Дуглас Коупленд - Эй, Нострадамус!
Начнем с того, что никто не кричал. Это, пожалуй, самая странная часть происшедшего. Все думали, что хлопушки гремят в преддверии Хэллоуина: у нас в школе петарды начинают взрываться еще с сентября. Когда звуки выстрелов стали громче, мы повернулись к широким входным дверям в ожидании забавной шутки кого-нибудь из младших учеников. И тут, шатаясь, к нам входит десятиклассник. (Зовут Марк, фамилию не помню.) Кто-то нервно засмеялся. А потом Марк упал, как мешок со спортивным инвентарем, и его голова стукнулась об угол скамейки. Кто-то удивленно воскликнул, и в это время в столовую вошли трое одиннадцатиклассников, одетые как охотники, в зеленую камуфляжную форму с набитыми карманами, поверх которой висели ленты с патронами. Один из них тут же пальнул по флуоресцентным лампам. Поддерживающий кабель лопнул, и весь плафон рухнул на уставленный едой стол — стол, за которым собирались члены непопулярных кружков: фотографического и шахматного. Второй парень, в берете и черных очках, разрядил ружье в двоих ребят и девчонку из девятого класса, в изумлении застывших у торгового автомата. От выстрела бетонные стены столовой, выкрашенные под слоновую кость, покрылись кровавой росой. С десяток школьников кинулись к дверям, но вошедшие — всего лишь мальчишки с ружьями — повернулись и накрыли их шквалом огня: пулями, дробью, картечью, или что там еще заряжают…
Двоим удалось выскочить, и я слышала удаляющийся топот их ног. Нам же бежать было некуда, и мы забились под столы, словно попали на тренировку по гражданской обороне в далеких шестидесятых.
После одиннадцатого класса, когда я обрела веру и завоевала Джейсона, я устроилась на летнюю работу в киоске на Эмблсайдском пляже. Тем жарким сухим летом мне достались две классные напарницы — стройные нарядные девчонки, довольно зло пародировавшие покупателей. К тому же они не учились в Делбруке и не знали меня прежде — стыдно признаться, но это оказалось большим облегчением. В «Живой молодежи» волновались, что, надолго оставшись полуобнаженной под жарким солнцем в обществе чужаков, я отвернусь от религии — как будто вид ревущих детей или выуживание фруктового мороженого со дна холодильника были какими-то страшными мирскими соблазнами. Лорен, Ди и другие постоянно навешали нас, и я не помню ни одного вечера, когда у машины меня бы не встречал кто-нибудь из «Молодежи» и не приглашал бы на барбекю, на прогулку или на «духовные катания» в лодках по заливу.
К концу августа Джейсон сходил с ума от любви ко мне. Он работал разведчиком для горнодобывающей компании чуть севернее на побережье и приезжал повидаться по выходным. Наши разговоры в то время сводились примерно к следующему:
— Шерил, Бог не допустил бы, чтобы мы так этого хотели, если б не считал, что это правильно и хорошо.
— Джейсон, скажи честно, ты смог бы взглянуть в глаза пастору Филдсу, собственной матери или самому Богу и признаться в том, что прелюбодействовал с Шерил Энвей? Смог бы?
Конечно же, не смог. И единственным способом получить то, что Джейсон хотел, была женитьба. Как-то раз в спальне, положив руку мне на грудь, мой парень сказал, что можно ведь пожениться потом, после школы. Однако я, сняв его руку, твердо ответила: «Бог не дает моральных кредитов, Джейсон. Это не банк. У него нельзя занять сегодня и вернуть потом».
— Но, Шерил, мое терпение на исходе.
— Тогда проси у Бога еще. Бог не посылает человеку искушений, которые тот не может преодолеть.
Я тоже хотела Джейсона, только, как уже говорила, на своих условиях, которые — так уж случилось — совпадали с тем, что требует Бог. Уж не знаю, кто кого использовал: я ли Бога или он — меня, результат был один. В конце концов, нас судят по поступкам, а не по желаниям. По тому, какой мы делаем выбор.
На наших воскресных исповедях, будь то за пакетом жареной картошки в машине с подружками или на семинаре «Живой молодежи», посвященном построению Царства Божьего на Земле, я ни разу, не призналась, как много для меня значит Джейсон. При одной мысли о нем я пьянела, и на ум лезли всякие девичьи глупости: о пчелках, которые жить не могут без цветов; о желании раствориться в любви, как сахар в чашке горячего чая.
Тем временем наши сверстники спаривались, как хорьки. Они не знали никаких запретов. Ошибается тот, кто считает детей ангелочками. И в школе, пропитанной аурой случайного секса, будто запахом старых носков, я продолжала бороться со своими инстинктами, не переставая удивляться — почему Бог вселил в подростков такое отчаяние. Отчего в комиксах рисуют, как Арчи, Бетти и Вероника ходят на свидание в магазин, но не показывают, чем они потом занимаются в отцовском гараже Арчи, измазанные машинным маслом, слюной и спермой? А ведь одного не бывает без другого. Что это, двойной стандарт? Впрочем, хватит нравоучений.
Всемилостивый Боже,
Защити детей наших, пока… Огради их от… Прости, я не могу сейчас молиться.
Господи,
Я попросту не могу поверить в то, что произошло. Почему одни события нам кажутся настоящими, а другие — нет? Ты специально так сделал? Пожалуйста, помоги мне понять — что же это все-таки было?
Итак, как я и говорила, наступила тишина.
Помню, как успела взглянуть в окно на кусочек безоблачного неба. Помню, каким белоснежно-чистым был день.
Потом один из вошедших выстрелил в окно и перегородил выход. Я совершенно не разбираюсь в оружии и могу сказать только, что ружья у них были мощные, а во время перезарядки издавали какой-то механический звук, будто нечто расплющивали молотком.
Мы все рухнули под столы: бум-бум-бум.
«Не стреляйте в меня: я лежу, не шевелюсь. Смотрите! Смотрите, как тихо я лежу».
«Убейте кого-нибудь другого. Где-нибудь там. Меня?! Нет! Ни за что!»
Я могла бы вскочить, закричать, привлечь к себе внимание и спасти сотню жизней. Или вместе с соседками поднять наш стол и, прикрываясь им, броситься на убийц. Однако я съежилась, как испуганная овечка, и это единственный подлый поступок за всю мою жизнь. Моим грехом была трусость, и, выглядывая из-под стола, я наблюдала, как три пары светло-коричневых ботинок топают по полу столовой, играя с нами, словно с какими-то бактериями под микроскопом.
Я узнала всех троих: работа над школьным альбомом не прошла даром. Одного звали Митчелл ван Вотерр. Только недавно я видела его около стоянки в компании с двумя одноклассниками, которые сейчас тоже расхаживали по столовой с ружьями наперевес.
Джереми Кириакис и Дункан Бойль.
Митчелл, Джереми и Дункан шагали от стола к столу. Снять с них камуфляжную форму — и получатся парнишки из тех, что косят газоны или играют в баскетбол на соседнем дворе. Ничего в их внешности не обратило бы на себя внимания. Разве что Митчелл был худощав, а у Дункана из-под волос выглядывало бордовое родимое пятно. (Я знала об этом, так как видела их фотографии, раскладывая и наклеивая на страницы школьного альбома.)
Шагая между столами, они переговаривались между собой, но мало что удавалось разобрать. Под какие-то столы убийцы стреляли, на другие не обращали внимания. Услышав, что они приближаются, Лорен притворилась мертвой: замерла и широко раскрыла глаза — и я бы ударила ее, если бы еще сильней не злилась на собственную трусость. В нас постоянно вдалбливали, что боятся только те, кто полностью не доверяет Богу.
Тот, кто это придумал, никогда не лежал под обеденным столом, чувствуя, как ползет по ноге теплая струйка чьей-то крови.
В наших сердцах живет противоречие. Для Бога не существует человеческой уникальности: перед ним все равны. Сами же мы замечаем друг в друге несметное множество особенностей. «Я слагаю стихи о лошадях; ты мастеришь вешалки в форме совы; у него стрижка, как у того парня с экрана; она знает столицу каждой страны». Для меня, испытывавшей обычную людскую гордыню, Джейсон был неповторим. Начнем с того, что он мог говорить разными голосами — подражать другим и выдумывать новые. А стоило мне встретиться с теми, кто мог кого-то изображать, как, например, с девочками из летнего магазина, — и я тут же раскисала. Чужие голоса играли для Джейсона роль куклы чревовещателя: с их помощью он говорил то, что иначе сказать стыдился. Для борьбы со скукой — скажем, во время обедов с моей семьей или праздничных вечеров, устраиваемых женой пастора Филдса, когда раздавали именные таблички и играли в жмурки, — у Джейсона был припасен кошачий персонаж по имени мистер Не-а, хозяин портативного черно-белого телевизора, по которому показывали рейтинг популярных телепередач. Мистер Не-а ненавидел всех и вся, выражая свое постоянное недовольство тихим, едва различимым мяуканьем. Это надо было слышать! С мистером Не-а тягостные часы пролетали незаметно.
Еще Джейсон умел шевелить ушами и выгибать пальцы в любую сторону, иногда до того страшно, что я с визгом умоляла его прекратить. А на мой семнадцатый день рождения он подарил мне семнадцать роз — кто, скажите, еще на такое способен?
