Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Андрею было хорошо с Катей. И вообще мир был прекрасен, если не брать во внимание небольшие неприятности, и вмещался этот прекрасный мир в рамки двора с фонтаном посредине, а в тот мир, который находился за пределами двора, ребят, живущих в этом большом сером доме, не выпускали. А там, за высокими затейливыми воротами, которые постоянно были закрыты и охранялись милиционерами, предположительно было много чего интересного, не узнанного, и потому ребят тянуло туда. Конечно, Андрей, как и другие ребята, бывал з а воротами, но вместе с родителями, а это совсем не то…

— Почему мильтоны караулят наши ворота? — приставал Андрей к Кате. Это был вопрос вопросов, ибо ворота в соседних домах, насколько он знал, никто не охранял.

Бедная Катя, ей было трудно объяснить это, и она совестила Андрея, терпеливо объясняла, что говорить «мильтоны» нельзя, нехорошо так говорить…

— Все равно, — упрямился Андрей, — Зачем они караулят? Чтобы мы не убегали, да?

— Так надо, — уклончиво отвечала Катя.

— А почему так надо? — не унимался Андрей.

— В нашем доме, — сдавалась Катя, — живут большие люди, их надо охранять от врагов. Ну, чтобы враги не могли попасть во двор.

— А какие это враги? Шпионы?

— Разные. И шпионы тоже. Вообще враги.

Подумав, Андрей возражал с чувством даже некоторого превосходства:

— Врагов всех давно победили. — Он замечал, что взрослые люди многого не понимают. — Их победили еще в революцию Чапаев, Ворошилов и Буденный.

— Значит, — вздыхала Катя, — не всех победили. Для того и Красная Армия, и милиция.

Это было резонно, и тогда Андрей находил новое возражение:

— Большие люди — это великаны, а они бывают только в книжках.

— Это так говорится, — совсем уж запутывалась Катя. — Они ростом обыкновенные, как все люди, но работают на важной работе. Вот и говорится, что они большие.

— А папа на важной работе работает? — хитро спрашивал Андрей.

— Очень даже на важной.

— А разве на важной работе работают дома?

Этой репликой он, кажется, вовсе загнал Катю в

тупик, однако она не придала разговору никакого значения, а спустя несколько дней случилась неприятность-

Андрей был выбран командиром отряда. Накануне ему как раз подарили шикарный пистолет — копия настоящего, да еще заграничный, так что быть командиром у него имелись все основания. Ни у кого во дворе такого пистолета не было. В самый разгар «войны», когда отряд под командованием Андрея одерживал победу (иначе не могло и быть), появился Лешка, сын дворника. Он подошел к Андрею, хотя и видел, что тот находится «в засаде», и попросил показать пистолет.

— Т-с-с-с, — прошептал Андрей. — Я же в засаде.

— Давай сюда! — потребовал Лешка и вырвал пистолет из рук Андрея. Внимательно исследовал его, не обращая внимания на протесты, почмокал губами, покачал головой, но тут же напустил на себя равнодушный вид и как бы между прочим, как бы без всякого интереса сказал, что может дать за пистолет увеличительное стекло в оправе, с ручкой, и десять любых фантиков.

Вокруг них столпились ребята.

— Я ни на что не меняюсь, — сказал Андрей. — Это подарок, а подарками не меняются. — Он потянулся за пистолетом, но Лешка спрятал его за спину.

— Подумаешь, важность какая — подарок! — хмыкнул он и сплюнул сквозь зубы. Его-то свободно выпускали со двора на улицу, и поэтому он знал и умел все. — Я ведь могу и так просто забрать… Лучше соглашайся, пока не поздно.

— Попробуй только, — сказал Андрей, а у самого екнуло сердечко. Лешка был старше его, уже учился в школе и, разумеется, был сильнее. Вообще ребята, сверстники Андрея, побаивались Лешку.

— А что ты мне сделаешь, шкет? Заберу, и всё тут. Или к мамочке побежишь ябедничать?..

Ябедничать матери — самое распоследнее дело. И Андрей, подумав, ответил:

— Папе скажу.

— А чего мне твой папа? — Лешка прищурился и снова сплюнул. — Подумаешь, папа! Во, напугал!..

— Он прогонит вас из нашего дома.

— Чего-о-о?.. — Лешка громко рассмеялся и щелкнул Андрея по носу. — Да мой папаня, если захочет, всех вас, шкетов, вместе с родителями поганой метлой отсюда выметет. Чтобы не воняли тут. Вы же все… эти… К стенке вас всех надо, понял?!

— Фигушки тебе! — выкрикнул Андрей. — Мой папа на очень важной работе работает, а твой — дворник!

— Ах ты так?! — сказал Лешка и отвесил Андрею оплеуху: — Это тебе за важность. А это за «фигушки». — И он снова ударил Андрея. Потом повернулся и, насвистывая, пошел прочь.

Андрей, едва сдерживая слезы и закусив до боли губу, догнал Лешку возле парадной, выхватил у него пистолет и стукнул тяжелой оловянной рукояткой по голове. Лешка охнул, присел, скорее от неожиданности и страха, чем от боли, обхватил голову руками и завыл на весь двор.

Андрей, перепугавшись, удрал домой.

Через полчаса пришла Лешкина мать. Она буквально ворвалась в квартиру, оттолкнув Катю в сторону, и закричала:

— Это что же такое делается?! Это по какому такому праву и по какой справедливости ваш бандит забил моего сыночка?! Всю голову как есть размозжил, крови целый таз вытекло!.. Я найду на вас на всех управу!..

— Успокойтесь, пожалуйста, — тихо сказала перепуганная насмерть Катя.

— Как это — успокойтесь, если сыночка моего чуть не забил ваш бандит?.. Чего это ты меня успокаиваешь?.. Где хозяева?..

— На работе, вы же знаете.

— Я-то все знаю, как есть все, это уж точно! И молчать не буду, когда спросят, пусть не надеются. Ишь, вырастили барчука! Нет, этого дела я так не оставлю, куда хошь пойду, а не оставлю. Вот так и передай им, чтобы не думали про себя много.

— Хорошо, я обязательно передам, — кивнула Катя. — Только ваш сын ведь, первый пристал…

Андрей честно обо всем рассказал Кате, когда вернулся с улицы.

— А это не твоего ума дело, кто первый, а кто последний, — сказала дворничиха. — Там разберутся! Мы люди простые, трудящие, нам побольше веры-то будет. Видишь ты, взяли моду головы разбивать! Много тут было таких-то, которые важные, да мало осталось. И до твоих хозяев доберутся, не думай.

Катя понимала, что такое происшествие не скрыть, все равно Евгения Сергеевна узнает, и было ей страшно за Андрея.

Евгения Сергеевна пришла домой злая, это сразу было видно. Даже не раздевшись, она вызвала Андрея в прихожую. Он стоял перед нею опустив голову, не ожидая, естественно, ничего хорошего. В отличие от отца, она могла не только наказать — в угол, например, поставить, — но и побить. Хоть и редко, но такое случалось.

— Я тебя слушаю, — сказала она.

Он молчал. Он чувствовал себя не виноватым, правым, и потому решил держаться до конца.

— Я слушаю тебя, — повторила Евгения Сергеевна.

Он продолжал молчать.

— Ты будешь говорить или собрался играть со мной в молчанку? — Евгения Сергеевна повысила голос. — Сейчас же, сию минуту мы вместе пойдем, и ты попросишь у мальчика прошения! — Она взяла Андрея за ухо и потянула к двери.

— Не пойду, — упираясь, сказал он.

— Это почему же ты не пойдешь? — даже чуть растерялась Евгения Сергеевна.

— Он первый полез.

— Это не имеет значения.

— А вот и имеет, имеет! — Андрей почти плакал от обиды. Да и ухо горело от боли.

— Сколько раз тебе говорили, чтобы ты не дрался? Или ты хочешь попасть в тюрьму и опозорить отца с матерью?.. В тюрьме держат хулиганов и бандитов, ты это понимаешь?! — Ухо она все же отпустила, а голос ее сделался мягче.

— Ему можно драться, а мне нельзя?..

— Никому нельзя.

— А он ударил меня. Два раза.

— Нужно было отойти и потом сказать Кате или мне.

— Да, чтобы меня ябедой дразнили?.. А он еще забрал у меня пистолет.

— С этим мальчиком, если он виноват, разберутся его родители. А ты марш в угол! — сказала Евгения Сергеевна устало. Может быть, она и понимала, что Андрей по-своему прав, у детей свои счеты и правила поведения, однако и не наказать не считала возможным.

Стоять в углу означало, в сущности, просто находиться в детской, не выходить оттуда и сидеть там тихо, не напоминая о себе. В общем-то это было символическое наказание, к которому Евгения Сергеевна прибегала чаще всего. Но на этот раз она ограничилась таким наказанием лишь потому, что проступок сына был из ряда вон выходящим, требующим серьезного разбирательства и вмешательства отца. Андрей догадывался об этом, но страха не испытывал хотя бы уже потому, что отец не станет бить ремнем. Он никогда не брался за ремень, а если это делала Евгения Сергеевна, выражал недовольство и говорил, что человек разумный не нуждается в физическом воздействии, что это унижает его достоинство, а порой заставляет и лгать, чтобы избежать именно физической расправы, то есть боли и унижения. Человек разумный, говорил Василий Павлович, должен воспринимать слово, а судья всегда, при любых обстоятельствах обязан помнить о справедливости и достоинстве подсудимого. Ибо всякое наказание, еще говорил он, должно соответствовать вине, только тогда оно имеет смысл и достигает желаемого результата. Иначе наказание превращается в пытку.