Константин Кропоткин - …и просто богиня

— С подругой еще встречаюсь, — сказала она, накидывая цветастый платок на голову и вталкивая ноги в красные резиновые сапоги.

— Я б такие тоже носил, — сказал я.

— У меня после развода бесконечный шопинг. Остановиться не могу.

Уходя, Аня сказала, что позовет на хачапури.

— Или на концерт. На выбор.

Я сказал, что лучше на хачапури, потому что кавказская кухня мне незнакома.

А Марьяна-большая в тот же вечер прислала записку на мобильник.

— «Это был самый счастливый день в моей жизни», — прочел я вслух под шум посудомоечной машины, лежа на диване перед уже убранным столом. — Преувеличивает, как всегда.

— Мы же не знаем, куда она дальше пошла, — сказал Коля, который сидел в кресле и смотрел в свой ноутбук; лицо его было освещено призрачным светом.

— У Ани — развод, у Даши с Машей — драма, Марьяна расходится со своим, другая Марьяна живет, как на пороховой бочке, Ленка болеет, Зину любовник бросил. А они все равно счастливы.

— Почему ты так думаешь?

— Иначе почему они все были такие красивые?

— А Ника не пришла. И даже не предупредила, — в голосе Коли мне послышалась обида.

— У нее муж есть, — сказал я. — В очереди за женским счастьем он вне конкуренции.

Посчитав, я сообразил, что гостей на празднике было не восемь, а семь. Но потом меня осенило.

— Но ведь была же еще и Клара! — воскликнул я. Обожаю прямолинейные ходы — и ничего не могу с собой поделать.

«Клара ушла, но дух ее всегда с нами», — написал я еще в приглашении, посулив гостьям, помимо всего прочего, «красивое хождение туда-сюда, гоголь без моголя и демонстрацию солидарности».

— А еще мы твоей маме звонили, — сказал Коля. — И Марьяны маму поздравляли по телефону.

— Их много было, в общем-то, — согласился я. — Больше, чем восемь. И не сосчитать.

Если и следующей весной буду жить в Москве, обязательно снова приглашу любимых женщин в гости. И назову праздник также, как в этот раз: «Завтрак без Клары».

РИТА

СЛОВО В СЛОВО

Записал, как услышал. Как услышал, так и записал. Мне кажется, слово в слово.

— Я помню, что была жара. Я лежала, голая, на балконе. У него квартира на последнем этаже, а бортики высокие, меня не видно, а мне видно было видно только небо, белесое от жары. Я лежала, голая, без одежды — в шезлонге, который сама вытащила из кладовки. Постелила на него плед с дивана. Ему бы не понравилось, но я была одна.

Я слушала радио. Включила радиостанцию, которая передавала побольше разговоров, только не про политику. Дремала, слушала, как кого-то привезли, кто-то выиграл, кто-то получил. Радио говорило громко, думаю, голос его раскатывался по всему двору, до самого низа колодца. Но я никого в доме не знала, мне было все равно. Я лежала, голая, поджаривала себя с ног до головы под солнцем июля. Был июль, я была одна. Радио говорило — сулило, рассказывало — и странным образом ободряло.

Я была одна. Я только что ушла от мужа. Собрала чемоданы и ушла. Он бы меня и дальше терпел, Сергей — порядочный человек, а я, хоть и порядочная сука, но не до такой степени, чтобы любить одного человека, а жить с другим. Я ушла, и первое, что сделала, приняла душ, вытащила на балкон шезлонг и легла — в чем мать родила.

Это была не моя квартира. Это была квартира его — Олега — человека, которого я любила, но от Сергея я ушла не из-за него, как не по его вине чувствовала себя в полном одиночестве — я ушла, потому что оказалась нигде. Я позвонила Олегу и сказала, что мне придется жить у него, хотя мы никогда не говорили о том, что будем делать дальше, и будем ли. Он сказал «живи, но я приеду только через месяц, сама же знаешь». Я взяла у его уборщицы ключи и с двумя чемоданами вселилась в его большую квартиру в центре Москвы, откуда, если приглядываться, можно увидеть зубцы Кремля, похожие на нижнюю челюсть зверской пасти. Его квартира была похожа на аккуратный склад, как всегда бывает с жильем, которое заводят только для ночлега, а не для семьи, и сама я чувствовала себя багажом, который сдали в камеру хранения и забыли. Случайностью — голым фактом: я, балкон, солнце, радио говорит, я одна, и я знаю, что за мной никто не придет.

Я чувствовала себя красивой. У меня длинные ноги, после тридцати я немного округлилась, что мне подошло, у меня исчезли ямы под скулами, а руки стали более женственными — их можно было уже не прятать. Волосы у меня слабые, тонкие, но я их немного крашу и коротко стригу, мне идет этот тополиный пух. Я набрала тот самый объем себя, когда мне не нужно ничего бояться, оправдываться — можно не ждать, не требовать, не просить — не быть, иными словами, такой, какой я была. Можно лежать, чувствовать, как накаливается эпидермис, и собираться с духом.

Я ушла от бедного мужа к богатому любовнику, но с одним не рассталась, а другого не повстречала. Сергей занес мне чемоданы, огляделся, сказал «сойдет», и ушел. Когда добрался до дому, то отзвонился — мы всегда так делаем, также поступили и сейчас. Олега я любила, а Сергей был мне моей частью, как рука и нога, я не могла и не собиралась хлопать дверью, судиться с ним из-за барахла, которое мы нажили за наши пять лет кочевья по съемным квартирам. Я взяла свои трусы и лифчики, косметику и шампуни — я немного нажила с Сергеем, ни он, ни я не были тряпишниками. У меня есть пара милых шляпок и перчаток в тон. Две сумочки, на зиму и на лето. Олег говорит, что я стильная, но он ничего не понимает. Любая женщина заметит, что тряпье старое, пускай, в моду никогда не входившее. Я люблю платья колоколом, с бантиками на груди, брючки три четверти, блузки-разлетайки. А теперь еще открываю руки — мне уже не стыдно, прутиков уже нет. Я красивая — я могу даже голой лежать и мне не стыдно перед собой; беспристрастное око, которым я неотступно слежу за собой, довольно — я похорошела.

Мне мешает, что Олег богат, у него квартира с зубчатым Кремлем, я устала оправдываться, что полюбила его, а не его возможности, ведь мне даже не понадобилось его разводить, он развелся давно, а замуж за него я выходить не хочу, как не хочу и разводиться с Сергеем. Я потом подумаю, что мне делать в такой комбинации. Я точно знаю, что Сергей у меня будет, даже если у него — я уверена, очень скоро — появится новая подружка, которая оценит его лысеющую головенку, его виноватую улыбку, сутулость, убежденность, что все, что с ним происходит, это чудесный дар, и меня ему подарили, а теперь, вот, взяли обратно, зачем он принес мне чемоданы, почему отзвонился, когда пришел домой? Он набрал не мой мобильный номер, а номер квартиры, где мне предстояло жить дальше. То есть он где-то записал этот номер, его набрал, интересно, как сохранил он его в своей адресной книге — «ёбарь Риты»? Или просто по имени — «Рита»?

Они знакомы друг с другом. Я сказала Сергею, что влюбилась и прошу прощения, он попросил их познакомить, я сказала «зачем?», но свела, мы сидели в полосатом кафе на Новом Арбате. Сергей и Олег были очень вежливы друг с другом, пили пиво и разговаривали, а я совершенно не нервничала. Красное вино пила. Мне было приятно видеть их рядом — у меня было спокойно на сердце.

Сергей сказал, что понимает мой выбор. У него даже ресницы его, белые, не задрожали. Он признал, что я имею право, мне даже показалось, что он за меня обрадовался — хотя у нас с Сергеем была полноценная семейная жизнь, мы вместе жили. Ездили в отпуск, спали друг с другом не только в смысле спанья. Но я сказала, что влюбилась, и он запросто порвал финишную ленточку — мы пробежали с тобой, все здорово, рад.

Олегу Сергей понравился. Он сказал, что нормальный парень — и больше ничего. Неужели из-за меня нельзя даже подраться? Если бы они подрались, если бы Сергей раскровянил рожу и мне, я могла бы уйти, дверью шваркнуть, подать на него в суд, отсудить у него последние трусы (Олег мне бы помог, я знаю, он адвокат, и имеет связи), но один позволил мне уйти, другой позволил мне остаться и может быть именно потому я — тогда, на балконе — чувствовала, что совершенно одна. Самостоятельная величина, нагая голая ева, которая обожралась запретных яблок познания. Они оба одобрили мой выбор, они его признали. Они дураки, а я — голая, — он захлопнул рот и полез за сигаретой.

Он актер. Ему захотелось полета. Вот и рассказал.

— И что было потом? — заволновавшись, спросил я.

Он достал сигареты, нашел зажигалку, щелкнул, закурил, пыхнул дымными кольцами.

— А скоро приехал Олег, всего через месяц, она поменяла занавески, купила красную вазу и передвинула диван — сделала квартиру немного своей. Он сказал, что ему нравится — вежливо, на полутонах, в которых не было слышно осторожности — он уважает чужой выбор, уважил и выбор этой избалованной суки. Но она была недовольна, она думала, что он живет с ней из вежливости. «Почему мне кажется, что на моем месте мог быть кто угодно другой, — думала она. — Любая другая, которая — но не я — тоже, слегка навеселе, могла бы подмигнуть ему, сидящему в одиночестве, указать на свободный стул и сказать: „Это ваше место, девушке в бантиках неприлично ужинать в ресторане одной“. Мужики, почему вы не жалеете нас? Почему вы думаете, что мы знаем больше, чем вы? Почему вы позволяете нам решать за вас? Почему вы любите — как вы любите? Берете, что дают, и довольны, или отдаете, и тоже довольны — вы нас из ребра, мы вам яблоко, вам кажется, что нормальный бартер». Надо бы сделать какой-то вывод, — он замолчал, ему стало скучно. Или выветрилось вино.