Розамунда Пилчер - Сентябрь
Господин занял довольно много места. В салоне было прохладно, но от соседа тянуло жаром. Он вытащил из кармана шелковый платок, промокнул лоб, стал устраиваться поудобнее и ненароком — довольно больно — ткнул Ноэля локтем.
— Ах, извините! Похоже, самолет набит битком.
Разговаривать Ноэлю не хотелось. Он улыбнулся, кивнул в ответ и демонстративно развернул «Век рекламы».
Они взлетели. Подали коктейли, затем разнесли обед. Ноэль не был голоден, но отобедал, поскольку больше нечем было себя занять. Огромный «Боинг-747», равномерно гудя, летел над Атлантикой. Стюардессы унесли подносы, начали показывать фильм. Ноэль успел посмотреть его в Лондоне, поэтому попросил принести ему виски с содовой и стал медленно его потягивать. Свет в салоне притушили, пассажиры потянулись за подушками и пледами. Толстяк в соседнем кресле сложил руки на пузе и моментально захрапел. Ноэль закрыл глаза, но под веки словно набился песок, и он снова раскрыл их. В голове крутились разные мысли — мозг его три дня работал на бешеной скорости и теперь никак не мог остановиться. Нет, ему не уснуть.
Казалось бы, он должен торжествовать: заключил прекрасный контракт, причем, можно сказать, прошил все шовчики и возвращается домой победителем. Кстати, о названии «Седло и стремя». Чем чаще повторяешь это название, тем глупее оно звучит. Впрочем, сами изделия отнюдь не глупые. Чрезвычайно важные не только для Ноэля, но и для «Уэнборн и Уайнбург».
«Седло и стремя». Компания вела свою родословную из Колорадо. Несколько лет назад там начали производить высококачественные кожаные изделия для местных ранчо. Седла, сбрую, сапоги для верховой езды, отмеченные престижной торговой маркой: подкова с буквой «Б» посередине.
Компания с первых же шагов хорошо себя зарекомендовала и вскоре одержала верх над всеми соперниками. Ассортимент начал расширяться, в скором времени компания уже производила и более изящные вещи: чемоданы и саквояжи, дамские сумочки, несессеры, туфли и сапоги. Все изделия ручной отделки и из превосходной кожи. Пожалуй, теперь ее фирменный знак соперничал лишь с маркой «Гуччи» или «Феррагамо», и цены были соответствующие. Слава фирмы росла, и с некоторых пор стало считаться хорошим тоном привезти из поездки в Штаты сумку или ремень фирмы «Седло и стремя».
А потом прошел слух, что «Седло и стремя» продвигается на британский рынок и устанавливает связь с некоторыми тщательно отобранными лондонскими магазинами. Начальник Ноэля, Чарльз Уайнбург, случайно услышал об этом на одном из званых обедов. На следующее утро Ноэль, вице-президент фирмы и директор отдела рекламы, был приглашен на утренний брифинг.
— Я хочу их заполучить, Ноэль. Пока только горстка людей в нашей стране слышала о «Седле и стремени», компании понадобится хорошая реклама. Мы начинаем действовать первыми, и если ввезем их в Англию, они будут у нас в руках. Вчера ночью я звонил в Нью-Йорк и разговаривал с президентом компании Харви Клейном. Он готов с нами встретиться, но хочет, чтобы мы продемонстрировали всю рекламу. В вашем распоряжении две недели. Свяжитесь с Департаментом искусств, постарайтесь разработать что-то вместе с ними. И Бога ради, найдите фотографа, у которого мужчина выглядел бы как мужчина, а не как манекен в витрине магазина. Отыщите настоящего игрока в поло. Если он то что надо и будет на высоте, я за ценой не постою…
Вот уже девять лет Ноэль Килинг работал на фирму «Уэнборн и Уайнбург». Девять лет — немалый срок для рекламного дела, а Ноэль продолжал работать все в той же фирме и время от времени сам удивлялся, что ему по-прежнему сопутствует успех. Другие его коллеги-ровесники давно уже ушли кто куда, одни в другие компании, другие даже открыли собственные агентства. А Ноэль оставался все в той же фирме.
Постоянство это объяснялось главным образом обстоятельствами его личной жизни. Если вспомнить, через год или два после поступления в фирму «Уэнборн и Уайнбург» Ноэль всерьез подумывал о перемене места работы. Его одолевало беспокойство, он чувствовал неудовлетворенность, работа его не очень-то увлекала. И он предавался радужным мечтам: вообще бросить рекламу и завести какое-то собственное дело, допустим, заняться продажей земли или товаров широкого потребления. В голове его рождались грандиозные планы, только вот денег не было, и он вынужден был смириться с тем, что есть. Порой им овладевало отчаяние — столько упущенных возможностей!
А потом, четыре года тому назад, все переменилось, и довольно драматичным образом. Ноэлю минуло тридцать, он все еще оставался холостяком, одна подружка сменяла другую, его это вполне устраивало, и не похоже было, что он вообще когда-либо изменит свой образ жизни. Но тут вдруг умерла его мать, и впервые в жизни в распоряжении Ноэля оказались деньги.
Умерла она неожиданно, и это было таким ударом, что какое-то время он никак не мог поверить, что она навсегда ушла из его жизни. Он любил ее, хотя и не предавался сентиментальности и не демонстрировал свою привязанность, но, если сформулировать более точно, мать была для него не только постоянным источником пищи насущной, не только снабжала его чистой одеждой, предоставляла теплую постель, но и, когда он просил, оказывала моральную поддержку. Он уважал мать за то, что она твердо стояла на страже собственной независимости, и высоко ценил ее неукоснительное правило никогда, ни в какой форме не посягать на его, Ноэля, личную жизнь. Однако многое в ее поведении его просто бесило. Самое худшее было то, что она вечно окружала себя какими-то неудачниками и просто любителями поживиться за чужой счет. Каждый встречный-поперечный становился ее другом. А Ноэль всех их называл приживалами. Она не обращала ровно никакого внимания на его циничные замечания, и, словно мотыльки на огонь, к ее очагу слетались одинокие старые девы и вдовы, нищие художники и безработные актеры. Всем им она старалась помочь, и Ноэль считал, что это так же глупо, как и эгоистично с ее стороны, поскольку свободных денег в семье не было, их не хватало даже, как считал Ноэль, на самое необходимое.
Эта бездумная щедрость отразилась и в ее завещании. Большая сумма денег была оставлена совершенно чужому парню, не имеющему никакого отношения к их семье… Почему-то она пригрела его и почему-то захотела ему так щедро помочь.
Для Ноэля это был жестокий удар. Чувства его были глубоко уязвлены, понес значительный ущерб и его карман. Он никак не мог забыть об этом бессмысленном даре, но что толку было сожалеть и злиться — мать ушла. Он не мог высказать ей свое мнение по этому поводу, обвинить ее в предательстве, потребовать объяснений. Она ушла, она была вне досягаемости. Она где-то там, за бездонной пропастью или за рекой, которую не переплыть, на солнечной поляне или под сенью деревьев — как там ей представлялось Царство Небесное? — ей не страшен его гнев и ее ничуть не трогают его упреки и притязания. Она, быть может, втайне подсмеивается над своим сыном, и глаза у нее лукаво поблескивают.
Когда он отвернулся от семьи — собственно, ему некого было огорчать, кроме двух сестер, и сосредоточился на работе — единственной устойчивой части своей жизни. К собственному удивлению, а также к удивлению своего начальства, он обнаружил — и как раз вовремя, — что работа в рекламе, оказывается, ему очень интересна и он делает ее отличнейшим образом. К тому времени, когда все формальности с оставленным матерью наследством были завершены и его доля благополучно положена в банк, юношеские фантазии о том, как он вдруг разбогатеет, пустившись в крупную игру или придумав что-то совершенно необыкновенное, перестали занимать Ноэля. Одно дело манипулировать чьими-то чужими деньгами и совершенно другое — пускаться в авантюры с собственными. Он заботился о своем банковском счете, словно о ребенке малом, и ему даже в голову не приходило подвергать его хотя бы малейшему риску. Позволил он себе лишь один расход — купил автомобиль и осторожно начал устраиваться в своей новой жизни…
Юность кончилась, теперь текла повседневная жизнь со всеми ее трудностями. Мало-помалу Ноэль принял ее условия, а также понял, что его последняя обида на мать постепенно отступает. Что толку в запоздалых сожалениях, они ничего не дают. Да и надо быть справедливым: он тоже что-то получил, причем не так уж мало. К тому же горе его было неподдельно, ему очень недоставало матери. В последние годы, с тех пор как она уединилась в своем новом доме в Глостершире, он редко с ней виделся, но все же она всегда была там — на другом конце телефонного провода либо в конце долгого пути, когда вдруг почувствуешь, что не в состоянии ни минуты больше переносить раскаленные улицы летнего Лондона. И не имело ровно никакого значения, приедешь ты на уикэнд один или с друзьями. Место в доме матери находилось для всех, всех ждал радушный прием и вкусная еда, все было легко и приятно, и тебя не заставляли стричь газон или копать грядки. В камине потрескивали поленья, цветы в вазах источали нежнейший аромат, гости могли насладиться горячей ванной, их ждали мягкие постели, отличные вина и приятная беседа.
