Джулиан Барнс - Как все было
Учти также элемент удачи. Ты сам мне когда-то рассказывал, что крупному предпринимателю нужны не только смелость и проницательность, но также и везение. Разве тебе не повезло, что ты первым познакомился тогда с Джил в «Черинг-Кросс отеле», а мне разве не повезло, что тебе повезло с ней познакомиться?
Деньги, насколько я понимаю, — вещь с моральной точки зрения нейтральная. Их можно употребить на благо, а можно во зло. Можно осуждать тех, кто ворочает деньгами, как можно осуждать и тех, кто владеет любовью. Но не сами эти вещи.
Он как будто бы уже не так внимательно ко мне прислушивался, и я решил, что пора подвести итог, чтобы он не отвлекся окончательно. Для ясности я разлил по нашим двум рюмкам остаток виски и сказал в заключение:
— Рыночный фактор, Стю, вот с чем тебе приходится считаться. Я намерен ее у тебя перекупить. Я выиграю тендер. Ты сможешь остаться на роли номинального директора, иначе говоря — друга, но боюсь, казенный автомобиль с шофером придется возвратить.
Само собой, я сознаю парадоксальность ситуации не хуже тебя. Ты, дитя рынка, стараешься выгородить для себя домашний участок жизни, отстаиваешь его неподвластность могучим силам, с которыми ты имеешь дело каждый божий день, с 9 утра до 5 вечера. А я, классический… как бы это сказать?.. гуманитарий с артистическими наклонностями и романтической душой, со своей стороны, вынужден признать, что человеческие чувства не подчиняются правилам поведения, изложенным в изысканной книге придворного этикета, а мятутся, послушные порывам, настоящим ураганам, бушующим на рыночной площади.
Приблизительно в это время и произошел неприятный инцидент. Стюарт, помнится, протянул мне огонек — прикурить (да, я знаю, но в минуты стресса никотиновый рецидив как-то напрашивается), почему-то мы оба встали и при этом со всей силой столкнулись головами, так что прямо искры из глаз. Хорошо еще, что у Стюарта были линзы, а то очки бы разлетелись вдребезги.
Миссис Дайер была чрезвычайно добра. Она смыла кровь с моей одежды и сказала, что хотя зрение у нее уже не такое, как было, однако, по ее мнению, тут нужно наложить швы. Но мне, честно сказать, не хотелось вести мою колымагу по переулкам в ночную пору, и я удалился в свое жилище среди ветвей.
Когда пьян, боль не чувствуешь. И когда проснешься в похмелье, ужаснее которого свет не видывал со времени попойки по случаю совершеннолетия Силена, — тоже. Распространяется ли этот закон на всех, я предоставляю выяснить любителям экспериментов.
СТЮАРТ: Я допускаю, что нехорошо было с моей стороны наносить ему удар головой. Возможно. Но я подчинился рыночным законам, разве не ясно?
Дело в том, что я часто отключаюсь и не слушаю Оливеровы рассуждения. Чтобы знать, что он говорит, мне довольно слышать половину. У меня за все годы выработался такой фильтрующий механизм, отделяющий то, что имеет для меня значение, от всяческой бодяги, которая служит упаковкой. Я могу сидеть с рюмкой в руке, даже напевать что-нибудь про себя и одновременно выковыривать косточки из его словес.
Конечно, у них роман. Уж вы-то хотя бы не смотрите на меня так. Муж всегда первый заподозрит и последний узнает, я сам это говорю, но что уж он знает, то знает. А сказать вам, откуда я знаю? Я понял по тому, что она ему рассказала про нас. Я, пожалуй, мог бы поверить — с трудом, но мог бы, — в эту басню, что, мол, он влюбился и повадился приходить каждый день, что снял комнату напротив, так как его страждущее сердце жаждет быть поблизости от нее, но что ничего такого между ними нет. Но одна его обмолвка, сам он ее даже не заметил, но я по ней сразу понял, убедился, что его направляет никакое не страждущее сердце, а совсем другая часть тела. Он проговорился, что мы с Джил познакомились в «Черинг-Кросс отеле». Мы тогда с ней условились, что никому, в особенности Оливеру, не расскажем, где мы встретились. Стеснялись признаться, если честно. Оба стеснялись. И выдумали целую историю. Такой уговор забыть нельзя. А она забыла. И выболтала все Оливеру. Это служит доказательством, что у нее с ним роман, — она предала меня. А доказательством предательства с его стороны служит тон, каким он вскользь, между делом, упомянул «Черинг-Кросс отель», как незначительный пустяк, про который всем известно. Если бы у них не было романа, то-то бы он поднял шум и смех по этому поводу, стал бы насмехаться и «острить», как ему кажется, а я вижу в этой его манере признак психической неуравновешенности.
Он не изменился, душка Оливер. Одолжи соверен, отдай жену. В сущности, он паразит, понимаете? Сноб, белоручка и паразит.
Что-то он такое плел, я не прислушивался, на тему о том, Что Связывает Вместе Пары и Что Связывает Вместе Общество. Одно из тех умных маленьких эссе, которые он так лихо писал, когда мы с ним учились в школе. Почему гулять на стороне — это ну просто Французская революция. Когда-то, когда я был маленький, такие вещи производили на меня впечатление. Потом, помню, он как-то перешел от этого к рассуждениям насчет рыночного фактора. Тут я немного прислушался, потому что когда Оливер выказывает себя полным дураком, это все же занимательнее, чем когда он выказывает себя дураком только наполовину. Так что я выслушал его аргументы и взвесил его доказательства, и в целом его мысль сводится вот к чему (поправьте меня, если я слишком упрощаю): в том, что я сплю с твоей женой, виноват Рынок. Вот, оказывается, в чем причина. Я-то думал, причина в том, что ты в нее влюблен, или что ненавидишь меня, или и то, и другое. Но если причина — Рынок, то я, малое колесико в рыночной машине, теперь, конечно, понимаю, почему ты так поступаешь. У меня сразу на душе полегчало.
Тут он сунул в рот очередную сигарету (девятую за вечер, я считал), и выяснилось, что у него кончились спички.
— Давай-ка, браток, перепихнемся по-голландски, — сказал он мне.
Выражение это мне было незнакомо и, возможно, оскорбительно, поэтому я не ответил. Оливер наклонился ко мне, вынул у меня из пальцев курящуюся сигарету, стряхнул пепел, раздул докрасна кончик и прикурил свою сигарету от моей. В том, как он все это проделал, было что-то отвратительное.
— Это и называется, браток, перепихнуться по-голландски, — пояснил он с наглой, омерзительной ухмылкой.
И тут я решил, что с меня довольно. Еще и «браток» вдобавок. Я встал и спросил:
— Оливер, а ты целоваться по-эдинбургски никогда не пробовал?
Он, очевидно, решил, что мы обсуждаем новые выражения, и, может быть, даже подумал, что я даю ему совет, как обращаться в постели с моей женой.
— Не пробовал, — ответил он, оживившись. — Я в столице скоттов не бывал.
— Я тебе покажу.
Я встал и показал рукой, чтобы он тоже поднялся. Он встал рядом, покачиваясь. Я взял его за грудки и заглянул ему в лицо, в страшное, потное лицо того, кто… мою жену. Когда? Когда последний раз? Вчера? Третьего дня?
— А вот это поцелуй по-эдинбургски, — сказал я и с силой боднул его головой прямо в лицо. Он опрокинулся навзничь, сначала вроде как полусмеясь, будто я собирался ему что-то показать, но не вышло. Потом, убедившись, что это не ошибка, он удрал. Он вообще-то нельзя сказать, что такой уж бесстрашный кулачный боец, наш Оливер. Точнее сказать, он просто отчаянный трус. В кабак рискует зайти, только если там дамский вечер, если вы знаете, что это такое. Он объясняет, что у него отвращение к физическому насилию из-за того, что его в детстве папаша бил. Чем, интересно? Свернутой в трубочку газеткой?
Знаете что? Я не хочу больше говорить об Оливере. Вообще никогда. У меня никаких сил не осталось после вчерашнего. Да еще этот кретин измазал кровью ковер.
Хотите знать, как я себя чувствую? Могу объяснить. Мы в школе часто играли в солдат. У нас был Сводный Ученический полк. Вот, например, как чистят винтовку. Берешь лоскут два на четыре, скатываешь потуже и вставляешь в очко шомпола, конец шомпола запускаешь в ствол и тянешь тряпицу через дуло. Она идет туго, так как очень плотно прилегает к стенкам ствола, но идея в том, чтобы протянуть ее во всю длину насквозь, от затвора и до дула. Не такая простая операция. И я так же себя чувствую: словно через всего меня кто-то протягивает на проволоке лоскут, в зад втыкает, через нос вытаскивает, и так раз за разом. В зад втыкает, через нос вытаскивает.
А теперь не приставайте ко мне больше, ладно? Мне надо побыть одному. Спасибо.
Тлеют в пепельнице две сигареты,Мы сидим вдвоем, любовью согреты…Но приходит третий, чужой человек…
Вы-то, конечно, знаете, спят они или нет. Конечно, знаете. Так скажите мне. Ну пожалуйста, скажите, а?
12. Нет, избавьте меня от Вэл. Только не связывайтесь с Вэл
СТЮАРТ:
Дотлевает моя сигаретаЯ буду блуждать всю ночь до рассветаПлакучая ива плачет по мнеПтицы ночные щебечут во снеМне так горько так одиноко.
Это Патси. Нельзя не узнать, верно ведь? Это из ее песни «Блуждаю ночью».
