Стивен Кинг - Дюна
- Мы были закадычными друзьями, и у нас сверх того имелась большая компания мальчишек, с которой мы водились, и все мы звали Роберта Робби ЛаДуш. Понимаете, к чему я клоню?
- Кажется, понимаю, - покорно ответил Уэйленд, но видно было: ничегошеньки он не понял. И неудивительно: Бичеру понадобилось куда больше времени, чтобы во всем разобраться. Тысячи бессонных ночей.
- Вспомните: мне было десять лет. Если бы я попытался написать прозвище моего приятеля, я бы изобразил его именно так. - Он постучал пальцем по заглавным буквам РОБИ ЛАДУШ и добавил, обращаясь главным образом к самому себе: - Значит, эта магия по крайней мере отчасти во мне самом. Иначе и быть не может. Вопрос в том, какая ее часть во мне?
- Так это не вы написали имя на песке?
- Нет. Разве я не ясно выразился?
- Значит, это сделал кто-то из вашей компании?
- Остальные мальчики жили в Нокомисе и про островок слыхом не слыхивали. Да и знали бы, с чего бы поплыли на эту пустынную скалу? О том, что в наших владениях есть остров, знал только Робби, он тоже вырос на Пойнте, но Робби уехал за сотни миль на север.
- Ясно.
- Мой друг Робби так и не вернулся домой с тех каникул. Неделю спустя пришла весть: на верховой прогулке Робби свалился с лошади и сломал себе шею. Погиб мой Робби. Его родители были убиты горем. Да и я тоже.
Наступило молчание: Уэйленд обдумывал услышанное. Оба они обдумывали. Где-то вдали над темнеющим небом пророкотал вертолет, удаляясь в сторону пролива. Управление по борьбе с наркотиками, предположил судья. Гоняются за контрабандистами. Каждую ночь он слышит вдали вертолет. Таков современный мир, и в том числе по этой причине, по множеству причин, он рад будет отряхнуть его прах со своих ног.
Наконец, Уэйленд очень осторожно произнес:
- Я вас правильно понял?
- Не знаю, право, - усмехнулся судья. - Что именно вы поняли?
Но на то Энтони Уэйленд и юрист, чтобы не дать себя обойти, вовремя уклониться.
- Вы рассказали об этом деду? - вопросом на вопрос ответил он.
- В тот день, когда пришла телеграмма о гибели Робби, деда здесь не было. Он нигде подолгу не задерживался. Увиделись мы примерно через полгода. Нет, я ему ничего не стал рассказывать. Подобно Марии, матери Иисуса, я сохранял все знаки в сердце своем.
- И к какому же выводу вы пришли?
- Я возвращался на остров вновь и вновь, чтобы посмотреть на дюну. Уже это само по себе - ответ на ваш вопрос. Я проверял десятки раз, но там ничего не было. Ничего, ничего, ничего. Шло время, и я бы начал забывать о дюне, но как-то после школы я приплыл туда и снова увидел имя, написанное на песке. Изображенное печатными буквами, если выражаться со всей точностью, как подобает юристам. Опять-таки никаких палок поблизости, хотя, разумеется, палку могли выбросить в воду. ПИТЕР ОЛДЕРСОН. Незнакомое имя, но спустя несколько дней я увидел его снова. Ходить к воротам за газетой было моей ежедневной обязанностью, и у меня вошло в привычку просматривать первую страницу на ходу, пока я брел обратно по подъездной дорожке - вы сами по ней только что проехали и знаете, что там добрых четверть мили. В то лето я интересовался действиями сенаторов от штата Вашингтон, потому что в наших глазах это были «ребята с юга».
В тот день мой взгляд привлек заголовок внизу первой страницы: МОЙЩИК ОКОН - РОКОВОЕ ПАДЕНИЕ. Бедолага мыл окна на третьем этаже публичной библиотеки Сарасоты, и леса под его ногами провалились. Его звали Питер Олдерсон.
По лицу Уэйленда нетрудно было догадаться, что тот принимает все это за хитроумную шутку или же думает, будто у старика разыгралось воображение. Однако скотч, который подают в усадьбе Бичера, молодому человеку явно пришелся по вкусу, и он ни словом не возразил, когда хозяин подлил ему еще. Да и не все ли равно, верит ему этот мальчик или нет? Важна лишь сама история, и ее следует рассказать до конца.
- Теперь вы понимаете, почему я все время ломал себе голову, пытаясь понять, в ком или в чем заключена эта магия, - вновь заговорил Бичер. - Робби я знал, и его имя было написано так, как написал бы его я. Но про мойщика окон я слышал впервые. Тогда-то дюна и завладела мной. Живя в усадьбе, я наведывался туда ежедневно и сохранил эту привычку до преклонных, так сказать, лет. Я проникся благоговением к этому месту, я побаиваюсь его, но вернее всего будет сказать, что я не могу без него обходиться.
За эти годы на дюне сменилось множество имен, и те, чьи имена я там видел, неизменно умирали. Через несколько дней, через неделю, иногда через две, самое большее через месяц. Среди этих имен были знакомые, и если я называл человека прозвищем или уменьшительным именем, то прозвище и появлялось на песке. Однажды в 1940 году я приплыл туда и прочел на песке ДЕД БИЧЕР. Три дня спустя старый Бичер умер в Кей-Уэсте от инфаркта.
С видом человека, потакающего безумцу - не опасному, так, слегка не в себе, - Уэйленд терпеливо переспросил:
- И вы никогда не пытались вмешаться в этот… в этот процесс? К примеру, позвонить дедушке и посоветовать ему обратиться к врачу?
Бичер покачал головой:
- Я же не знал, что это будет именно инфаркт. Не знал до тех пор, пока патологоанатом округа Монро не выписал заключение. С ним мог приключиться несчастный случай, деда могли даже убить. Врагов у него хватало, он ведь особо не отличался чистоплотностью.
- И все же… ведь это ваш дед…
- Признаюсь, господин поверенный: я был напуган. Мне казалось - я и до сих пор убежден в том, что так оно и есть, - будто там, на острове, распахнулся какой-то люк между тем, что нам угодно именовать реальностью, и тайной изнанкой, механизмом Вселенной. Шестеренки вращаются непрерывно, и лишь законченный глупец попытался бы сунуть руку в этот механизм, чтобы его приостановить.
- Судья Бичер, если вы хотите, чтобы ваше завещание было благополучно утверждено, мне следует хранить молчание обо всем этом. Вы можете полагать, будто у вас не осталось родни и некому оспорить ваши распоряжения, но когда речь заходит о подобных суммах, откуда ни возьмись появляются троюродные и четвероюродные племяннички. А главное требование вам известно: «В здравом уме и твердой памяти».
- Я хранил это в тайне на протяжении восьмидесяти лет, - заявил Бичер, и его интонация ясно гласила: возражение отклоняется. - Ни разу до сего дня не обмолвился ни единым словом. И вы тоже никому не скажете, в этом я уверен.
- Конечно же, не скажу, - подхватил Уэйленд.
- Я всегда чувствовал возбуждение в те дни, когда читал на песке новые имена. Нездоровое возбуждение, согласен, однако по-настоящему я испугался лишь однажды. В тот раз меня пробрало до костей, я греб обратно на Пойнт с такой поспешностью, словно за мной гнались ад и все дьяволы. Хотите знать подробности?
- Прошу! - Уэйленд приподнял стакан, словно в тосте, и отхлебнул глоток. Почему бы и нет? Адвокату платят по часам, а часы тикают.
- Это был 1959 год. Я все еще жил в усадьбе. Я всегда тут жил, за исключением тех лет, которые провел в Таллахасси, а про них и вспоминать неохота… Думаю, отчасти неприязнь к этому захудалому городишке была вызвана тоской по моей дюне. Даже главным образом была вызвана тоской по дюне. Я все тревожился о том, что я упускаю. Кого упускаю. Возможность читать некрологи заранее наделяет несравненным чувством власти. Звучит несимпатично - как всякая истина.
Итак, 1959 год. Харви Бичер адвокатствует в Сарасоте и живет у себя в Пеликен-Пойнт. Каждый день по возвращении домой, если только не шел проливной дождь, я переодевался в старье и плыл на мой остров посмотреть новости перед ужином. В тот день я засиделся на работе и к тому часу, когда я добрался до острова, привязал лодку и прошел на дальний край, где ждала меня дюна, солнце уже опускалось в воду - огромный красный шар, каким оно часто выглядит над проливом. То, что я увидел на песке, поразило меня. Прямо-таки пригвоздило к месту.
Там было не одно имя, а множество имен, и в красном свете заката чудилось, будто все они написаны кровью. Буквы налезали друг на друга, они выгибались наружу и снова прятались в песок, имена были написаны и вдоль, и поперек, подписаны внизу и с боков. Вся дюна сплошь заполнилась узором переплетающихся имен. Тех, что оказались в самом низу, я прочесть не мог, волны размыли их.
Холодный пот прошиб Уэйленда, хотя он, конечно, все еще принимал этот рассказ за вымысел.
- Наверное, я вскрикнул. В точности не помню, но думаю, что не удержался от вопля. Помню другое: как, с трудом стряхнув с себя оцепенение, я опрометью кинулся бежать по тропе к причалу, как не поддавался - мне показалось, много минут или даже часов - удерживавший лодку узел, как я наконец сперва оттолкнул лодку от берега, а потом бросился следом и вскарабкался на борт. Промок насквозь, только чудом не перевернул челнок. В ту пору я мог бы добраться до другого берега и вплавь, толкая лодку перед собой. Не то что сейчас: если я перевернусь в челноке, на том и конец.
