Кеннет Харви - Город, который забыл как дышать
Донна поехала дальше, проклиная все на свете. Нижняя дорога кончилась, асфальт сменился гравием, шоссе резко вильнуло влево, начался крутой подъем по Хрыч-лейн. В зеркале еще отражались океан и домишки Порт-де-Гибля на другой стороне бухты. Над водой висела россыпь серебристых звездочек, словно там запускали фейерверки. Звездочки взмывали к небу, на секунду зависали в воздухе и падали обратно.
Дом Донны стоял в середине Хрыч-лейн. Машина с визгом въехала на дорожку перед крыльцом. Задние колеса занесло, шины зашуршали по гравию, и Донна поняла, что всю дорогу гнала на дикой скорости. Если бы она не свернула, а проехала дальше по переулку, то оказалась бы у заброшенной церкви и старого кладбища. Там верхняя дорога резко сворачивала к западу и возвращалась обратно в город, с нее открывался чудесный вид на дома, бухту с причалами и огромный скалистый утес над тремя белыми корпусами рыбозавода.
Сердито бормоча под нос, ругая себя за беспечную езду и перебирая в уме прегрешения сына, Донна заглушила мотор, выскочила из пикапа и громко хлопнула дверцей. Ее внимание привлек сарай за домом. Почти бесцветный, черно-белый, по бокам склонились темные ели, вокруг бурно разрослась зеленая трава. Донна краем глаза заметила какое-то движение. В дверном проеме стояла девочка лет семи-восьми, по плечам рассыпались прямые рыжие волосы, мокрое платье облепило худое дрожащее тельце. Лицо у нее было бледным, почти зеленым, синие распухшие губы кривились в усмешке.
У Донны мороз по коже побежал от этого зрелища. Девчонка с виду очень напоминала дочь художницы, той, что жила совсем одна на верхней дороге и у которой дом обогревался солнцем. Дочь, Джессика, некоторое время назад пропала вместе с отцом. Донна знала, как зовут девочку, потому что звонила в полицию, когда десять дней назад в первый раз увидела ребенка у себя в сарае. Приехал новый полицейский, точно не из местных. Кожа у него была темная, а глаза карие, наверное индеец. Как же его звали? Что-то такое детективное… Дойль? Кристи? Ах да, Чейз! Точно, сержант Чейз. Снарядили поисковую группу, прочесали лес, но девочки так и не нашли. Донне было ужасно стыдно, ведь она зря обнадежила несчастную мать.
Когда Донна второй раз увидела Джессику, она снова позвонила в полицию. И снова все усилия найти девочку оказались напрасными. В третий раз ее тоже не нашли, Донне тогда очень не хотелось звонить в участок, но что поделаешь. В конце концов, она перестала пользоваться телефоном. Даже не отвечала на звонки. Голосов на том конце провода все равно было не узнать. Донна не могла представить себе лиц собеседников. Она их не знала. Донна боялась, что теряет рассудок, вешала трубку и виновато гадала, что же она сделала не так.
Ветер совсем стих. Донна прислушалась. Тишина. Дверь по-прежнему открыта, но девочка исчезла. Сейчас бы спичку! Сжечь бы сарай дотла. Все равно он доверху забит старой рухлядью, вещами, которые уже никогда не понадобятся, а только напоминают о прошлом, о давно умершем муже, о работе, которой тоже больше нет, о жизни… Нет, палить сарай – сумасшествие. Лучше разнести его в щепки, чтобы сердце билось чаще с каждым ударом топора. Удар. Лезвие входит в дерево. Топор застревает. Заклинило.
С порывом ветра долетел жутковатый детский шепоток: «Рыба в море».
В ушах зазвенело. Потом наступила тишина.
Донна не дышала. Паника ледяными когтями вцепилась в горло. «Ну вот и все. Умираю. Наконец-то умираю. Это смерть». Перед глазами поползли черные пятна. Донна зажмурилась и отдалась темноте, которой так долго боялась. Темнота была абсолютной, но все же пока недостижимой. Надо постараться вдохнуть, удержать кислород в обессилевших легких. Вдыхать не хотелось.
Выдыхать тоже.
Словно она уже умерла.
Донна сделала над собой усилие. Вдохнула, хотя позыва к этому не было. Подождала. Потом решила, что настало время выдыхать. Рефлексы не работали. – Господи! – вскрикнула Донна, по коже побежали мурашки. Руки и лоб вспотели, капли потекли по щекам. А вдруг это инфаркт? Вроде в груди не болит. Вообще нигде не болит. Вот только в голове звенит, и мысли путаются. Не упасть бы в обморок. Лишь теперь она вспомнила, что пора снова вдохнуть.
Не закрывая рта, Донна двинулась вперед, но сразу споткнулась. От ужаса подгибались ноги. Она тяжело оперлась о пластиковую облицовку дома. Донна посмотрела в небо, но его заслоняла Серая тарелка спутниковой антенны на фасаде.
В ушах раздавался тоненький голосок:
У папы не осталось дел.Сидел и па воду глядел.Сидел, глядел, не ждал беды.Теперь глядит из-под воды.[2]
На пороге сарая стояла девочка и держала в руках переливающуюся всеми цветами радуги морскую форель. Форель отчаянно трепыхалась. Донна некоторое время смотрела на ребенка, потом опустила голову. Кости превратились в желе, сердце выпрыгивало из груди, в ушах звенело. Больше всего на свете хотелось прилечь. «Если я войду в дом, то уже никогда оттуда не выйду», – решила она. Ноги совсем не держали, и Донна медленно села на мокрую от росы траву. Потом с глухим стоном откинулась на спину.
В мире все замерло, пространство стремительно сужалось, краски тускнели. Синий цвет быстро сменялся серым, солнечные лучи отдавали потемневшим серебром. Не в силах пошевелиться, Донна лежала на траве и дрожала всем телом. Над головой кружили три белые чайки. Нет, не чайки. Серокрылые рыбы высоко в стальном небе описывали широкие круги.
День и вечер четверга
Доктор Джордж Томпсон, дородный мужчина шестидесяти одного года от роду с открытым детским лицом и копной седых волос, взволнованно выбрался из-за стола и поспешил навстречу Ллойду Фаулеру и его жене Барб, чтобы проводить их в кабинет для осмотра больных. Странно, что Ллойд явился именно сюда. Казалось бы, если у человека приступ удушья, ему надо срочно в больницу. Так ведь нет. Как второпях рассказала Барб, скорую Ллойд вызывать отказался. Едва удалось заманить его на прием к врачу. Фаулера пришлось пропустить без очереди, хотя в приемной было полно народу.
– Ну-с, давайте поглядим, мистер Фаулер, – сказал Томпсон. Пациент уселся на стол для осмотра, белая бумага под ним зашуршала. Врач вгляделся в красное лицо Ллойда, чем вызвал у пациента явное неудовольствие. Серые, широко расставленные глаза, седые волосы в носу и густые брови, которые не худо было бы хорошенько выщипать. Для своего возраста Ллойд был в отличной форме. Томпсон мог только позавидовать, его-то собственное здоровье оставляло желать лучшего.
– Вы ведь не курите, как я понимаю? – Томпсон даже согрел в руке стетоскоп, что обычно делал только для женщин. Но поскольку больной, похоже, не в себе, лучше его лишний раз не раздражать.
Не отрываясь от узора на ковре, мистер Фаулер помотал массивной головой.
– Рубашку расстегните, пожалуйста. В семье сердечники были?
– Нет, сэр, – безучастно ответил Ллойд и расстегнул три верхние пуговицы. Он был не из тех, кто волнуется по пустякам. Такие идут к врачу, только если рука болтается на ниточке, да и то быстро забывают о своем увечье. «Подумаешь, эка невидаль, ну послал Господь новое испытание, я и одной рукой управлюсь не хуже, чем двумя», – говорят они и берутся за дело с удвоенным рвением, чтобы своим упорством посрамить скептиков.
Ллойда Фаулера к врачу притащила жена. Барб была невысокой брюнеткой, черный пушок над верхней губой придавал ее резким чертам еще большую мужеподобность. Супруги только что вернулись с похорон Масса Дровера. Томпсон не знал, от чего умер сын Донны, как не знали этого и патологоанатомы. У парня подозревали депрессию, и поползли слухи, что он, похоже, свел счеты с жизнью, но вскрытие показало, что самоубийство здесь ни при чем. Саму Донну положили в больницу Порт-де-Гибля и подключили к кислородному аппарату. Так же, как и Ллойду Фаулеру, ей трудно было дышать. Но поставить диагноз не удалось, несмотря на тщательное обследование и многочисленные анализы. За тридцать восемь лет врачебной практики Томпсон ни разу не сталкивался с таким заболеванием. В больнице полагали, что между смертью Масса и состоянием Донны есть некая связь, однако, в чем она состоит, никто не знал. Научное объяснение обычно проливает бальзам на души близких, но никак не в случае с Массом Дровером. Ушел из жизни полный сил молодой человек, просто взял и перестал дышать.
– Дышите, мистер Фаулер. Глубже, – доктор Томпсон водил стетоскопом по густой белой шерсти на груди пациента.
Мистер Фаулер с силой втянул ноздрями воздух и нахмурился.
– Так… выдохните. – Врач внимательно прислушался. – Еще разочек.
Он взглянул на жену больного. Миссис Фаулер нервно мяла в руках сумочку, готовая выслушать любой приговор врача.
– Еще раз глубоко вдохните и задержите дыхание. – Он слушал, сам стараясь не дышать. Никаких хрипов. Легкие чистые, пульс ровный.
– Хорошо, теперь дышите.
