Виктория Токарева - Пять фигур на постаменте
— Лева, кого ты привез?
Лева тоже посмотрел на маму, понял, что погорячился, но дело было сделано. Маме не нравились ни Ленинград, ни папа. (Там, в шахтерском поселке, остался ее двухметровый Панько.) Они, случалось, дрались. Но даже в этом проявлении папа оставался интеллигентом. Просто защищал свое мужское достоинство. Кончилось все тем, что папа умер сразу после войны, оставив маму вдовой. Пользуясь вдовьим положением, мама засылала Тамару на все лето в украинское село, где по сей день жили ее две сестры. Третью сестру во время войны немцы угнали в Германию. Там она вышла замуж и теперь слала посылки из Мюнхена.
Тамара помнит, как девчонкой заезжала в такое же село, селилась в хате и уже на другой день говорила без акцента, хотя до этого не знала языка. Видимо, срабатывали глубинные гены. Эти гены, в сочетании с хорошим музыкальным слухом, ловили мелодику речи, Тамара вольно плыла в языке. Так утенок, впервые подошедший к воде и ничего про себя не знающий, входит в воду и сразу плывет.
Тамара смотрела по сторонам и думала: может быть, есть смысл разыскать Юру Харламова, поселиться здесь и бросить Москву, где за каждым глотком воздуха надо ехать за город, а за каждую зеленую травинку платить на базаре. В той московской жизни известен наперед каждый день. Через пять лет муж сделает еще одну скульптурную композицию, сыну станет не десять лет, а пятнадцать. И ей не тридцать восемь, а сорок три. И больше ничего.
— Вы из Москвы? — спросил Юра.
— Да.
— А сюда зачем?
— В командировку. Солдат ударил тещу топором по голове.
— Вы следователь?
— Журналистка.
— А журналисты тоже этим занимаются?
— Конечно. У нас в отделе писем все стены в слезах и в крови.
— Я тоже мечтал когда-то на журналистику. Но поступил в автодорожный.
— И что? Выгнали?
— Почему выгнали? Я инженер.
— И вы работаете?
— Конечно.
— А что вы делали на вокзале?
— Вас ждал. Я до работы и после работы выхожу с «джориком» на промысел. Хочу новую машину собрать. Деньги нужны.
— Нетрудовые доходы.
— Если хотите, я с вас ничего не возьму.
— Не хочу, — отказалась Тамара.
— Почему?
— Вы эксплуатируете «джорика», тратите время и бензин. Почему я должна этим пользоваться?
— Значит, все-таки мои доходы трудовые? — Он повернул к Тамаре свои дымные глаза.
— Смотрите на дорогу, — посоветовала она.
Тамара вспомнила мужа, который годами ничего не зарабатывал. Искал себя. Он искал себя с помощью водки, а деньги на водку брал у нее. И приходилось одной содержать семью и его поиск. Сыну ведь не скажешь: подожди. Он должен есть каждый день и по три раза в день. Мужа это не касалось. Это было слишком приземленно для него. Потом он в конце концов находил себя. Работу принимали и говорили: «Ты, старик, гений». А Тамара была ни при чем. Скульптура ведь его, а не ее.
— У вас есть семья? — спросила Тамара, заранее завидуя его жене.
— Сейчас нет. Мы разошлись.
— Почему?
— Я все время машину собирал. Ей скучно стало. Она к соседу ушла. Он вторую половину дома занимает. Теперь машина есть, а жены нет.
— Жалеете?
— А так жена была бы, а машины не было.
— А что главное?
— Жену не обязательно всем показывать, а машину видят все.
Тамара видела, что он шутит, но «в каждой шутке есть доля шутки», как говорит подруга Нелка. Доля шутки, а остальное правда.
— А сосед чем занимается? —( спросила Тамара.
— На соках работает. Химичит.
— Ворует?
— Рискует, — уточнил Юра.
— Что же она от вас, от такого умельца, к вору ушла? — обиделась Тамара.
— В нем было что-то такое… Особый магнетизм. К нему на участок все птицы слетались. И жена ушла.
— Он их, наверное, кормил, — предположила Тамара.
Ангел развернул к Тамаре лицо. Эта мысль никогда не приходила ему в голову. Действительно, птицы слетались к соседу потому, что он сыпал им крупу. А жене он сыпал наворованные у государства деньги. Все очень просто. Никакой мистики. Одна материя.
— Смотрите на дорогу, — попросила Тамара. Ангел стал смотреть на дорогу с обалдевшим выражением.
Такое же выражение было у Юры Харламова, когда он увидел себя в списках принятых.
Они вместе поступали на факультет журналистики. Тамара — москвичка. Юра — приезжий. Она носила из дома завтраки, они их вместе съедали, разложив на подоконнике. Однажды она надкусила помидор, а он брызнул с неожиданной стороны и окропил ржавыми брызгами ее белый фирменный костюм. Больше ничего. Почему-то запомнилось. Еще запомнилось, как они поступили и он позвал ее в ресторан, кормил крабами под майонезом. Они взяли по четыре порции крабов. И больше ничего. Потом весь год он провожал ее домой на трамвае. Садились на конечной остановке. Весь вагон свободен. Садились рядышком. Тамара возле окошка. Вагон постепенно наполнялся, но они не замечали. Сидели, отгороженные ото всех Юркиной любовью. Юрка любил, а она грелась в его чувстве. Говорила:
— Станешь знаменитым, выйду за тебя замуж.
Ей во что бы то ни стало хотелось быть женой знаменитости. Хотелось повышенной духовности и благ, которые выдаются за эту повышенную духовность. Но более всего — престиж, чтобы все восхищались, немножко завидовали и хотели оказаться на ее месте. Так оно и было. На банкете все пили во их здравие. И скульптор пил. А потом все расходились по домам, а он засыпал лицом в тарелке, и надо было его нести на себе. А пьяный — тяжелый, как труп. Не поднять. Приходилось бежать за такси и таксистом, чтобы он внес тело в машину, как мешок с булыжниками. И так же выгрузил возле дома. Донес до лифта. Вот тебе и престиж.
— Я обязательно стану знаменитым, — обещал Юрка в трамвае.
Он хотел стать одновременно и писателем, и международным журналистом, кем угодно, лишь бы заполучить Тамару — высокую и золотоволосую, как прибалтка.
Однажды в середине июля поехали на дачу к любимому педагогу. Шли лесом, целовались. Тамара прислонялась спиной к соснам, испачкала смолой кофту. А потом они не выдержали напряжения чувств и желаний, легли в какую-то вмятину, устланную сосновыми иглами, похожую на осевшую могилу. Обнимались исступленно. Тамара не могла затормозить эмоции и готова была идти до конца, но Юрка так любил ее, что у него ничего не вышло. И это помнилось. А потом, в конце лета, она встретила своего Скульптора и вышла замуж очень быстро. Ее сокурсники в университете содрогнулись от предательства. Все видели, что у Юры настоящее чувство, какое выпадает человеку один раз в жизни. И оскорбились за него. И объявили бойкот. Юра ни в чем не участвовал. Он пребывал в прострации. Потом бросил ученье и уехал. Где он теперь? Он перестал тогда ее провожать. Однажды у нее поднялась температура, решила уйти домой. Подошла к нему, сказала:
— Мне плохо. Проводи меня.
Юра хотел пойти, но группа сомкнулась вокруг него молчаливым табунком. Кто-то даже взял его за рукав, дескать: не ходи, не унижайся. Он остался с группой. Неудобно было оскорбить их солидарность, которая была ему совершенно не нужна.
Тамара ждала и не понимала: почему он не движется с места. А он стоял с лицом, ослепшим от горя, и смотрел в никуда. Тамара пошла одна. Ей было действительно плохо. Земля плыла под ногами, лоб охватывало холодным обручем. И до сих пор она идет по жизни вот так, одна, шатаясь. А где-то стоит он с этим же лицом.
* * *— Приехали, — сказал Ангел.
Тамара достала письмо, прочитала адрес. «Улица Хлебодарная, дом восемь».
На дорогу выскочили дети, с веселым КРИKOM помчались рядом с «джориком». Видимо, машина в их поселке появлялась нечасто, а такая — никогда. Как неведомый зверь о пяти ногах. Мутант.
Впереди всех бежала беленькая голенастая девочка с развевающимися волосами и походила на Тамару в детстве.
Из дома восемь вышла мать солдата. Она была нестарая, лет сорока пяти, но какая-то вся жесткая и жилистая, как выезженная лошадь. Чувствовалось, что на ней много возили и возят до сих пор.
— Ленчик! Ленчик же! Глянь, до Петька приихалы! — закричала она и ринулась в хату.
Тамара оглянулась на Ангела.
— Заходите, — посоветовал он.
— А вы? — спросила Тамара. Она боялась остаться без него.
— А я на работу, — виновато улыбнулся Ангел.
— Сколько я вам должна?
— Нисколько. — Он обласкал ее лицо своими дымными глазами. — Мой бензин. Ваша красота. Всего вам доброго!
Он повернулся и пошел, не оборачиваясь, с прямой спиной. Вспомнила, как уходил Юра Харламов, когда они прощались в последний раз на трамвайной остановке. Запер в себе все чувства, цыкнул на них, и они притаились. До поры до времени. Уходил с прямой, негнущейся спиной.
— Та заходить же, Боже ж мий! — Мать высунулась из избы.
Тамара, робея, ступила в дом.
Изба состояла из сеней и одной большой комнаты. Посреди комнаты стол. На столе арбузные корки, хлебные крошки. И мухи. Тамаре показалось, что в этом доме — конгресс мух. Они слетелись сюда со всего света. Никогда не видела столько мух одновременно.
