Сергей Морозов - Великий полдень
Что же касается мечты заиметь в Москве хотя бы крошечную студию, самые скромные апартаменты, то уж я-то, кажется, был вправе на это рассчитывать. Иначе, что же это получается — сапожник без сапог? Почетный я гражданин или нет?.. Тут все, конечно, зависело от Папы. Своей-то любимице Майе он уже пообещал устроить гнездышко (он почему-то называл его «офисом»), и, конечно, в самом шикарном, Западном Луче. Даже не побоялся предоставить ей самостоятельность, а ведь она совсем еще девчонка!.. Наверное, во мне говорила заурядная ревность. Что ж, подождем. Видно, всему свое время.
Кроме Александра, Косточки и его младшей сестрички Зизи, в соседних санях ехали дети людей нашего круга. Вся знакомая компания ребятишек — тех, с кем Косточка водил дружбу. Насколько я понимал, подобно Папе, мальчик уже завел в отношениях с приятелями определенную иерархию. У него были свои особые правила, свои представления о собственной компании, в которой он был безусловным лидером. Но ребятишки тянулись к нему вовсе не потому, что он — сын Папы. Безусловно, Косточка был интересным мальчиком, чрезвычайно живым, умненьким, с фантазией. И, кажется, не злым. Я был рад, что у маленького Александра такой товарищ и покровитель.
Предновогодний день стал для детворы особенным праздником. Специально для детей устроили утренник и экскурсию по Москве, а вечером — большой маскарад. Надо ли говорить, что ребятишки были на седьмом небе от радости. Им не только удалось побывать в заповедном мегаполисе — государстве в государстве, которое мы, взрослые (как они считали) узурпировали исключительно для своих нужд, но и поразвлечься. В глазах детей Москва была настоящим чудом, где сосредоточилась целая империя «взрослых» развлечений. Увы, родители редко брали туда детей. Даже Косточка был здесь всего несколько раз. Александру повезло еще меньше: он вообще не был здесь ни разу, хотя с младенчества только и слышал от меня что о Москве. По макету, компьютерным слайдам, эскизам он знал ее вдоль и поперек. Я давно мечтал показать сыну новую Москву, но с самого начала у нас завели такие строгости с охраной, мерами безопасности, такую волокиту с оформлением пропусков, что даже я, автор проекта и почетный гражданин, в конце концов махнул на это рукой. Жена могла бы, наверное, все устроить без формальностей, при помощи Мамы, но по ее мнению, нашему Александру там нечего было делать и не на что смотреть. К сожалению, в прошлом году, когда в Москве для детей устраивали праздник, Александр болел.
Да что там дети, я и сам бывал в Москве куда реже, чем мне того хотелось. Я чувствовал, что новый мегаполис день ото дня становится для меня чужим и таинственным. Большая часть строительства, а затем и развитие комплекса происходило без меня, в это были вовлечены тысячи других людей. Все происходило как бы само по себе, идея обладала мистическим свойством саморазвития. С каждым днем Москва приобретала в моем восприятии вид загадочного сновидения. Казалось, время повернуло вспять, явь снова превращалась в сон пятилетней давности. Я смотрел на сверкающие в ночи башни и ярусы города, устремленного в небо, и мне чудилось, что он вот-вот исчезнет с берегов Москва-реки, растворится во мгле. Оставалось утешаться мыслью, что нечто подобное испытывает каждый творец: глядит на свое творение и с каждым днем понимает его все меньше.
Последнее время я часто задумывался об этом. Москва была для меня не менее притягательна своей загадочностью, чем, скажем, для Александра или Косточки.
Между тем, растянувшись на несколько сотен метров, кортеж стремительно летел вперед, и Москва действительно таяла в ночи. Скоро от нее осталась лишь золотистая дымка, дрожащая в небе, словно полярное сияние. На набережные были пустынны, по ним, параллельно кортежу, двигались лишь несколько черных грузовиков охраны. По-прежнему ослепительно сияли фонари, но по сторонам лежали темные лесные массивы. Время от времени из-за холмов показывались удаленные острова жилых микрорайонов, мерцающие множеством освещенных окон. Впрочем, скоро мы отъехали так далеко, что набережные закончились, а фонари пропали. Изредка под берегом попадались вмерзшие в реку черные баржи и плавучие краны. Пойма Москва-реки лежала в густой мгле. В небе появилось звено вертолетов сопровождения. Они освещали путь прожекторами.
Кортеж направлялся за город. Там предполагалось продолжить праздник и встретить Новый год. Из саней, летящих впереди и сзади, то и дело доносились смех, музыка и веселые крики. Особенно разошлась детвора. Полные впечатлений и предвкушая Елку, ребята до того разбесились, что сани, уже набравшие бешеную скорость, раскачивались из стороны в сторону, словно лодки на волнах. Впрочем, оснований для беспокойства не было. Тяжелые рессорные сани отличались прекрасной устойчивостью, да и присмотреть за сорванцами есть кому. Кроме возницы и его напарника, в санях находился еще один взрослый. Ребята называли его «дядей Володей» и считали за своего. Я бы затруднился точно определить его статус. Пожалуй, в прошлом веке такой «друг детей» мог бы считаться гувернером или домашним учителем. Но в каком-то смысле он и сам был сущий младенец. Характера необычайно миролюбивого и мягкого, дядя Володя обожал играть с детьми, знал бессчетное количество игр и забав. Он рассказывал им всяческие небылицы, иногда довольно странного полу-научного, полу-мистического свойства. Впрочем, вполне невинные. Сам ли он их выдумывал или где-то вычитывал?
Иногда мне казалось, что «дядя Володя» всегда был при нас, так естественно, по-родственному он вписался в наш круг. Кажется, его где-то откопала Мама. Не поручусь наверняка, но возможно, он приходился ей дальним родственником. Уж и не припомню, когда он впервые у нас появился. Он был самоучкой, без всякого педагогического образования, но одно время в самом деле учительствовал в обычной школе. Вот и все, что мне было о нем известно. Он был на редкость тихим и незаметным человеком. До того тихим и молчаливым, что все прошлые годы я его практически не замечал, словно он был пустым местом. От него ровным счетом не было никакой пользы, но и хлопот абсолютно никаких. Единственное, что как-то характеризовало его индивидуальность, это готовность к мелкой услужливости. Если нужно было посидеть с больным, проследить за тем, чтобы вовремя принять лекарство, сходить за чем-нибудь или подежурить у телефона, чтобы принять или передать необходимое сообщение, — дядя Володя всегда под рукой. Это было удобно. Даже довольно скуповатый Папа, у которого дядя Володя с самого начала состоял в штате на какой-то фиктивной должности при минимальном жаловании, терпел его и благоволил к нему.
По-настоящему определилась его роль в нашем кругу лишь несколько лет назад. Выяснилось, что дядя Володя — прекрасная нянька: ладит с детьми, с удовольствием возится с ними. Он находился при них неотлучно. Он, конечно, был чудак, наш дядя Володя, но Папа как бы даже поощрял некоторые его причуды. Мне запомнился один такой случай. Когда наши ребятишки были еще малышами, года по три-четыре, дяде Володе пришло в голову предстать перед ними «маленьким». Для этого он упросил Маму и Наташу, а также других взрослых подыгрывать ему — в присутствии детей обращаться с ним так как будто он тоже ребенок. Его привели в детскую и сообщили малышам, что вот, мол, дядя Володя «превратился» в ребенка и теперь стал «как маленький» и должен находиться с ними. Сначала дети пришли в недоумение, но дядя Володя до того убедительно принялся изображать младенца — ползал, играл в игрушки, а вдобавок, все взрослые совершенно серьезно обращались с ним, как с малышом, — что дети действительно поверили, что он превратился в «маленького» и, как ни странно, даже перестали обращать внимание на его «взрослую» внешность. У них завелись свои общие дела, сложились особые отношения. Они разговаривали, ссорились, мирились как будто были одного возраста… Даже теперь, когда дети подросли, давнишняя игра позабылась, они, кажется, продолжали отчасти воспринимать его как сверстника.
Сани двигались в строгом порядке, однако дистанцию удавалось выдерживать не всегда. В излучинах реки сани заносило, расстояние между ними то сокращалось, то увеличивалось, и это вызывало у пассажиров ощущение гонки, возбуждало горячий азарт, а стало быть, новые всплески эмоций.
Само самой, детвора еще больше раззадорилась. Их сани шли впереди, и, когда мы немного отставали, ребята восторженно вопили и показывали нам «носы». Когда же расстояние сокращалось, они начинали швырять в нас конфетами и покрикивали на своего возницу, чтобы тот поскорее погонял.
Дядя Володя не только не урезонивал детвору, но резвился пуще своих подопечных. Он едва ли не по пояс перегибался через борт, гримасничал, размахивал руками. На нем была теплая меховая шапка-кепка с наушниками. Порыв ветра сорвал ее и понес прямо под копыта летящих следом коней, но он только рассмеялся, встряхивая своими довольно длинными, хотя и реденькими русыми волосами и, словно прощаясь с любимой кепкой, послал ей воздушный поцелуй. Это вызвало дружный детский смех. Слава Богу, наши сорванцы не последовали его примеру, не стали швырять в ночь и свои шапки.
