Илья Штемлер - Нюма, Самвел и собачка Точка
Но Нюма не разрешал — какая-никакая, а память о дочери. Но, если честно, он боялся. Если вдруг заявится Фира, неизвестно чем может обернуться исчезновение велосипеда. Вообще психическое здоровье дочери Нюма не раз обсуждал с женой. Как правило, обсуждение заканчивалось ссорой. Нюма вспоминал мать Розы, свою тещу, женщину необузданную. От нее даже отец Розы, старший стивидор Ленинградского торгового порта, мужчина не робкого десятка, порой неделями скрывался в лабиринте портовых сооружений. Роза принимала это как прямой намек на свой характер. И, в свою очередь, ссылалась на одесское происхождение мужа — все родственники Нюмы погибли в одесских катакомбах во время войны. Мол, жлобство тамошних евреев известно всему миру, и наверняка Фира подхватила эти стойкие гены биндюжников и балагул…
Нюма есть не хотел. А зачем вышел на кухню, и сам не знал… Ах, да! Надо бы перекипятить суп. Обычно Нюма и Самвел ходили в социальную столовую на Большом проспекте. В столовой обслуживали «местных», кто был прописан в этом районе Петроградской стороны и имел соответствующую «визитку». Самвел, как квартирант, на такую «визитку» прав не имел. Но Нюма умаслил Маргариту, председателя жилконторы, выручил Самвела. А толку-то… Одно слово, что столовая! Грязное, вонючее заведеньице, полное ворья. От их еды даже собаки нос воротили. «Ара! Это ленинградцы?!» — сокрушался Самвел…
Вскоре столовку ликвидировали. То ли там обслуга окончательно проворовалась, то ли потравили людей. Объявили, что это был неудачный эксперимент. Впрочем, Нюма с соседом столовку и без того не очень жаловали, как-то выкручивались… К примеру, позавчера на Сытном рынке Нюма купил у латышей свиные хрящи и сварил суп с перловкой. Подкинул пару картошек, лук. Лавровый лист хранился еще с «советского времени». Нюма нашел совершенно случайно несколько пачек, когда заглянул в нижний ящик буфета. Еще там обнаружился черный перец, горошком. И перец пошел в суп. Неплохо получилось. Еще дня на два хватит, только надо перекипятить. Большая фиолетовая кастрюля с супом стояла рядом с круглым казаном, в котором сосед сварил рисовую кашу с тушенкой. Вообще-то Самвел прилично готовил, особенно свою еду, армянскую. Так, вдвоем они и пообедали вчера, по-домашнему, с первым и вторым…
Нюма сдвинул с конфорки кастрюлю с супом и подобрал спичечный коробок. Но тот оказался пустым. Других спичек у Нюмы не было, только что у Самвела… Как-то на Невском курильщики устроили табачный бунт и перегородили проезжую часть проспекта. Ленсовет объявил этот бунт провокацией, но сигареты кое-где появились. Без всяких визиток и паспортов. А вместе с сигаретами и спички. Тогда Самвел и ухитрился купить несколько спичечных блоков. Он взял и сигареты, хотя сам не курил. Кто же не возьмет, раз так подфартило. Сигареты всегда можно на что-нибудь обменять, как и водку…
Нюма подошел к дверям соседа и прислушался. Тишина его озадачила. Не мог же сосед уснуть за такой короткий срок — только вроде бы расстались…
— Самвел Рубенович, дорогой, ты жив? — проговорил Нюма в глухую дверь. — Или тебя собака съела?
— Что надо? — донесся приглушенный голос соседа.
— Спички, Самвел, дорогой.
— Заходи.
Самвел сидел у окна на табурете прижавшись спиной к стене, в такой позе он испытывал облегчение…
— Ты один? — проговорил Нюма, переступая порог. — А собака где?
— Залезла под тахту. Мне туда не подлезть, — обреченно ответил Самвел. — Может, тебя послушает?
— Как ее зовут?
— Я не спрашивал, — ответил Самвел. — Сам спроси.
— Собачка, собачка, — заискивающе произнес Нюма и огляделся.
Пол в комнате Самвела всегда был старательно подметен. Но все равно надо что-нибудь подстелить, не елозить же коленями…
— Слушай, мой пол чище, чем твоя постель, — обиделся Самвел. — Тем более я уже лежал на нем, когда старался договориться с собачкой.
— А хрен с ней! — решил Нюма. — Сама вылезет, когда вернется тот шмендрик.
— Не вернется твой шмендрик.
— Почему?
— Хитрый. Собаку пристроил.
— Ты ведь не думаешь плохо о людях, Самвел.
Самвел махнул рукой и отвернулся к окну. Серый полуденный свет зимнего дня прилип к давно немытому стеклу. В такие дни Самвел особенно остро ощущал тоску и обреченность. Одиночество становилось не только фактом существования в этом холодном городе, но и особой материальной субстанцией, окружавшей его, старого человека. Словно консервная банка. И память с каким-то особенным томлением проворачивала давно минувшие картинки прошлого. Для чего он продолжает жить, ходить к докторам, покупать лекарства, если все хорошее, что у него было, осталось в прошлом. А будущее ничем уже не манит. Причем это будущее началось не сейчас, оно началось четыре года назад, в восемьдесят восьмом. Когда из окна своей бакинской квартиры он увидел обезумевшую толпу. Он не понимал, что происходит. Пока Аня, мать следователя Апресова, что зашла одолжить зеленый лук, не сказала: «Ты что, Самвел, с луны свалился? Ничего, кроме своей музыки не знаешь, несчастный. Это же „Народный фронт“! Хотят всех армян поубивать. За что?! За то, что ты такой дурак, Самвел. Не уехал в Ереван, как многие армяне. Еще посмотришь, что здесь будет, это только начало. Я тоже такая дура, как и ты. Клянусь Горбачевым!..»
Конечно, Самвел не меньше Ани знал, что творится в городе. Просто он думал, что все разговоры на улице и на работе не имеют никакого значения. Мало ли где хулиганы распоясались. Ведь есть милиция, есть власть, есть первый секретарь партии. В конце концов есть и Горбачев, со своей «перестройкой», с целой армией… Но когда Самвел прочел в газете «Вышка» статью о национальном вопросе, а назавтра директор училища не ответил на его «здрасьте», Самвел по-настоящему насторожился. Он мог понять поведение директора как намек на свой добровольный уход на пенсию, если бы не эта толпа под названием «Народный фронт», что шествовала под окном его квартиры. Каждый день приносил все более тревожные вести… Но самое страшное было впереди. Когда ученики музыкального училища окружили его во дворе и принялись дразнить, плеваться. Он побежал и упал. То ли сам, то ли ему подставили ногу. Было очень больно спине. Его поднял шофер училища Тофик Азимов, азербайджанец, между прочим, посадил в свою машину и доставил в поликлинику, в травматологию. И тут случилось самое страшное — его не захотели принимать. Как Тофик ни ругался. Откровенно сказали, что боятся «Народного фронта». Тофик отвез его домой… Пришел племянник Сережка, студент ленинградского института, гостивший в Баку. Сережка привел товарища, врача, азербайджанца. Тот прихватил паспорт своего отца, по которому Самвелу сделали в больнице рентген. Слава богу, ничего плохого не обнаружили. Но с тех пор спина продолжала болеть. Иногда сильно, иногда отпускала, долго не болела, а потом вновь прихватывало…
Главное, нельзя студить… А как не студить здесь, в Ленинграде, куда его привез племянник! Хорошо еще, дом на этой Бармалеевой улице старый, стены толщиной в метр, как в крепости. Но все равно зимой прохладно, топят плохо, с этой «перестройкой», говорят, не хватает мазута… И еще этот Нюма: «Ты ведь не думаешь плохо о людях, Самвел!» Переживи ты то, что я пережил, тогда говори…
Именно это хотел Самвел сказать сейчас своему соседу, но сказал другое: «Возьми на столе свои спички и уходи…» Нюма едва шагнул к столу, как раздался дверной звонок.
— Шмендрик! — воскликнул Нюма и, забыв про спички, заспешил в прихожую.
Кажется, и вправду шмендрик, подумал Самвел и посмотрел на узкую, в полторы ладони, щель между полом и тахтой. Непостижимо, как собачка смогла пролезть в такое пространство. А умудрись она там нагадить, так и будет вонять. Если найти длинную палку, обмотать ее тряпкой и шурануть…
За таким безрадостным раздумьем и застали Самвела Нюма и мальчик Дима. Круглое лицо Нюмы лучилось довольством. В руках он держал газеты.
— Вот. Сразу три номера «Смены», — Нюма помахал газетами, как веером. — А «Известий» нет…
— Сказали, наверное, самолет не прилетел, — вставил Дима и стянул с головы свой драный заячий треух. — Еще сказали, что Нюме хватит и этого. Что во всех газетах одно и то же…
— Хороший мальчик, — кивнул Самвел. — Забирай свою собачку.
— А где она? — Дима зыркнул быстрыми глазенками по комнате.
— Под тахтой собачка, — пояснил Самвел.
— И пусть там сидит, пока кушать не захочет, — чему-то радовался Нюма.
— Унеси к себе, пусть у тебя и сидит, — буркнул Самвел.
Дима присел, примерился к щели, потом пригнул голову и прижался щекой к полу.
— Эй, Точка, ты где? — позвал Дима.
— Как ее зовут? Точка? — удивился Нюма.
— Откуда я знаю, как ее зовут? — ответил Дима и приподнял голову. — Я ее нашел у пивной точки, на Бармалеева… Где она, что-то не вижу… Точка, Точка, — Дима вновь прильнул щекой к полу…
