Радек Йон - Memento

Перед нами не бесстрастная констатация фактов, а взволнованно и талантливо выраженная, выстраданная, кровоточащая правда: «Memento» — помни! Пока не поздно — остановись!

Творчество Радека Йона тесно связано с публицистикой и документальным кинематографом. Последние его работы в кино столь же сенсационны, как и «Memento»: фильм «Почему?» (1987) — попытка разобраться в причинах вандализма молодых футбольных болельщиков; фильм «Боны и спокойствие» (1988) рассказывает о спекулянтах валютой. Это нередко вызывало и вызывает у критиков известное сомнение: какова художественная ценность его «социально-психологических» исследований, подобной «беллетризированной литературы факта»?

Каждого художника следует судить с учетом его собственных творческих намерений, по законам избранного им жанра. Радек Йон убежден, что самый талантливый «драматург, сценарист и писатель» — жизнь. «Я пришел к выводу, — говорит он, — что начинать надо с фактов и только на основе их познания обращаться к художественному вымыслу. Поэтому я и впредь хочу остаться на границе между литературой факта и беллетристикой (…)»[5].

«Литература факта», художественная документалистика, по мнению Йона, вовсе не представляет собой некоей «второразрядной» литературы, находящейся на каком-то значительно более низком ценностном уровне, чем «большая литература». В Чехии, где жили такие классики беллетризованного репортажа, как Эгон Эрвин Киш, Юлиус Фучик, Адольф Гофмейстер, Иржи Вайль, не нужно искать подтверждения подобной точки зрения. Она подкреплена сильной литературной традицией. Новаторство Радека Йона состоит в том, что в документальную прозу и документальный фильм он включает «игровой» момент, художественное обобщение. «Memento» — это симбиоз художественного репортажа и романа.

Быть на передовых рубежах общественной жизни, нащупывать болевые точки эпохи, планеты и говорить о них читателю — таково призвание Радека Йона, прозаика и публициста. Это определяет и авторский пафос романа-предостережения «Memento», правдивого и смелого произведения, осветившего проблему наркомании во всей ее страшной и бездонной глубине.

Memento

Посвящается мертвым и живым

Любой человек может попасть в зависимость от лекарства или другого вещества, влияющего на психику.

По данным мировой статистики, процент излеченных токсикоманов столь же низок, как и больных раком. Таким образом, по степени опасности болезненную зависимость от наркотиков можно приравнять к раку.

В основу романа положены реальные события, изменены лишь имена героев.

Так, значит, все. Конец!

Он снова попробовал втянуть в себя стылый и удивительно ароматный даже в такой дыре воздух начала лета или, скорее, не воздух, а темноту. Но тело словно отказывалось повиноваться. Только судорожная боль в груди.

Легочная эмболия? Ну не может же все так просто взять и кончиться!

Надо напрячься, собрать остаток сил и сделать хоть малюсенький глоток. Хрип. И ничего больше. Только кровавая пена на губах. Опять эта боль. Он прижал ладони к груди, пытаясь унять невыносимый огонь. Перевалился на бок. Привычная боль в ногах. На нее он почти не обращал внимания. Даже сквозь одежду ощущал промозглую сырость мостовой, скользкой от недавнего короткого дождя.

Это как под водой: уже перехватывает дыхание, а до поверхности еще страшно далеко. Вот, значит, каков он, конец?

Судороги скрутили так, что голова бьется об урну.

А выплыть надо. Выплыть наверх, даже если кажется, что сил уже нет. Не хочу умирать. Да помогите же кто-нибудь, ради бога!

Заорать бы на весь этот пустой переулок, еле освещенный тремя фонарями из десяти. Заорать урнам, грязной витрине, темным окнам полуподвальных квартир. Вокруг него на углу самая темень. Только гудит неисправная лампа.

Или это в нем самом? В голове? Отсветы прожекторов с метростроевской площадки неподалеку. Полнеба закрыто щитами от падающей штукатурки. Вонь отбросов. И мерзкая кровавая пена на губах.

Да помогите же, черт вас подрал! Расселись у своих телевизоров, по постелям залегли.

Снова не хватает воздуха. И нет сил выдавить хотя бы звук.

А как я сюда вообще попал? Какая-то витрина, раньше, наверное, здесь магазин был. Воняет затхлой мочой. Выходит, когда я перебрал, они меня на улицу выволокли. Чтобы менты не разнюхали про ту берлогу, если я окочурюсь. Подонки! Неужто даже врача не вызвали? Ну, скоты! Могли бы хоть «скорую». Уж здесь-то им чего бояться? Дебилы! Сейчас небось ждут не дождутся, когда я подохну. А так — все шито-крыто, кто разберет, откуда я взялся. Моя здоровенная бутылка с болтушкой — клевое наследство. На месяц хватит!

Постукивание каблучков. Как SOS радиста.

Михал попробовал приподняться, но подломились руки. И он ударился затылком о булыжники мостовой.

Проклятье! Надо выкатиться под ноги этим мини! Небось с речного трамвайчика или с дискотеки пилят. В такую ночь без провожатых?

Хихиканье.

Он смог выдавить громкий, нечленораздельный хрип.

Смех владелиц каблучков мгновенно стих. Две пары ножек, похоже, успели неплохо загореть, замерли, как четыре точеных столбика.

Ради бога, ну сделайте же что-нибудь!

Голоса нет. Сипение. И мучительные попытки сделать вдох.

Я умираю, снова зазвенел в мозгу сигнал тревоги. И вдруг его сжало так, что брызнули слезы. Тело скрутило в комок, колени уперлись в подбородок, пальцы судорожно вцепились в ноги. Икры и бедра — сплошной огонь.

Господи боже ты мой!

Боль в легких не стихает. Да и как тут вдохнешь, если колени сдавили грудь.

Еще чуть-чуть — и отключусь. А потом — все.

Он откинул эти проклятые ноги куда-то прочь от себя.

— Да он пьяный, пошли, — прозвучало где-то над левой мини-юбкой и белой майкой с голыми подмышками. Грудь без лифчика, длинные черные волосы, на лице — ужас.

Вот дурища-то!

— А может, его избили? — Это уже та, другая. Красная майка с какими-то китайскими иероглифами.

Избили! — мысленно возликовал Михал.

— Что?.. А вдруг они еще тут, рядом… — Кудахтанье перепуганной брюнетки, и сразу же удаляющийся в никуда стук каблучков.

Не могут же они меня просто так бросить!

Чечетка других туфелек, припустивших вслед за первыми. Светлые, светящиеся в полумраке волосы. Все убыстряющийся перестук по мостовой. И каждый звук как прямое попадание в череп.

— Постой, Ева, постой! — Голос блондинки теперь уже тоже дрожит от страха.

Ева, еще успел подумать он и потерял сознание. Ева!

А с причалившего к пристани речного трамвайчика доносились взрывы хмельного веселья вперемешку с последней мелодией этой вечерней прогулки.

— Что с вами?

Кто-то шлепал его по лицу.

Врач?

Грудь болит так, словно кто-то изо всей силы сжал легкие в ладонях. И противное дыхание собаки, с любопытством обнюхивающей Михала.

— Фу, Арагак!

Какой-то перепуганный старикан лет шестидесяти, с выпирающим из-под старого пиджака брюшком и тщательно ухоженными усиками.

Выгуливает своего любимца?

Выходит, те две телки даже неотложку не вызвали? Эх, ты, Ева!

Он застонал, тщетно пытаясь объяснить, что ему нужен врач.

— Хватили лишнего?

Михал покачал головой, но это движение вызвало новый прилив боли.

— Вызвать врача?

Поверхность воды, высветленная солнцем. Дрожащие в ряби лучики. Выдержать еще пару секунд, а потом… глубоко вдохнуть. Какое же это блаженство! Сколько раз со мной бывало такое? Обязательные субботы и воскресенья на даче, под присмотром предков.

Ну долго еще ждать этого врача? А может, я уже не вынырну никогда? Холодный пот по всему телу. Или просто сырость от булыжной мостовой?

О господи, да беги же! Чего ты стоишь, идиот!

Человек с собакой на поводке беспомощно переминался с ноги на ногу, озираясь в поисках телефонной будки. На секунду ему померещилось, что сердце схватила привычная боль. Или может схватить в любой момент. Как нынче утром. Присесть бы на минутку. Пока не успокоится пульс. Пора кончать с этими проклятыми сигаретами. Не то будет поздно. Грохнусь, как этот вот, где-нибудь на тротуаре, и помочь некому, пронеслось у него в голове.

Михал снова начал судорожно хватать ртом воздух, тело его выгнулось дугой и рухнуло на мостовую.

Только это заставило перепуганного хозяина пса стронуться с места. Какое уж там сердце. Припустил, сам не зная куда. Пес, гавкая, рванул за ним.

Зараза, да где же тут автомат, подумал Михал. И вообще, сколько можно такое выдержать?

Старик вдруг резко свернул. Казалось, будто пошатнулся, но нет, направился не к дальней площаденке, а к ближайшему дому. Постучал в окно.