Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
Мужчина в кровати дышит, как старик. Его лицо осунулось, кожа обтянула череп — я его не узнаю. Слева от кровати стоит стул. Видимо, кто-то принес его из столовой. Здесь он выглядит неуместно, с этой своей высокой дощатой спинкой и узким мягким сиденьем. В столовой тоже, наверно, заметен непорядок: одно место пустует.
Я опускаюсь на стул, и он издает громкий скрип. Я замираю. Но больной не просыпается. Хочется коснуться его руки, но она под простыней, так что я просто сижу и смотрю на свои пальцы: они унизаны серебряными кольцами, ногти сгрызены под корень.
«Я только вернулась». Мой голос звучит тихо, нетвердо. «Из Монголии. Я только что прилетела». На меня вдруг наваливается усталость. «Даже не помню точно, какой сегодня день». Смеюсь, но смех выходит натянутым, и я замолкаю. «Примчалась, как только смогла. У меня не было связи неделю, даже больше». Волосы на подушке всклокочены. Губы сухие, потрескавшиеся. Я словно ощущаю сбивчивое, слабое дыхание отца в своей груди. Хочется заплакать. Лечь на пол и закрыть глаза. Убежать. «Я вылетела, как только получила сообщения». Сижу и смотрю на него.
Вспоминаю, как в Монголии сидела в джипе рядом с парой из Швеции и парнем из Палестины. Сотовый бесполезным куском пластика болтался на дне рюкзака, дорога — если это можно было назвать дорогой — мотала нас взад и вперед, а вокруг была пустота. Мили и мили пустоты. И радость от этого.
* * *— Здесь так темно, пап. Как думаешь, тут не темновато? — Встаю и распахиваю шторы. Идет дождь, тонкие нити воды стекают по другую сторону стекла. — Похоже, лето в Англии снова удалось, — говорю.
— Алиса?
Я резко оборачиваюсь:
— Папа?
Стою не шевелясь, держусь за штору. Лучше бы я их не открывала. Дневной свет выхватывает черты папиного лица, тени углубляют впадины щек. Кожа странного цвета: слишком желтая.
— Папа, как ты?..
— Ужасно. — Его голос звучит простуженно — сдавленно и хрипло.
— У меня телефон не брал.
Отец кашляет, и я вижу, как его лицо напрягается от боли.
— Что мне сделать? Что тебе подать?
Он поворачивает голову налево.
— Это? — Подхожу к тумбочке и беру деревянную палочку с розовым кубиком на конце.
— Макни его… в стакан, — произносит отец.
На дне стакана небольшой слой розоватой жидкости. Обмакиваю в нее губку и протягиваю отцу. Он прикладывает ее к губам. Под тонкой кожей видно каждую косточку. Кажется, мы что-то учили в школе о поджелудочной железе. По-моему, она темно-бордовая, сужается с одного конца. Но не помню, для чего она.
— Прости… что испортил… твой отдых, — говорит отец, делая короткие шумные вдохи между словами.
Розовая губка падает на простыни, оставляя влажные разводы. Я подбираю ее и кладу обратно на тумбочку. Встаю и смотрю на отца.
— Это был не… — Я замолкаю на полуслове, сажусь на стул из столовой, ногу за ногу. Не знаю, куда деть руки, и запихиваю пальцы между ногами и сиденьем. Кольца впиваются в кожу.
— А ты знал, что в Монголии земля не принадлежит никому? Нигде нет оград, — говорю.
— Тот парень… был там с тобой?
— Кэл?
— Тот… индус.
— Он британец. Я же говорила тебе, пап, мы расстались. Я уже рассказывала.
Встаю, подхожу к окну и прижимаюсь лбом к стеклу. Холодок по коже. Представляю, как мы с Кэлом сидим возле юрты и смотрим, как солнце красит землю в насыщенный оранжевый с розовым.
— А еще там были орлы. Могучие орлы, прямо рядом с дорогой… там, где была дорога. У них такие огромные когти. Они могли убить мышь, просто подхватив ее.
Слышу, как отец поворачивается, и оглядываюсь. Он смотрит на меня. Белки его глаз тускловато-желтые.
— Ты же знаешь… что я люблю… тебя, — говорит он. — Так же… как остальных.
Сгребаю край шторы в кулак и сжимаю что есть силы. В животе — тяжелый ком, даже больше желудка. Прислушиваюсь к тяжелому дыханию отца. Водопроводные трубы перестали гудеть.
— Это важно. Я всегда… говорил… твоей матери… что это важно.
— О чем ты?
— Чтобы ты… знала, чтобы… ты это… знала.
Каждую пятницу он покупал мне мятную мышку в магазине «Thorntons».
Не знаю почему, но сейчас я отчетливо вспомнила: хруст пластиковой обертки, восторг, с которым я откусывала нос, и вкус темного шоколада с зеленой мятной начинкой.
Мы оба молчим. Смотрю, как веки отца подергиваются, потом закрываются. Дыхание превращается в слабое похрапывание. Я подхожу к кровати и опускаю взгляд.
— Пожалуйста, не надо, — шепчу. — Прошу тебя.
В дверь стучат. Тилли или Си?
Но в комнату заходит медсестра: низенькая полная женщина в голубых штанах и обтягивающей голубой рубашке.
— Вы — Алиса, — говорит она. — Мистер Таннер говорил о вас.
— Правда?
Оттеснив меня, она решительно подходит к дивану.
— Опять заснули, — говорит она. — Давайте-ка поменяем это, ладно? — Я отступаю назад. Медсестра берет в руку пластиковый мешок и приподнимает простыню. — Я смотрю, сегодня вы открыли шторы, да, мистер Таннер? И то правда, все лучше, когда света больше вокруг. Да и дочка ваша тут, так что день особый.
— Что он сказал? — спрашиваю.
— Он же спит сейчас.
Медсестра даже не понизила голос. Под хлопчатой пижамой я вижу исхудавшее тело отца.
— В смысле, обо мне.
Женщина закрывает клапан на пластиковом мешке и начинает отсоединять его от трубки. Я смотрю, как желтая жидкость плещется, ударяясь о стенки.
— Мне пора… — Я взмахиваю рукой в сторону двери.
Медсестра даже не поднимает глаз:
— Конечно, милая. Хорошо, что ты пришла. Он так ждал этого, так ждал.
Закрываю за собой дверь. В коридоре пахнет так же, как всегда, — лаком для дерева и еще немного влажной штукатуркой. Иду к лестнице, собираясь подняться на чердак, но Тилли преграждает мне путь.
— Ты познакомилась с Маргарет? — спрашивает она.
— С медсестрой?
— Она хорошая.
— Да.
— Си заварила чай.
Кэл называл Тилли и Си «условия и требования». «Ну что, как там условия и требования?» — спрашивал он всякий раз, когда я возвращалась с очередного семейного сборища. «Тревожные и неразумные», — отвечала я, и мы дружно смеялись.
— Я вообще-то хотела… — взглядом указываю на лестницу на чердак.
— Ох, Алиса…
Сестра обнимает меня.
— Он ведь понимает, да? Что у меня не работал телефон. Не было связи. Тилли, он же не думает, что…
Я отступаю на шаг и принимаюсь изучать стену напротив. Она кажется старой и грязной.
— Просто не хочу, чтобы он подумал, что…
— Я испекла печенье, — перебивает меня сестра. — Овсяное.
Папино любимое. Представляю, как он лежит в постели, прислушивается к возне Тилли на кухне, а запах печенья тем временем поднимается по лестнице и проникает в его комнату.
— Задавайте курс, капитан! — касаюсь пальцами лба, шутливо салютуя.
Тилли слабо улыбается, потом поворачивается и идет вниз по лестнице. Я спускаюсь следом.
Десять находок, которыми можно написать твое имя1. Книга с обложкой цвета ледниковой воды — в Ньюингтонской библиотеке.
2. Ряд кружек цвета золотистый металлик — на витрине магазина в Кэмден-таун.
3. Детская заколка из ярко-розового пластика — на перекрестке перед станцией «Юстон».
4. Темно-синий школьный свитер, обвязанный за рукава вокруг дерева, — на Саутворк-Бридж-роуд.
5. Тонкая голубая щепка от забора — возле того нового офисного здания в районе Энджел.
6. Осколок бледно-голубого стекла — на набережной рядом с Креморн-гарден, в Челси.
7. Облупившийся браслет с фальшивой позолотой — у выхода со станции «Баттерси-парк».
8. Ярко-розовый воздушный шарик, лопнувший, мягкий, будто человеческая кожа, — на дороге, ведущей к Тейт-Модерн.
9. Хлопья темно-синей краски, слетевшие со строительного ограждения — на Элефант-роуд, рядом со станцией.
10. Кусок голубого кожаного ремня с обтрепанными краями — на парковке возле магазина «Уэйтроуз» в Бэлхеме.
Сегодня мое сердце твердо. Я следую за извивами реки, ищу цвета. Пока я осторожен, никто не обратит особого внимания на человека, набивающего карманы мусором.
Иные люди в моей ситуации застывают на одном месте, будто очерчивают невидимый круг и не выходят больше за его пределы. Но я не знаю, где ты, и потому продолжаю блуждать.
У каждой буквы есть свой цвет. Не знаю, видишь ли ты это так же. Не знаю, поймешь ли ты меня, но я не слишком задумываюсь об этом. Вот рядом со знаком, предупреждающим о наводнении, — две бледно-голубые бумажные обертки, еще липкие от конфет. Буква «А» — цвета ледниковой воды. А вот возле деревянного здания без окон — золотая сережка-колечко. «Л» — золотая. Рядом с заброшенной пристанью — розовая лента и глянцевая синяя листовка. «И» — пурпурно-розовая; «С» — темно-синяя.