Пол Мюррей - Скиппи умирает
— Эй, Флаббер! — Это Деннис Хоуи несется, перебегая дорогу Говарду, наперерез Уильяму “Флабберу”/“Олуху” Куку. — Эй! Послушай, я тут кое-что хотел у тебя спросить.
— Что? — мгновенно настораживается Флаббер.
— Ну, я просто подумал: ты, случайно, не лодырь, привязанный к дереву?
Флаббер — он весит под девяносто килограммов и уже третий год сидит во втором классе, — наморщив лоб, пытается осмыслить вопрос.
— Я не шучу, нет-нет, — уверяет Деннис. — Нет, я просто хочу узнать: может быть, ты лодырь, привязанный к дереву?
— Нет, — разрешается ответом Флаббер, и Деннис уносится, ликующе крича:
— Лодырь на свободе! Лодырь на свободе!
Флаббер испускает недовольный вопль и бросается было в погоню, но потом резко останавливается и ныряет в другую сторону, когда толпа вдруг расступается: через нее проходит кто-то высокий и тощий, как мертвец.
Это отец Джером Грин — учитель французского, координатор благотворительных мероприятий Сибрука и с давних пор самая пугающая фигура в школе. Куда бы он ни шел — всюду вокруг него образуется пустота шириной в два-три человеческих тела, словно его сопровождает невидимая свита вооруженных вилами гоблинов, готовых пырнуть всякого, кто таит нечистые помыслы. Говард выдавливает из себя слабую улыбку; в ответ священник смотрит на него с тем же безличным осуждением, какое у него наготове для всех без разбора: он так навострился заглядывать в человеческую душу и видеть там грех, похоть и брожение, что бросает эти взгляды и будто автоматически ставит в нужные графы галочки.
Иногда Говарда охватывает уныние: он окончил эту школу десять лет назад, а кажется, что с тех пор ничего не изменилось. Особенно нагоняют на него уныние священники. Крепкие по-прежнему крепки, трясущиеся все так же трясутся; отец Грин все так же собирает консервы для Африки и наводит ужас на мальчишек, у отца Лафтона все так же наполняются слезами глаза, когда он дает послушать своим нерадивым ученикам Баха, отец Фоули все так же дает “наставления” озабоченным юнцам, неизменно советуя им побольше играть в регби. В самые тоскливые дни Говард усматривает в живучести этих людей какой-то укор себе — словно почти десятилетний кусок его жизни, между выпускными экзаменами и унизительным возвращением сюда, по причине его собственной глупости, оказался отмотанным назад, изъятым из протокола как никому не нужная чепуха.
Разумеется, это паранойя чистой воды. Священники ведь не бессмертны. Отцам из ордена Святого Духа грозит та же беда, что и всем остальным католическим орденам: вымирание. Большинство священников в Сибруке старше шестидесяти, а последний новобранец в пасторских рядах — неуклонно редеющих — это молодой семинарист откуда-то из-под Киншасы; в начале сентября, когда заболел отец Десмонд Ферлонг, бразды правления школой впервые в истории Сибрука взял мирянин — учитель экономики Грегори Л. Костиган.
Оставив позади обшитые деревом залы старого здания, Говард проходит по Пристройке, поднимается по лестнице и с привычным тайным содроганием открывает дверь с надписью “Учительская”. Там полдюжины его коллег ворчат, проверяют домашние задания или меняют никотиновые пластыри. Ни с кем не заговаривая и вообще никак не давая знать о своем появлении, Говард подходит к своему шкафчику и бросает в портфель пару учебников и кипу тетрадей, затем бочком, чтобы ни с кем не встречаться взглядом, он прокрадывается к двери и выходит из учительской. Он с шумом сбегает по лестнице и идет по теперь уже опустевшему коридору, не сводя глаз с выхода, но вдруг останавливается, услышав молодой женский голос.
Хотя звонок, оповещавший об окончании сегодняшних уроков, прозвенел еще пять минут назад, похоже, урок в кабинете географии идет полным ходом. Слегка нагнувшись, Говард заглядывает внутрь сквозь узенькое окошко в двери. Ученики, сидящие в классе, не выказывают ни малейшего нетерпения — напротив, судя по выражениям их лиц, они вообще забыли о ходе времени.
А причина, по которой они забыли о нем, стоит перед классом. Зовут ее мисс Макинтайр, она временная учительница. Говард уже видел ее пару раз в учительской и в коридоре, но еще ни разу с ней не разговаривал. В пещеристой глубине кабинета географии она притягивает к себе взгляд, будто пламя. Ее светлые волосы ниспадают таким каскадом, какой обычно увидишь только в рекламе шампуней, и этот водопад дополняет элегантный костюм-двойка цвета магнолии, сшитый скорее для заседаний совета директоров, чем для школьного класса; ее голос, мягкий и мелодичный, в то же время обладает неким трудноописуемым свойством, неким властным полутоном. Она обнимает рукой глобус и, говоря, рассеянно поглаживает его, будто жирного избалованного кота; кажется, он почти мурлычет, томно вращаясь под кончиками ее пальцев.
— …а под корой Земли, — рассказывает она, — настолько высокая температура, что горная порода там находится в расплавленном состоянии. Может кто-нибудь сказать мне, как она называется, эта расплавленная порода?
— Магма, — отзывается сразу несколько хриплых мальчишеских голосов.
— А как мы называем ее, когда она вырывается из вулкана на поверхность Земли?
— Лава, — отвечают ей дрожащие голоса.
— Отлично! Миллионы лет назад извергалось невероятное множество вулканов, и на всей поверхности Земли непрерывно кипела лава. Пейзаж, который окружает нас сегодня, — тут она проводит лакированным ногтем по выступающему горному хребту, — это преимущественно наследие той самой эпохи, когда вся наша планета переживала колоссальные изменения. Пожалуй, можно было бы назвать ту эпоху периодом подросткового созревания Земли!
Весь класс дружно краснеет до корней волос и старательно таращится в учебники. А она снова смеется, крутит глобус, подталкивая его кончиками пальцев, будто музыкант, перебирающий струны контрабаса, а потом случайно глядит на свои часы:
— Боже мой! Ах вы бедняжки, да я должна была отпустить вас еще десять минут назад! Почему же никто мне ничего не сказал?
Класс еле слышно бормочет что-то, все еще не отрываясь от учебников.
— Ну хорошо…
Она поворачивается и начинает писать на доске домашнее задание, при этом юбка ее чуть поднимается, обнажая колени сзади. Вскоре дверь распахивается, и ученики неохотно покидают класс. Говард притворяется, будто разглядывает фотографии недавнего похода на гору Джаус, вывешенные на доске объявлений, а сам краешком глаза наблюдает, как иссякает ручеек из серых свитеров. Но она все еще не появляется. Тогда он идет к двери, чтобы посмо…
— Ой!
— О господи, извините, пожалуйста. — Он нагибается и помогает ей собрать листы бумаги, разлетевшиеся по грязному полу коридора. — Извините, я вас не заметил. Я спешил… э-э… на встречу…
— Все в порядке, спасибо, — говорит она, когда он кладет стопку географических карт поверх той кипы, которую она уже собрала. — Спасибо, — повторяет она и глядит ему прямо в глаза.
Она не отрывает взгляда, когда они одновременно поднимаются, и Говард, тоже не силах отвести глаз, вдруг паникует: а что, если они так сцепились, как в тех выдуманных историях про детишек, которые, когда целовались, сцепились брэкетами так, что пришлось спасателей вызывать, чтобы их расцепить?
— Простите, — задумчиво говорит он еще раз.
— Перестаньте извиняться, — смеется она.
Он представляется:
— Меня зовут Говард Фаллон. Я учитель истории. А вы заменяете Финиана О’Далайга?
— Верно, — отвечает она. — Его не будет, наверное, до Рождества, с ним что-то случилось.
— Камни в желчном пузыре, — сообщает Говард.
— Ой, — говорит она.
Говард тут же жалеет о том, что упомянул про желчный пузырь.
— Ну, — с усилием заговаривает он снова, — я сейчас еду домой. Может быть, подбросить вас?
Она наклоняет голову набок:
— А как же ваша встреча?
— Ах да, — спохватывается он. — Ну, на самом деле это не так важно.
— У меня тоже есть машина, но все равно спасибо за предложение, — говорит она. — Впрочем, можете понести мои книги, если хотите.
— Хорошо, — отвечает Говард.
Возможно, это предложение не лишено иронии, но, пока она не взяла свои слова назад, он забирает из ее рук стопку папок и учебников и, не обращая внимания на убийственные взгляды ее учеников, все еще слоняющихся по коридору, шагает вместе с ней к выходу.
— Ну и как вам здесь? — спрашивает он, пытаясь направить разговор в более спокойное русло. — У вас уже есть опыт, или вы в первый раз преподаете?
— О, — она дует на непослушную прядь своих золотых волос, — я по профессии не учитель. Я согласилась здесь поработать ради Грега. То есть ради мистера Костигана. О боже, я и забыла про всю эту канитель с “мистерами”, “мисс”. Смешно звучит: мисс Макинтайр.
