Алексей Семенов - Голые циники
Почему-то в такие моменты Варваре нестерпимо хотелось двинуть Ричарду в нос. В своем воображении она уже много раз проделывала это, а потом сидела и сама смахивала кровь с подбородка воображаемым фетровым веером, а чтоб успокоить Ричарда, иногда слизывала ее. Вот и сейчас кровь уже красиво капала на розовую подушку. Не растекалась, а взрывалась на шелке и превращалась в красные ртутные бусинки…
— Ты меня слышишь?! — Несколько секунд Ричард смотрел ей в глаза и тряс Варвару за плечи. — Эй, ты где? Ты уж не «экстази» ли ухлопала в своем дебильном институте?
— Нет, не «экстази»… Все нормально, я задумалась просто.
— Ничего себе, задумалась просто… — Ричард не знал, что еще сказать. Через пять минут его отпустило. Он успокоился. Он начал скандалить специально, чтоб в ругани сообщить Варваре про телепроект, про то, что уезжает на две недели в Камбоджу и Таиланд, что раз так она к нему относится, переспит ей назло с проституткой. Он считал, что так более мягко пройдет момент расставания. Две недели волнения похожи на целую вечность… А пока два голых тела лежали параллельно.
— Закрой глаза, — неожиданно сказала Варвара.
— Закрыл.
— Сложи руки на груди, как будто умер.
— Сложил.
— Слушай тихо.
Мне с тобою пьяным весело —Смысла нет в твоих рассказах.Осень ранняя развесилаФлаги желтые на вязах.
Оба мы в страну обманнуюЗабрели и горько каемся,Но зачем улыбкой странноюИ застывшей улыбаемся?
Мы хотели муки жалящейВместо счастья безмятежногоНе покину я товарищаИ беспутного и нежного.
— Ты?
— Ахматова.
— Жаль, что не ты.
— Почему жаль?
— Не люблю Ахматову. Стихи люблю, а ее саму нет. Сука она, по-моему, холодная была. И Гумилева жаль мне, да и Ахматову тоже жаль. Как-то не уживается в моем понимании ее любовь к Гумилеву с сухими строчками «Муж в могиле, сын в тюрьме… Помолитесь обо мне». Эгоцентристка она была конченая. Как ты.
— И как ты.
— Вообще не понимаю, как можно было писать, и писать рифму на смерть мужа и тюрягу сына. Рифму ведь нужно было подбирать… А если писала с «музой» на пару, то вообще блядина. Все ее стихи горькие. А эту горечь нужно было стимулировать, чтоб вдохновение было. Уверен, несчастным с ней был Гумилев. Любил ее и мучился от этого. А если б не страдал, может, и свои стихи были бы лучше. Сука ебаная…
— Все, всех раскритиковал, все у него плохие…
— Нет, не все, — Ричард вскочил на кровати, сложил руки рупором и громко в потолок, как будто там установлены прослушивающие устройства, отчетливо отрапортовал: — Нет, не все. Хорошие только Борис Николаевич Ельцин, Чебриков, Соломинцев и Шеварднадзе. Служу Советскому Союзу! — И плашмя упал на кровать.
— Рич, все забываю спросить, что у тебя с армией. Что отец сказал, поможет отмазать?
— Да… да… поможет. Сделают мне пункцию.
— Не-а, ты перепутал, не пункцию, а кастрацию? Чик-чик и прощайте, высокие сопки Манчжурии.
— Не смешно. Только за это я должен сериал документальный снять.
— Нормально. Столько счастья в одни руки. В качестве репортера?
— Нет, лирического героя.
— Хорошо, я рада за тебя.
— Погоди, Варь, пойдем на кухню, поставим угли для кальяна. Сейчас все расскажу.
* * *Слава Барон плакала в ванной…
Горничная, занимаясь уборкой в ее комнате, стала менять постельное белье. Матрас не лежал ровно, разглаживая его, почувствовала что-то твердое под ним. Это оказалась не горошина. Принцесса Слава хранила под матрасом вибратор. Горничная взяла его и отнесла отцу. Когда Слава вернулась из института домой, то родители и маленький брат ждали только ее, чтобы начать семейный ужин, в котором венцом вкусностей всегда был какой-нибудь сногсшибательный десерт с ликером. Эта традиция никогда не нарушалась. Отец Славы, Юрий Исаакович, был властным и веселым банкиром, семейный ужин — обязательное время, когда он занимался воспитанием детей. Больше всего с пионерских лагерей он ненавидел плакаты в столовках «когда я ем, я глух и нем».
Поэтому семейный ужин Юрия Исааковича длился часа два, и за столом все рассказывали о проведенном дне, советовались и обсуждали. Всегда все говорили правду, даже плохую. Сплетников и болтунов в семье Баронов не было.
— Варька употребляет наркотики, — на выдохе сказала Слава и запила красным вином, — дерганая стала. Постоянно куда-то бежит как будто себя потеряла.
— Ты это чувствуешь или знаешь? — Отец всегда строго относился к догадкам.
— Знаю, я видела сама, как она курила такую маленькую металлическую трубку.
— Скорее всего это «крокодил», — невозмутимо сказал отец.
Вся семья замолчала и повернулась в сторону отца. То, что отец знает названия наркотиков, ошарашило больше, чем то, что Варвара их употребляет.
— Ну и что ты ей сказала? — сменила тему паузы мама.
— Что она — дура!
— Конструктивно… Вся в маму… — Отец взял оливку и положил на тарелку сына. — Узнала, когда она начала, причину, кто дал, сколько раз в день курит…
— Не спрашивала.
— Подруга не должна оставаться в стороне, иначе — не подруга.
— По-вашему получается, что я еще и виновата…
— Не неси чушь. Просто, чтоб попытаться помочь подруге, недостаточно сказать, что она — дура.
— Да она меня и слушать не стала. Заткнула, и все.
— То есть ты для нее не авторитет?
— Конечно, нет.
— А родители?
— Они в Одессе живут.
— Кого-то она слушается, есть взрослые, мнением которых она дорожит?
— Себя слушает и своим мнением дорожит.
— Жених есть? — совершенно серьезно спросил двенадцатилетний Оська, поморщился и проглотил оливку.
Тут все перестали есть и повернулись удивленно во второй раз, теперь уже на мальчишку, который усердно принялся грызть кролика. Отец гордо потрепал его по голове:
— Весь в меня… Любимый молодой человек есть?
— Да… Ричард.
— Он знает?
— Думаю, что нет.
— Думаешь или знаешь?!
— Уверена.
— Сильная любовь?
— Животная, — как-то слишком возбужденно ответила Слава и сама испугалась своим словам.
— Тебе нужно рассказать ему правду.
— Я не смогу. Я не хочу предавать подругу.
— Не предавай, тогда она через год или раньше сядет на героин, и «полный вперед». Если это для тебя дружба, то мне стыдно за тебя, — отец давил напористо и жестко. Слава вскочила, подбородок задрожал… хотела бежать в ванную, но отец остановил. — Подойди сюда. Ужин еще не окончен. Еще десерт. — Он поднял крышку десертного блюда. В центре в полиэтиленовом пакете лежал вибратор.
Слава Барон хлопнула дверью в ванной и заплакала.
— Ну, чего ты ее так?! — Мама держала пятую рюмку «Grand Marnier».
— Спокойной ночи, мамочка и отец, — догадливый Оська поцеловал родителей и пошел спать.
— Почему какая-то наркоманка не считается с мнением моей дочери?! — Юрий Исаакович отбросил салфетку в сторону. — Ты слышала, что она сказала «заткнула, и все». Славке больно от этого, не меньше, чем мне. Почему она отпор не дает?!
— Ну и почему?
— По одной причине — она не помогает по-настоящему, так, пизднет что-то как мышь, и все… поэтому с ее мнением и не считаются. Ощущение, что она живет мимо всех. Тихо и мирно. Мирно учится, тихонько живет с вибратором, со всеми соглашается… Если завтра ее задавит машина, то на похоронах, кроме нас с тобой, никого не будет!
— Что ты несешь?
— Лучше бы она убежала из дома с грузчиком, чем каждый день меняла бы батарейки от вибратора. Я сильнее ценил бы ее, ее мнение, ее характер. А так, она — просто гриб какой-то. Скоро, блядь, вязать начнет…
— Что ты пристал с вибратором?
— Скажи ей, если она не скажет этому Ричарду о Варьке, то я лишу ее финансирования. И пусть лично рассказывает мне, что происходит у этих ребят.
— Диктатор мой любимый. Ты устал сегодня. Пойдем, я успокою и поглажу тебя…
* * *На ладони лежал презерватив. Сергей понюхал его. Пахло духами девушки из магазина, сладкими и терпкими, этот восточный запах он знал по себе. Год боевых операций в Афгане. Ужасный и беспомощный год. Он был «срочником» и вместе с Нижегородским ОМОНом участвовал в ежедневных зачистках. Каждый день они садились на БМП и уезжали, каждый день они прощались с теми, кто оставался на базе. В последний свой выезд он надеялся остаться в живых. В последней операции по-детски обидно погибать. Старшие поддерживали, сказали, что прикроют его во что бы то ни стало.
В старом, казалось бы, пустом ауле БМП подорвали, а их окружили «духи». В старом разрушенном доме ребята держали оборону. Их взяли в кольцо и расстреливали. Тогда они решили прорываться. Разорвав кольцо с одной потерей, именно с потерей, ведь в таком аду некогда осознавать смерть, они выгрызали жизнь.
