Тони Мориссон - Любовь
1
Портрет
Когда ее шаги раздались на улицах Силка, температуру задавал пронизывающий ветер и солнцу при всем желании не поднять было столбики наружных термометров более чем на пару градусов выше точки таянья льда. На берегу скопились битые плитчатые ледышки, а в городе, на Монарх-стрит, дома, казалось, хныкали, сбившись кучкой, будто щенки. Лед скользко поблескивал и исчезал в тенях вечерних сумерек, отчего тротуары, по которым она вышагивала, становились предательскими даже под уверенной ногой, а она прихрамывала, так что и подавно. Ветер вынуждал ее наклонять голову и щуриться, но, как человек пришлый, на каждый дом она смотрела во все глаза – искала адрес, который совпадет с тем, что значился в объявлении: Монарх-стрит, дом 1. Наконец свернула на дорожку к гаражу, у ворот которого Сандлер Гиббоне срывал полоску пластика с запечатанного пакета с антиобледенителем. Ему запомнилось, как при ее приближении постукивали каблуки по бетону, как она отставила ногу, остановившись, и дынного цвета солнце у нее за спиной, и свет из гаража ей в лицо. Запомнилось, что было приятно слушать ее голос, когда она спросила, как пройти к дому, где жили женщины, которых он знал всю жизнь.
– Вы уверены? – переспросил он, когда она назвала адрес.
Она вынула из кармана куртки клочок бумаги, проверила, держа голыми пальцами, без перчаток, потом кивнула.
Сандлер Гиббоне прошелся взглядом по ее ногам и решил, что колени и бедра у нее, наверное, задубели от холода, на который обрекает их мини-юбка. Затем он подивился высоте каблуков и покрою короткой кожаной курточки. Сперва он подумал было, что она в шапке – большой, пушистой, греющей уши и шею. Потом понял, что это волосы – их сдувало ветром вперед, и они отвлекали, не давая толком разглядеть лицо. Она показалась ему милой девочкой, изящной, даже воспитанной, но сбившейся с пути.
– Старухи Коузи, – сказал он. – Это их дом вы ищете. Он давно уже не номер первый, но им ведь не объяснишь. Им вообще ничего не объяснишь. Он теперь 1410-й или 1401-й, что ли.
Настала ее очередь удивленно переспрашивать.
– Да говорю же вам! – вдруг впал он в раздражение: это, должно быть, ветер, подумал он, поэтому слезы из глаз. – Вон прямо туда идите. Мимо него не пройдешь, разве что если нарочно. Огромный, что твой кафедральный собор.
Она поблагодарила, но когда он в спину ей вдруг выкрикнул: «Или что твоя тюрьма», не обернулась.
Что заставило его произнести это, Сандлер Гиббоне и сам не понял. Думал вроде бы о жене. Как она сошла с автобуса и, осторожно ступая по скользкой мостовой, бредет к их подъездной дорожке. Тут она уже не упадет – с гарантией! – потому что благодаря способности предвидеть и здравому смыслу, которым он всегда славился, ее муж оказался подготовлен даже к морозам, хотя вообще-то их в здешних местах отродясь не бывало. Однако само собой выскочившее слово «тюрьма» означало, что в действительности мысли были о внуке Роумене – ему пора было вернуться из школы часа полтора назад. В свои четырнадцать мальчишка уже вытянулся, даже чересчур, стал крепок, и какая-то ленца в нем завелась, да и скрытность, из-за которой дед каждый раз мял в ладони большой палец, когда видел внука. Они с Вайдой Гиббоне оба были внуку рады, с готовностью взяли его на воспитание, когда их дочь и зять уехали на заработки. Мать записалась в армию, отец – в торговый флот. У них, по сути, выбора-то не было: когда закрылся консервный завод, работа осталась разве что на подхвате – женщинам мыть полы в Гавани, мужчинам собирать на дороге мусор. «Папка с мамкой не у дел – вот сынок и налетел!» – говаривала когда-то мать Сандлера. Конечно, хорошо, что у мальца постоянная работа дворника, но одним этим не удержишь Роумена в узде и вне поля зрения полицейских, которые прямо землю копытом роют, при том что рыть им тут особо негде. Собственное детство Сандлера прошло под знаком страха перед «виджилантами» – были тогда такие довольно злобные и шустрые белые, что объединялись в «гражданские комитеты бдительности» (Vigilance comittees), но теперь их энтузиазм полностью передался молодчикам в темно-синей форме. Полицейский участок, в котором тридцать лет назад был один шериф и одна секретарша, теперь для поддержания порядка располагал четырьмя машинами патрульной службы и восемью сержантами с портативными рациями.
Он как раз вытирал с ладоней соляную пыль, когда одновременно появились оба его подопечных – одна тут же вскричала:
– У-ууу! Здорово ты придумал! Я уж боялась, шею себе сверну!
Другой возмутился:
– Бабушка, ну что ты несешь такое? Я же всю дорогу от автобуса вел тебя за руку!
– Конечно, конечно, деточка, – улыбнулась Вайда Гиббоне, надеясь лишить этим мужа всякой почвы для критики в адрес внука.
За обедом, едва от печеной картошки на душе потеплело, Сандлер вернулся к разговору, начатому еще когда они втроем накрывали на стол.
– Так кого, говоришь, она искала? – нахмурившись, спросила Вайда. Свинина подогретая – она подогретая и есть: жесткой стала, что ты будешь делать!
– Я понял, что старух Коузи. Адрес у нее был ихний. То есть, в смысле, старый адрес. Когда тут, кроме них, и не жил никто.
– Он у ней что – на бумажке записан был? – Жена положила себе к мясу ложечку майонеза.
– Ну, ты странная женщина: можно подумать, я туда к ней заглядывал. Видел только, что она сверяется с бумажкой. Маленький такой клочочек, и вроде как из газеты вырван.
– Конечно, ты больше под юбку заглянуть пытался! Там прорва информации.
Роумен прикрыл ладонью рот и сощурился.
– Вайда, не унижай меня в присутствии ребенка!
– Так ведь первое, что ты сообщил о ней, было про юбку. Я только отметила, что тебя больше всего в ней вдохновило.
– Я сказал, что юбка была короткая, ну и что?
– А насколько короткая? – подмигнув Роумену, не унималась Вайда.
– Баушка, они сейчас носят их вот аж посюда. – Рука Роумена исчезла под столом.
– Аж посюда – это покуда? – Вайда склонилась вбок.
– Слушайте, оба вы, хватит, а? А то вообще больше ничего не скажу.
– Может, она его какая-нибудь… внучато-внебрачная? – спросила Вайда.
– Может. Только не думаю, не похожа. Если рост отбросить, похожа на этих – помнишь, у Гиды родичей был целый выводок – прямо вылитая. – Тут Сандлер потянулся к баночке с перцами халапеньо.
– Так ведь из того выводка никого ж не осталось.
– А вдруг у ней была дочь, о которой ты не знаешь! – Внук сказал это невзначай, для поддержания разговора, но опять они посмотрели на него так, словно у него ширинка не застегнута, вот вечно они!…
– Язык попридержал бы, – проронил дед.
– А чего сразу язык-то, чего я сказал, дедуль? Мне-то откуда знать?
– Вот не знаешь, так и помалкивай!
– Шш-ч…
– А, ты еще шипеть на меня будешь?!
– Сандлер, охолони. Можешь ты его хоть на минуту в покое оставить? – вступилась за внука Вайда.
Сандлер открыл было рот объясниться, но, подумав, решил откусить лучше немного перчика.
– В любом случае чем меньше я слышу о девках Коузи, тем лучше я себя чувствую.
– Девках? – Роумен слегка опешил.
– Ну, про себя я их так именую. Чванливые, наглые мерзавки, которые смотрят на людей как на грязь под ногами, а причины у них для этого те же, что у кастрюли, что смотрит сверху вниз на сковороду.
– А со мной они запросто, – возразил Роумен. – Во всяком случае, которая тощенькая.
– Ага, – покосилась на него Вайда, – и ты веришь. Она платит, и это все, что тебе от них требуется – от той ли, от другой…
Роумен даже поперхнулся. Вот, теперь и она на него насела.
– А что ж вы тогда гоните меня работать на них, если они такие гадины?
– Гоним? – схватил себя за большой палец Сандлер.
– Ну, вы же сами меня туда послали.
– Вайда, щенка пора топить. Он добра от дерьма не отличает.
– Мы тебя к ним послали, потому что тебе нужна какая-нибудь работа, Роумен. Ты у нас четыре месяца и только теперь стал на человека похож, слегка хоть отъелся.
Роумену захотелось от обсуждения его недостатков перейти к слабостям нанимательниц, и он сказал:
– Мисс Кристина, кстати, каждый раз угощает меня чем-нибудь вкусненьким.
– Я не хочу, чтобы ты брал от нее еду.
– Вайда!
– Не хочу.
– Но это же только слухи.
– Слухи, но что-то больно уж правдоподобные. Да и той, другой, я доверять тоже не стала бы. Знаю, на что она способна.
– Вайда!
– А ты забыл? – У Вайды удивленно взлетели брови.
– Так ведь точно никто ж не знает.
– О чем? – заинтересовался Роумен.
– Да была когда-то дребедень одна… – пробормотал дед.
Вайда встала, подошла к холодильнику.
– Кто-то убил его, и это так же точно, как то, что я сижу здесь. У мужика все было в полном порядке.
На десерт ели консервированные дольки ананаса. Вайда разложила их по вазочкам, поставила перед каждым. Сандлер равнодушно откинулся на стуле. Вайда поймала его взгляд, но решила не реагировать. Она работала; он получал смешную пенсию бывшего охранника. Он, конечно, содержал дом в образцовом порядке, но от нее все-таки ожидалось, что, придя с работы, она каждый день должна готовить полноценный обед.
