомое.
…За спиртное обычно отвечали бугор с Аверьяном — в очередь, а закусью всегда заведовал Чен, с легкой руки бугра назначенный кулинаром херовым. Хотя на самом деле отличалась по этой части Ченова супруга. По части приготовить и прислать в экипаж. Новый год был назавтра, смена из-за этого короткой была по закону, ну а по первой они выпили уже с утра, включив компрессора тормозов через час после начала работы.
— Слышь, Ченя, а когда ж мы кашу-то твою спробуем, из кишки? — Аверьян подмигнул бугру, и оба заржали.
Чен тоже улыбнулся и, не принимая игры старших по экипажу, серьезно ответил:
— Ну, это ко дню моему, к апрелю…
— К нему, что ли? — Аверьян разлил еще по одной и кивнул на Апреля, смирно сидевшего рядом в ожидании праздничной подкормки.
Услыхав свое имя, пес вопросительно посмотрел на Чена и почесался.
— К нему, но не раньше, — снова серьезно ответил Чен. — Раньше у него кишка тонка будет для набивки. И весу убойного тоже еще не наберет, в рагу чтоб…
Бугор и вторая рука снова заржали, на этот раз по-настоящему, до слез и колик в животе. Аверьян выдавил через смех:
— Какому врагу, Ченя? Ты чего, брат, с одной так заторчал, что ли? А то тебе еще кабель сегодня перекладывать.
— А ему его враг подтащит, — тоже через смех подхватил бугор. — Ченя его в плен завоюет, на кишку заманит…
Теперь они уже смеялись вместе, и Апрель тоже подскакивал от радости, подступившей к горлу где-то там, внутри перепачканной солидолом шеи, на своем диэлектрическом резиновом коврике, который служил ему постелью и местом с самого первого дня его появления в чреве этого доброго железного зверя, все дальше и дальше ушагивающего сквозь ледяную полярную ночь вместе с длинным, пролетом в сто погонных метров, носом и страшнозубым, объемом в двадцать кубов, рылом.
На первое апреля семь сделанных к концу года миллионов им установили уже как план.
— Зря старались, мудаки, — огорчился бугор. — Теперь упирайся, новый кубаж одолевать…
Но снова одолели, и уже к концу третьей декады марта Гришка Блюмкин — разрезовский маркшейдер, москвич, тоже завербованный, но не жить, а по контракту, — заскочил после обмера к ним на ЭШ и картаво поздравил с выполнением.
— Тьфу, блядь, — сплюнул на пол бугор после Гришкиного ухода. — Там Блюмквисты были, здесь — Блюмкин этот, москаль картавый. Никакой жизни. Теперь новый план дадут, еще хуже, а там — еще…
— Ничего, бугор, — весело возразил Чен. — Там, глядишь, снова натянем, а то — опять перекроем.
— С вами перекроешь, — все еще недовольно пробурчал бугор, — работнички…
После смены Чен в дежурку не полез.
— После приеду, с другой, — загадочно сообщил он Аверьяну.
Бугор уже забрался в кузов и только равнодушно махнул рукой, успев крикнуть:
— Фидер после выруби, а то забудешь! И Апрельке воды на ночь тоже не забудь…
Апрель крутился тут же, у Ченовых ног, радуясь, что не все уехали разом, как обычно. Дежурка фыркнула плохим бензином, развернулась и исчезла в тусклом световом промежутке полярного межсезонья…
Когда на следующее утро подсобник не явился к отправке дежурной машины, Пашка, карьеровский шофер, спросил:
— А где Ченька-то ваш? Я ждать не буду!
— Трогай, — решил бугор. — Семеро одного не ждут, сам приедет после…
На экскаваторе кто-то был, потому что, когда они подъехали, свет в кабине горел.
— Он что, тут ночевал, что ли? — удивился бугор.
— Может, с бабой? — внес дельное предположение Аверьян, таинственно посмотрев на бугра. — А?
Такое случалось не раз в машинистской жизни, разнообразя порой экскаваторные вскрышные будни, но затрагивало по обыкновению интересы лишь главного начальника — капитана корабля. Экипажу это не дозволялось. Бугор ничего не ответил, хмыкнул только, и они пошли к экскаватору.
Чен, живой и здоровый, встретил их в кабине. Он сиял.
— Чо случилось-то, Чень, чего ты оставался-то? — первым делом спросил подсобника Аверьян. Он посмотрел по сторонам, потом высунул голову за дверь и глянул туда тоже, в холодный и полутемный машинный зал. — А где Апрелька-то?
— Сюрприз! — загадочно объявил все еще сияющий Чен. — Сюрприз будет!
— Какой там еще сюрприз, — раздраженно бросил бугор, — давай, запускаемся, и так ждали тебя, ждали. Где собака-то?
— Будет собака, будет, — опять весело ответил кореец, невзирая на бугровую утреннюю строгость, и добавил: — Все будет. К обеду…
