Маруся Климова - Морские рассказы
Негр оказался сообразительный и отзывчивый на человеческое отношение и запомнил это слово довольно быстро. И так они стали дружить. У нас все бойцы сперва ржали, когда слышали, что негр так радостно подходит и с иностранным акцентом зовет: «Хозяин?» А боец его по плечу похлопывает и говорит: «Сейчас, сейчас, макака черножопая, почисти-ка мне пока ботинки.» Но Витя потом им сказал, чтобы они не ржали так явно, а то негр догадается и почувствует, что что-то здесь не то.
А негр постепенно учился по-русски, он уже знал все матерные слова, знал, что Хозяин — это русское имя, так зовут его друга и еще, кажется, думал, что макака — это что-то вроде слова «дружище». Потом как-то так получилось, что Витю поселили с негром в одной комнате в общаге, потому что Витя тоже был откуда-то из глубинки. И тут уж Витя развернулся.
Начнем с того, что негр перестал ходить на занятия, и мне поручили узнать, в чем тут дело, потому что я тогда был комсоргом. Оказывается, Витек давал ему задание: убрать комнату, погладить ему форму или постирать носки, к примеру. Мы, конечно, Вите на это указали, и негритос все-таки стал появляться на занятиях, но часто он был какой-то сонный, прямо так и падал. А к ним в комнату тем временем подселили еще одного чудачка, деревенского, тот чудачок вообще был какой-то неразвитый и считал, что негры — это не люди, а ведьмаки. И они с Витей вообще пересилили того негра на пол. Он спал под витиной кроватью на какой-то подстилке, а его кровать бойцы переоборудовали под сексодром, они водили к себе в комнату девок и там с ними сношались. А один раз Витя вообще этого негра использовал по его прямому назначению, то есть оприходовал его в кормовой отсек. Это мне тот деревенский чудачок рассказывал, потому что у него это вызвало ужас. Он считал, что Витя после этого заболеет и боялся жить с ними в одной комнате.
Вот так все и шло помаленьку, негр бегал для Вити в магазин, чистил ему обувь, и вообще Витя хорошо устроился. А иногда этот негр встречал его после занятий у дверей и держал его шинель, и вид у него был какой-то задроченный, рожа какая-то фиолетовая, губы синие, белки глаз красные, просто жуткая обезьяна. Мне кажется, он здесь плохо питался, к тому же ему явно не хватало витаминов после родной Африки. И вот он стоит и бормочет: «Хозяин, хозяин!» А увидит Витька, и так обрадуется, просто как жена мужу.
Но хотя это и продолжалось долго, однажды у нас шли экзамены, и Витек пришел зачем-то со своим ниггером, ниггер-то тоже числился в списках, и ему вроде бы как полагалось тоже экзамены сдавать. И вот, стоим мы все в коридоре, и ниггер с нами, рядом с Витьком, и тут мимо идет наш Дуралей Иваныч, он преподавал у нас основы судовождения, он был татарин, звали его Абдулей, что ли, уж не помню, а Дуралей Иваныч — это прозвище у него такое было. И Витьку что-то понадобилось у него спросить, и он пошел за ним. И тут вдруг этот ниггер как заорет: «Хозяин! Хозяин!» И прямо к нему канает. Боец стоит весь красный, а Дуралей Иваныч его спрашивает: «Это что такое? Что это значит?»
Ну и понеслось. Витек, конечно, этому ниггеру потом прописал, отделал его, чтобы тот знал, что нечего лезть, когда белые люди разговаривают, но долго ему не дали глумиться над негром. Ведь из-за этого у нас могли начаться осложнения с этой африканской страной, а на фига нам это надо из-за какого-то чудачка. Витька, естественно, отчислили, еще пусть скажет спасибо, что не написали, что по идеологическим причинам, а просто «за развратные действия».
А ниггера стали учить и перевели в общагу, где живут подобные ему черномазые, его, так сказать, собратья.
ЦИНИЗМ
Когда я еще учился в системе, у нас на курсе был нацмен один, грузин, по фамилии Челидзе. Он учился неплохо, и поэтому часто ходил в город, его всегда отпускали. А жил он в общаге, потому что он был не ленинградец, а приехал из знойного города Тбилиси. Но в общаге он ночевал не часто, потому что у него в городе была баба, с которой он познакомился где-то, не то в магазине, не то в троллейбусе. Почти у всех наших бойцов были бабы, к которым они ходили ночевать, в первую очередь это относилось, естественно, к иногородним. Некоторые сразу искали себе баб с таким прицелом, чтобы потом получить прописку и работу в Ленинграде, и не возвращаться к себе в глубинку.
И этот чудачок, Челидзе, тоже, наверное, на это рассчитывал, но точно я не знаю. Только мне известно, что он удовлетворял с этой бабой свои самые насущные потребности. И эта баба была гораздо старше его, у нее уже была дочка пионерского возраста, лет то ли двенадцати, то ли тринадцати. Он часто ходил к этой бабе, в основном, когда дочка была в школе, чаще всего по субботам, потому что в субботу школа работает, а у Челидзе была увольнительная. Иногда он оставался у нее на ночь, потому что у этой бабы была отдельная квартира, и он мог позволить себе спать с ней в одной комнате, а дочка спала в другой и не знала, чем ее мама занимается с этим волосатым дядей. Ну может, она отчасти и догадывалась, но ничего не говорила, или ее это не так уж волновало, к тому же Челидзе иногда приносил ей конфетки или шоколадки. И все шло прекрасно до одного из ряда вон выходящего случая. Однажды курсант Челидзе явился на свидание с этой бабой в стельку пьяный. Перед этим он был на свадьбе у одного бойца из нашей роты и там основательно набрался. Он пришел к своей бабе, а та, естественно был очень рада. Ну, они там, соотвественно, повалялись, а потом, после любовного акта курсант Челидзе отправился в душ. Он вымылся и вышел оттуда в халате, а под халатом он был голый. Сверху халат распахивался на волосатой груди, а снизу торчали волосатые ноги. А в это время из школы пришла дочка.
То ли их раньше отпустили, то ли там в школе заболела учителка — неизвестно, только она пришла раньше обычного времени. И ее мамаша тоже отправилась в душ, оставив свою дочку один на один с этим жутким грузином. Но довольно скоро ей пришлось выскочить из душа, потому что сквозь шум воды она услышала, как ее дочка заорала, а курсант, в свою очередь, заорал на нее. Баба выскочила из ванной полуголая, и дочка бросилась к ней и стала говорить, что этот дядя показал ей свою штуку. Курсант Челидзе стал оправдываться и говорить, что он всего-навсего показал палец, чтобы рассмешить малышку, но мамаша была баба тертая и не поверила ни одному его слову. Когда он увидел, что она хочет вызвать милицию, он схватил кухонный нож и стал ей угрожать, но это еще больше ее раззадорило и разозлило. Короче, он поспешно оделся и свалил оттуда. Но этим дело не кончилось, потому что баба всерьез завелась и решила этого так не оставлять. Вскоре к нам в училище пришла телега из ментовки, где курсант Челидзе обвинялся в совершении развратных действий в отношении несовершеннолетней. Курсанту Челидзе удалось уговорить эту бабу забрать заявление и не доводить дело до суда, скорее всего, он заплатил ей бабки, но в училище сигнал уже поступил и с ним стали разбираться.
Устроили общее собрание, и наш начальник выступил и сказал: «Курсант Челидзе утверждает, что он показал девочке палец. А девочка утверждает, что курсант Челидзе показал ей член».
Он учился уже на пятом курсе, но его все равно отчислили «за цинизм». Так и не стал курсант Челидзе капитаном, и не суждено ему было, значит, бороздить голубые просторы. Уехал обратно к себе в Грузию, и там, наверное, вволю с девочками развлекается, и никто ему не мешает.
КРАЙНИЙ ЦИНИЗМ
Со мной в системе учился еще один чудачок, наш питерский. Папаша его был какой-то шишкодав, и учился он не очень, но все равно экзамены сдавал довольно хорошо, потому что преподаватели знали, что у него папаша не простой. И этот боец к четвертому курсу так распустился, что даже занятия стал пропускать, а если и приходил, то пьяный. Это всем надоело, но никто ему ничего не говорил — боялись его папашу. Хотя отчасти преподавателям было и наплевать — всем уже заранее было ясно, что на судне он, скорее всего, будет замполитом, а они обычно ничего не делают. У этого бойца было очень много самых разных баб — он их менял раз в неделю, а бабы к нему так и липли, потому что капуста у него была, и он их поил. Но тут появилась у него какая-то тетя Утя, которая работала туалетчицей в пивном баре «Очко», что на Грибанале. Этой тете Уте лет было хорошо за сорок, и она была довольно страшная, но зато она всегда бесплатно наливала ему пивка, когда он к ней заглядывал. А он уже до того опустился, что ему это казалось самым важным, что он пива может на халяву выпить. И еще, кажется, она давала ему деньги. То ли его папаша к тому времени перестал снабжать его бабками, потому что ему уже надоели фокусы сынка, то ли ему и тех бабок казалось мало, только он все время ходил к этой тете Уте. И он вместо занятий шел к открытию этого пивного бара и кирял там с этой тетей Утей. Иногда он накачивался только пивом, иногда приносил с собой шкалик, но это все уже кануло в историю и проверено быть не может.
