Анатолий Гладилин - Прогноз на завтра
Она сидела на скамейке с двумя своими новыми подругами. Я окликнул, она обернулась и, конечно, очень обрадовалась. Подруги как-то сразу исчезли, а я смотрел на ее улыбающееся, некрасивое, а может быть, и красивое - я уже давно не знал, какое оно, - лицо моей жены, лицо всегда милое для меня, лицо моей девочки.
- Как ты попал сюда? Через забор? Вот и зря. Сегодня как раз хорошая сестра. Она бы пропустила тебя через первое отделение. Почему ты не поздоровался с Олей и Наташей? Да? Я не слышала. Ну ладно. Как дома? Как Алена?
Я беру ее под руку, и мы идем по аллее, и я говорю с ней так, как разговаривают с маленьким ребенком - растягивая слова, добродушно покровительственная интонация, знак вопроса в конце каждого предложения.
Ну? Ты совсем прекрасно выглядишь, ты, наверное, поправилась? Играешь в пинг-понг? Так у вас тут просто санаторий? Такой глупый - и играет в пинг-понг, разве такое бывает? Ну пойдем сыграем?
И мы играем две партии, а потом делаем круги по аллеям, не торопясь, в общем потоке, и нас обгоняет только сухонький старикашка, он вежливо просит чуть посторониться, он деловито семенит, размахивает в такт руками - почти спортивная ходьба, - он делает два круга, пока мы проходим один. И я, растягивая слова, с той же покровительственно-добродушной интонацией рассказываю, что Алена здорова, что с деньгами порядок, что дома все прекрасно, а на работе - еще лучше. Все, что просила, принес. Что принести в следующий раз?
Бьют в подвешенный кусок рельса. Гонг. Раунд закончен. А может, наоборот, только надо выходить на ринг? А может, это как в театре, конец очередной картины?
Нянечки на узловых пунктах оживились. Они словно подметают дорожки и люди в халатах скапливаются в одном месте, там, где висит рельс.
Мы в конце аллеи. Самые последние.
- Принеси мне иголку. Ладно? Порвалась кофточка. Только передай незаметно. У нас все острые предметы забирают. Обыскивают. Шарят под матрацами. Только скажи им, чтоб мне не делали уколы. Ладно? Я не хочу. Поговори с ними. Не надо уколов. Возьми меня отсюда.
Я смотрю ей в глаза, и в них сейчас страх, и они даже другого цвета, темные, темные без дна, и мне на мгновение кажется, что это не глаза человека - два черных отверстия куда-то в бездну, в подземелье, где хаос, мрак, - это всего мгновение, но меня пронизывает дикая боль, мне хочется кричать, выть, царапать землю - всего одно мгновение, - я отворачиваюсь, чтоб, не дай бог, она что-либо не почувствовала, и, растягивая слова, покровительственно-добродушно завожу обычную бодягу: дескать, нельзя, врачам виднее, новый курс лечения и т. д., но она меня прерывает:
- Да нет, просто так. Я сама знаю, что нельзя.
Мы подходим к рельсу, где санитарки разбивают больных на четыре группы, и тут я понимаю, к чему я все время прислушивался - пение, поет пожилая женщина, поет тихим голосом, бессвязно, какую-то неизвестную мне песню.
- Не обращай внимания. Это из первого отделения. Она всегда поет.
Отпирают дверь, мы входим в тесный маленький вестибюль, больных считают, дверь запирают, открывают другую, мы на лестнице, а за нами щелкает ключ. Я довожу ее до второго этажа. Лестничный пролет затянут сеткой. Отпирают дверь отделения, уводят больных, щелкает замок. Я спускаюсь, жду, когда мне откроют другую дверь в коридор клиники. По коридору, где всегда электрический свет, в большой мрачный вестибюль, где деревянные кресла, провожаемый подозрительным взглядом санитарки, которая в положенные часы принимает передачи, - по каменным ступенькам вниз, хлопает одна дверь, вторая - я на улице, издалека доносится скрежет и звон трамвая. "Еще светло", - почему-то думаю я, хотя пять минут назад гулял по саду, но то, что было там, мне представляется иным миром.
Я стою спиной к двухэтажному зданию из красного кирпича, на котором нет вывески.
5Но ведь она ни в чем, ни в чем не виновата!
Она просто обыкновенная женщина.
Но в России испокон веков к женщинам предъявлялись какие-то дикие, несуразные требования. Они работали в поле наравне с мужиком, но потом мужик бежал в кабак, а женщина занималась детьми и домашним хозяйством. Быть хорошей женой и матерью - этого, видите ли, мало. Они еще должны были коня на скаку останавливать и входить в горящие избы.
Еще в детстве я замечал, что большинство женщин ходит в сапогах и валенках. Они вкалывали на стройках, ремонтировали железные дороги и мостили улицы. Войну выиграли женщины, ибо на них держался весь тыл. Тяжелое время, вынуждены? Да. Но почему, почему мужчины воевали так бездарно, что допустили немцев до Волги?
***
Нашим женщинам с малолетства вдалбливали:
ты должна быть хорошей общественницей, передовиком производства;
идти в доярки, свинарки, на целину и на стройки Сибири;
воспитывать детей в духе преданности партии и правительству;
вести дом, повышать свой культурный уровень;
делить с мужем все трудности и невзгоды;
куда-то звать и еще немного шить.
А то, что ты плохо одета, - ничего, главное, чтоб человек был хороший, думать о тряпках- мещанство, тлетворное влияние проклятого Запада.
А то, что муж пьяница и не всегда ночует дома, - сама виновата, не могла сохранить семью.
А то, что ты не знаешь, как жить с мужем - но ведь у нас странная мораль: проблемы, волнующие мужчин и женщин, проблемы их взаимоотношений, то, о чем люди думают половину своей жизни, - все это считается аморальным, об этом принято умалчивать. Вроде бы ничего между мужчинами и женщинами не происходит, а детей приносят аисты. Нет никаких проблем, и все.
Решив, что женщина должна быть полноправным членом общества, мы навалили на нее кучу обязанностей: она и сеет, и пашет, стоит у станка и управляет производством, заседает в исполкоме и грызет гранит науки. Требования к женщине такие же, как и к мужчине, и даже больше.
Но мы забыли, забыли слова нашего Главного идеолога. Что он любил в женщине? Слабость! Что он ценил в женщине? Слабость!
Вот в слабости мы ей начисто отказываем!
Женщина входит в метро, усталая после работы, успев по дороге еще забежать в магазины. В сумке полный набор: все для дома, все для семьи. А ведь женщина не тяжелоатлет. Кто-нибудь ей место уступает? Фигу! Но вот повезло, выскочил пассажир, можно сесть, отдохнуть. Не тут-то было. Иронический, лихого вида мужчина пристально, откровенно рассматривает ее ноги. Господи, что случилось? Опять пополз чулок? Задрался край юбки? У всех желтые туфли, как у меня?
Даже одежду такую придумали, что в ней женщина чувствует себя неуверенно.
***
Шофер Кузьмич, подпольный философ, вечерами пускался в рассуждения... "Женщина, - говорил он, - одевается для удобства мужиков. Она как товар в магазине - должна быть чистой и блестящей. Несамостоятельная у ней одежда. Плохо одета - ей завидно, она не хочет выглядеть хуже других. Принарядилась - опять нехорошо: вдруг платье скрывает те места, которые надо подчеркнуть?"
Когда-то давным-давно у меня была знакомая, которая страсть как любила принимать красивые позы. Сидит она, разговаривает - так нет, не просто сидит, а позирует. И когда я приходил к ней на свиданку, она стояла как-то по-особенному, правда, красиво это выглядело, ничего не скажешь. И жесты у нее были эффектные, она словно застывала. И все, любое движение, было мне знакомо, каждый день, когда я видел ее, застывшую, все это мне что-то напоминало. Потом я понял: все жесты, все позы она копировала с манекенов, выставленных на витринах магазинов женской одежды.
Что ж, все это объяснимо.
***
Истину говорю я вам, одну истину. Человеку очень мало надо. Он может жить в коммунальной квартире. Может и без квартиры. Он может работать как вол и за маленькую зарплату. Может и без зарплаты. Жить на хлебе и на воде. И совсем без хлеба. Только обязательно ему надо все объяснить. Если ему объяснить толково, ссылаясь на классику, он все примет.
Хороший из меня проповедник. Себе, во всяком случае, я все объясняю.
***
Вопрос: что такое средний род?
Это из грамматики. Мы привыкли, что все одушевленное в мире - мужского и женского рода. Что такое средний род? Бесполое? Есть ли в каком-нибудь еще языке, кроме русского, понятие "среднего рода"? А может, это гениальная догадка наблюдательного мыслителя, который однажды, случайно попав в метро, увидел навьюченную сумками работницу - она же служащая, она же общественница, она же домохозяйка - неопределенного возраста, со спущенными чулками, которой было решительно наплевать на пристальные взгляды особ мужского пола - так вот, этот находчивый мыслитель и подумал, что может диссертацию защитить, прямо перед ним его кандидатская восседает, а ведь все просто, ввести в науку новый термин - средний род, ведь существо, навьюченное сумками, оно же не иначе как среднего рода.
***
Но жена моя, глупая больная девочка, она ни в чем не виновата.
