Юрий Герт - Избранное

В Москве, в самом тогда демократическом издательстве рукопись приняли с радостью, включили в план, но... напечатать не рискнули: набиравшая силу "Память" и ее бравые сподвижники распространяли списки тех, с кем они вскоре намерены рассчитаться. Мне показали список, в котором значилась фамилия моего предполагаемого редактора.

Находясь в эмиграции, я попытался связаться с издателями в Нью-Йорке, уж там-то, в демократическом государстве, страшиться некого... Мне сказали: — о'кей, книгу Вашу мы издадим, но Вы должны за это заплатить...

Платить мне было нечем.

Рукопись пролежала без движения шесть лет.

И вдруг, когда я уже не чаял увидеть ее напечатанной, появилась надежда... Надежда ее издать, не меняя ни строчки. И где же?.. В России. То есть там, где сумеют ее прочесть — русские, евреи, казахи, все, для кого она предназначалась...

Надо ли говорить, как я был рад?..

Но радость моя вскоре сменилась сомнениями. За эти годы в России, в Казахстане, во всем мире многое успело перемениться. Переменился и читатель, которого я видел перед собой, когда писал. Не устарели ли моя книга, не умерла ли, так и не родившись?..

Но изменился не только мир, кое-что изменилось и во мне самом. Переместившись из одного полушария в другое, я физически ощутил, какая она маленькая — наша Земля. И понял, что повсюду на ней — если вникнуть — происходят одни и те же процессы: человеческое общение все больше вытесняется компьютерами, любовь — сексом, высокие, выверенные веками духовные ценности подменяются эрзацами, дешевкой, тем, что запросто можно сработать, купить, продать. Но главная, самая главная опасность — не в этом. Главная угроза миру — тупой, примитивный, агрессивный национализм.

Он существует везде. Раньше я полагал, что "Память" и прочая нечисть — признак болезни, гниения государственного организма, своеобразный трупный яд... Но что же в процветающих, цивилизованных странах?.. В соответствии с признанными нормами общественной морали, в Америке стыдно, неприлично быть антисемитом. Однако здесь, в стране Лютера Кинга, вместе с которым, плечом к плечу, американские евреи отстаивали гражданские права негров, спустя какие-то тридцать лет, один из черных лидеров, Фаррахан, выступая перед широкой аудиторией, постоянно твердит, что никто иной, как евреи — самые злобные враги негров, это они были причиной рабства в Соединенных Штатах. В благословенной Канаде высокоученые интеллектуалы усердно пересчитывают еврейские могилы, чтобы доказать, что в Холокост погибло не шесть, а всего лишь какие-нибудь пять миллионов, а то и меньше. Во Франции и Германии на еврейских памятниках малюют свастики. Многократно признанные фальшивкой "Протоколы сионских мудрецов" продолжают издаваться на разных языках, в разных странах, наряду с "Майн кампф"..

В Иерусалиме, на центральной улице, я видел окна без стекол, черные подпалины на стенах, развороченный балкон... Я ежедневно садился в автобус по маршруту 18 — тому самому, на котором незадолго до того прогремели взрывы, фонтаны крови выплеснулись наружу, окропили прохожих, залили асфальт... Честно признаться, за две недели пребывания в Израиле не меньшее впечатление, чем дорогие каждому еврейскому сердцу святыни, произвели на меня ребята и девушки в военной форме, с автоматами и вещмешками... Студенческого возраста, сочетавшие в своем облике свойственные юности силу и хрупкость... Их можно встретить в любом городе и городке, в любом месте — на улице, в кино, в музее, в кафе, готовых в любую минуту вернуться к себе в часть, на боевые позиции. Чего они хотят?.. — думалось мне, глядя на них. — Кто им угрожает?.. Они хотят одного: чтобы их судьба и судьба их будущих детей не повторила судьбы их дедов и бабок, чтобы их не швыряли в Бабий Яр, на травили "Циклоном-20", чтобы, умоляя о пристанище, не плыли они на судах, встречая холодный отказ во всех странах. Малый лоскуток земли хотят иметь они, чтобы на нем жить, растить детей, и чтобы никто не плевал им в лицо словом "жид", не грозил геноцидом. После двух тысяч лет изгнания — не так-то уж и много, не правда ли?..

Но разве дело только в антисемитизме?.. А Казахстан, с которым связано 35 лет моей жизни?.. Там родилась моя дочь, мой внук, там вышла моя первая книга... На разве русские ("имперская нация"!), которые и раньше в этой республике считались людьми второго сорта (третьим были евреи), не дискриминируются там теперь еще откровенней, чем прежде? А Эстония, а Латвия, кичащиеся своей культурой, причастностью к западному миру?.. А Таджикистан, горы трупов, гражданская война, идущая там уже не один год?.. А Чечня, кровавая рана, боль и позор России?.. Любая ксенофобия жестоко мстит за себя. Вчерашние гонители сегодня становятся гонимыми. Камень, брошенный в другого, вернется и рикошетом ударит тебя. Таков закон — нравственный закон, столь же реальный и всеобщий, как закон всемирного тяготения.

А Босния? Афганистан? Заир? А иракские курды?.. А расовая проблема, которую всеми силами стараются разрешить в Америке?..

Национализм.. Как понять, когда естественные для каждого из нас уважение к предкам, любовь к истории своего народа, бережное отношение к его традициям переходят в пренебрежение, враждебность, ожесточенность, вплоть до смертельной ненависти — к тем, у кого иная кожа, иной язык, иная, зачастую столь же нелегкая, жизнь позади?..

Фашизм — крайняя форма национализма, расизма.

Казалось бы, просто, как дважды два... Но если отбросить банальное представление о фашизме как о патологии, ненормальности в области человеческой психики, то — когда, как, в каких обстоятельствах человек становится фашистом?..

Мужчины мучили детей, — писал Наум Коржавин в стихотворении "Дети в Освенциме". Можно уточнить: мужчины мучили детей другой расы, крови... Недавние обстоятельные исследования американских ученых показали, что в войсках СС, как правило, служили физически и психически вполне здоровые люди, выходцы из благополучный семей, не травмированные в детстве никакими уродующими нервную систему переживаниями. У них было хорошее — в основном среднее — образование, налаженный семейный быт, полноценное потомство. И, однако, эти, именно эти мужчины "мучили детей", пытали, насиловали, убивали — с наслаждением, фиксируя фотоаппаратом страдания своих жертв.

Как он рождается, "обыкновенный фашизм"?.. Чем он кончает — с этим все ясно. С чего начинается он — вот в чем вопрос...

Но не об этом ли — "Эллины и иудеи"?..

Не на этот ли вопрос пытаюсь я ответить, точнее — не ответить, а попросту изложить факты, ничего не утаивая, не приукрашивая, не додумывая?..

Если бы, если бы моя книга и вправду устарела!..

Но я оглядываюсь вокруг и убеждаюсь, что — нет...

ШЕРЕМЕТЬЕВО-2

...и вот мы с женой прилетели в Москву и приехали в Шереметьево, чтобы проститься.

Был август, раннее утро, небо сияло свежей, прохладной лазурью, полуденный зной еще не успел ее замутить. Стекло аэропорта блестело, било в глаза отраженным солнцем, огнистые зайчики скакали по лакированным крыльям, по дверцам то и дело подкатывающих автомашин. Стоя поблизости от входа, мы вглядывались в каждую. В одной из них должна приехать наша дочь. Щелкнет замочек, распахнется разрисованная шашечками дверца — и мы увидим, как они выходят — дочка с мужем и маленьким нашим внучком Сашенькой. Они уезжают... Они уезжают в Штаты, по вызову, присланному из Израиля. Мы увидим всех троих в последний раз и простимся с ними навсегда.

Такси... И еще такси... И еще... Мы молчим, и ждем, и не смотрим друг на друга. И каждая новая машина, выходящие из нее люди вызывают короткий вздох облегчения: не они... Еще не они... Я боюсь поднять глаза на жену, встретиться с ней взглядом. Тридцать лет, даже больше прожили мы с нею бок о бок, и, как у всех, случалось нам пережить и горькое, и тяжкое, и страшное, но у меня всегда находилось, что ей сказать. Чем облегчить, ободрить, утешить ее — друга, жену, мать, бабушку... Впервые нет у меня слов. Они вымерзли в моей душе. Засохли. Сгорели, превратились в пепел, сладострастно растертый, втоптанный в землю чьим-то каблуком...

У меня нет слов. И глядя на светлое, сияющее небо, на тормозящие у входа в аэропорт машины, на пестро, по-дорожному одетых людей, я ловлю себя на чувстве, что вот-вот сон оборвется, я проснусь — и спустя несколько минут клочья ночного кошмара подхватит и унесет, развеет упругий ветер живой, привычной жизни. Все вернется на прежние, устойчивые места...

Ну да, а как же иначе?.. Ведь это в прошлые, теперь уже — такие далекие годы, отравленные углекислотой застоя, отсюда, из этого аэропорта, уезжали, улетали, уходили — казалось, в пустоту, в небытие — Александр Галич, Наум Коржавин, Марк Поповский. В той или иной мере я знаком был с каждым из них, встречался с ними — в Караганде, Алма-Ате или Москве, у меня и сейчас хранятся их письма. И хотя, пребывая в своем прекрасном, хорошо закупоренном алма-атинском далеке, я не участвовал в их проводах, каждое известие об этих проводах, шепотом и с оглядкой достигая наших краев, кинжальным ударом вонзалось в сердце. Отсюда уезжал Виктор Некрасов, который для меня в те годы был — и остался навсегда — эталоном мужества и чести. Где-то здесь, на летном поле, тайком, под охраной, привезли и затолкали в самолет великого, величайшего из всех зэков — Александра Исаевича Солженицына... Да ведь когда это было!..