Ханс Хенни Янн - Деревянный корабль
И тут возникла заварушка. Непонятно, где и как она началась. Просто вдруг раздались выкрики. Вопли. Сперва они глухо доносились с одной из нижних палуб. Потом наверх побежали дико взбудораженные матросы. Послышался голос суперкарго, тоже безмерно взбудораженный. Прерываемый чьим-то ревом. Кто-то выскочил вперед, держась за живот, и прохрипел сквозь зубы:
— Меня ударили ногой, ногой.
Другой, залитый кровью, прикрывал руками лицо.
Третий — кажется, кто-то из рабочей команды—размахнулся резиновой дубинкой и ударил этого окровавленного человека по рукам и лицу. Несколько матросов, совсем растерявшихся, сбились в кучу. Сразу приняв сторону своего пострадавшего товарища. Прозвучали два слова. Проясняющих — очень неадекватно — некое обстоятельство.
— Провокатор! — выкрикнул кто-то.
— Подонок!
Занялись раненым. Тот, кого ударили ногой в живот, упал. Суперкарго вышел на палубу. В руке у него был пистолет. Или — какой-то другой металлический предмет? Поди разбери.
— Кажется, взломали один ящик, — объявил он.
Матросы хором принялись это отрицать.
— Все со временем обнаружится, — сказал суперкарго.
— Собака, — прошипел кто-то.
Судовладелец, капитан растерялись. Второй штурман сказал:
— На этом корабле такого не должно было быть.
Он повторил свою фразу пять или шесть раз. Молодой парочке стало нехорошо. Они отступили в угол. Угол втянул их в себя. Таможенники перегнулись через рейлинг. Предложили вызвать полицию. Начальство предпочло от этого воздержаться. Зато пригласило на борт грузчиков. Суперкарго отдал распоряжение, чтобы они задраили люки нижней палубы. И даже наложили на них печати. Короче, он обошелся в данном случае без услуг корабельной команды. Матросы собрались вместе. Они обсуждали случившееся, принимали половинчатые решения.
Обвинения, выдвинутые против них суперкарго, казались ложными. Во всяком случае, их нельзя было доказать. И матросы всё отрицали, утверждая, что вообще не спускались в трюм. На них, дескать, просто напали. Безо всяких причин. Свидетельство против свидетельства. Офицер сухопутных войск вмешался, накричал на команду. Капитан пытался всех образумить. Владелец судна заявил, что все не так уж плохо. Вскоре (правда, исходя из разных мотивов и потратив довольно много слов) эти трое сошлись на том, что неприятный инцидент нужно забыть, заключив мировое соглашение. Но тут вновь появился суперкарго, незадолго до того удалившийся, и объявил, что, дескать, налицо свершившийся бунт. Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать дикое возмущение команды. Матросы подняли шум, а когда лучше обдумали то, что произошло, казалось, почуяли опасность и, ворча, разбрелись, но потом снова сбились в кучу.
Вальдемар Штрунк попробовал еще раз выступить в качестве посредника. Он охарактеризовал матросов как великолепных парней. Они, дескать, —легко возбудимые, но мягкосердечные люди. И вполне способны понять спокойную речь. Обвинение против команды представлялось ему неприемлемым. Он признал, что, хотя и готов выслушать разумные контраргументы, стоит на стороне моряков. Дескать, задним числом разобраться в подробностях происшедшего трудно. Не исключены ошибочные толкования. Преступление, мол, не осуществилось или осуществилось не полностью. Может, все дело в ребячливой попытке какой-нибудь юной заигравшейся души заглянуть по ту сторону тайны. Злого умысла — в собственном смысле — не было. А энергичное вмешательство суперкарго напомнило непро шеным гостям (если, конечно, сами они об этом забыли) о весомости и границах их долга. И после такого они наверняка будут, как хищные звери, следить друг за другом и тщательно оберегать груз. В силу различия между до и после.
— Груз будет опечатан, — коротко сказал суперкарго.
Судовладелец передернул плечами. Сказал, что, пожалуй, лучше удалиться в капитанскую каюту и продолжить обсуждение там. Не надо будоражить матросов. Но решение должно быть принято быстро. Корабль не может задерживаться в гавани еще на сутки.
Его предложение приняли. В каюте трое мужчин пытались переубедить друг друга. Судовладелец, капитан, суперкарго. По прошествии часа они пришли к общему решению. Каждый член команды — по очереди — подвергался критике со стороны суперкарго. Тот делился наблюдениями относительно внешнего облика очередного претендента. Насколько его тело соответствует норме. Просто ли оно упитанное, или жирное, или худое. Видны ли на коже татуировки, и много ли их. Безобидные ли это знаки, или символы, или эротические изображения —женщины, сцены соития. Сделаны ли наколки в Лондоне, или в Китае. Красные ли они, синие или черные. Суперкарго помнил, как выглядят грудные клетки, ляжки и животы всех матросов. И потом — их лица. Сидит ли голова на шее обыкновенно или так, будто ее насадили с применением грубой силы. Выдаются ли губы вперед, словно тоненькие колбаски, или нижняя губа отвисает. Обнажаются ли — при говорении — зубы, или они лукаво прячутся во тьме. Что скрывается в горящих или тусклых глазах. Коварство, преступные наклонности или благодушное отношение к миру. Шатен человек или брюнет, курчавые у него волосы или прямые. Имеется ли примесь негритянской крови.
И на основании таких внешних анатомических признаков суперкарго делал выводы о характере. О вероятности совершения преступных действий. О будущих заблуждениях. Вальдемар Штрунк едва сдерживал изумление. Здесь молодые, полные сил мужчины подвергаются унижению, низводятся до статуса трупа. Можно подумать, будто эти люди состоят из одних недостатков. Будто они — физические и духовные уроды. Будто ни один светлый луч никогда не падал в их омраченное нутро. Глупец — это был лучший эпитет из тех, к которым прибегал суперкарго: простодушный, не привыкший думать, преданный своему долгу глупец. Даже природная смекалка и ловкость оценивались как недостатки. А свободолюбивый нрав приравнивался к безответственному авантюризму. Жиденькие и ломкие характеры, вотканные в ущербную, грубую и дурно пахнущую плоть. Не имеющие иного будущего, кроме как дальнейшая деградация и запутывание в своих же противоречиях.
Вальдемар Штрунк не нашел, что — в целом — на это возразить. Он не понимал, каким образом суперкарго набрался таких познаний. Тот рассуждал о конкретных физических недостатках, о татуировках, которые, вероятно, рассчитаны на то, что их увидит девка или возлюбленная. Само собой, речь шла и о тайных агентах. У капитана не было времени, чтобы доискиваться до закулисных причин подобного сведения счетов. Он только пытался защитить каждого конкретного человека. Очень просто. Ему страсти и бездны человеческой души представлялись более теплыми и, так сказать, одомашненными. Все эти люди—взрослые, и никто не может, не вправе искоренить феномен взросления. Рассуждения суперкарго неслыханны, недопустимы. И — ошибочны. Очевидно: суперкарго несправедлив к тем, кого подвергает поношению. На борту ведь находятся не только козлоногие сатиры, дезертиры и будущие убийцы. Но и обычные, заурядные люди, которые освоили ту или иную профессию, хотят продвинуться в ней, когда-нибудь добьются успеха, может, даже станут хорошими мужьями и отцами семейств. Сомнения в их благонадежности неуместны... Вальдемар Штрунк своими доводами мало чего достиг. Коку и тому парню, которого кок привел в качестве помощника, разрешили остаться. За обоих матросов-сторожей вступился судовладелец. Дал понять: он настолько близко с ними знаком, что готов за них поручиться. Первый штурман, само собой, тоже проскочил сквозь ячеи обвинительной сети. Один матрос 2-го класса, Альфред Тутайн (на спине он носил наколку в виде орла, а на предплечье — пышнотелую Венеру, вид сзади), и полунегр были не настолько весомыми личностями, чтобы возбудить подозрение. Наконец, парусный мастер. Человек в годах, 65-лет-ний. Англичанин, говорит только по-английски. Его порекомендовал сам создатель судна. Этот-то старик и изготовил большую часть багряных парусов. Подчиняющиеся ему руки с серыми загрубелыми ладонями изумительно приспособлены к тому, чтобы обшивать ликтросом жесткую, как доска, новую парусину. Несколько недель назад он был уволен вместе с прежней командой. А потом вновь нанялся на корабль через вербовочную контору. Против кандидатуры старика нечего было возразить. Молчаливый дельный ремесленник... Что же до корабельного плотника, то про него попросту забыли. Вальдемар Штрунк — тот, конечно, помнил. Но у него не было причин пополнять список подлежащих изгнанию.
Всем остальным выдадут месячное жалованье и предложат вернуться на берег. Судовладелец назвал это дорогим развлечением. Но он хотел избежать судебной огласки. Пока длилось странное разбирательство, несколько раз казалось, будто хозяин корабля, движимый ненавистью, вот-вот накинется с кулаками на суперкарго; в другие моменты он размягчался, внимательно слушал ледяную речь обвинителя — как будто с губ суперкарго текла медвяная патока чистейших доводов разума.
