Джеймс Олдридж. - Дипломат
Эссекс проворчал что-то и откинулся на спинку сиденья. Больше нельзя было избегать неприятных мыслей.
Он попал в искусные руки, и в том, что произошло, нечего винить этого маленького переводчика. Но он мог возмущаться посольским переводчиком, который сидел, как немой, во время всего приема и не пришел ему на помощь. Болван. И Мелби хорош. Зачем такой человек, как Мелби, суется в дипломатию? Ему бы галантерейщиком быть. Вот каких людей выбирает Дрейк! Им бы манишками торговать в Хеммерсмите.
Теперь о Молотове. Нет сомнения, что этот русский уверен в себе, очень уверен. Молотов не добился бы своего так легко, если бы Эссекс не оказался в столь невыгодном положении. Прежде всего, миссия с самого начала была обречена на провал. Нельзя было ехать так скоро после Московской конференции. У русских все козыри на руках, потому что они действуют в Иране с полной уверенностью и могут послать англичан и Эссекса к чертям. Молотов так и сделал, очень вежливо, но категорически, и Эссекс стерпел это только потому, что ему не хотелось вернуться в Лондон, ничего не добившись. Но все это только начало. Эссекс понимал искусство дипломатии как искусство стоять несколько выше событий и людей, в том числе и министров. Это и значит быть хорошим дипломатом. Эссекс был хороший дипломат и знал, когда надо наступать, а когда отступать. Он хорошо выучился этому за последние двадцать лет, в частности в предвоенные годы, когда добрая половина его работы состояла в том, чтобы улещать раздражительных диктаторов и в то же время показывать им, что Англия не позволит шутить с собой. Но здесь все по-другому. Молотов хладнокровен и тверд, и это делает миссию Эссекса более трудной, чем он ожидал. К тому же отсутствие практики – он слишком давно не занимался настоящей дипломатией. Последние четыре года он провел в Вашингтоне, а убеждать американцев, чтобы они посылали вдвое больше военного снаряжения, чем они хотели, было делом нетрудным, особенно при этом идеалисте Рузвельте, с которым Эссекс отлично ладил. В Вашингтоне только и требовалось, что быть блестящим и обаятельным англичанином, водить дружбу со своими сторонниками в Америке и возбуждать отчаянную зависть своих американских врагов. Нос с горбинкой и три ряда орденских планок – этого было вполне достаточно, конечно, в сочетании с его личным обаянием и английским юмором. Но Москва – не Вашингтон, и Эссекс все еще не разобрался в этом городе. В сущности, до настоящего столкновения с Молотовым и не дошло. Плохо то, что неизвестно, последнее это слово Молотова или нет. Испытанный способ – так обставить первый прием, чтобы он казался последним, особенно, когда победа кажется легкой, как, повидимому, кажется Молотову. Но как бы то ни было, Молотов категорически отказался обсуждать иранский вопрос. Это сильно смущало Эссекса, и, хотя ему приходилось переживать куда более серьезные дипломатические провалы, он никогда еще не чувствовал себя таким дураком.
Машина круто свернула во двор посольства, огни фар скользнули по фасаду; она забуксовала на льду, шофер дал газ, машина взяла подъем и остановилась у подъезда. Эссекс подождал, пока шофер откроет дверцу, и, откинув плед из верблюжьей шерсти, вышел из машины. Он уже собирался войти в подъезд, когда кто-то окликнул его: – Это вы, Гарольд?
Эссекс оглянулся и увидел высокого мужчину без пальто, который, размахивая руками, вразвалку подходил к нему.
– Гарольд! – позвал он снова.
– Кто это? – спросил Эссекс.
– Господи, да он не узнает меня!
– Кто это? – повторил Эссекс сердито. Высокий мужчина подошел вплотную.
– Джон Асквит, – сказал он.
– Что вы тут делаете, чорт вас возьми? – Эссекс и Асквит сжали друг друга в объятиях, и Асквит изо всех сил хлопнул Эссекса по спине.
– Я здесь уже три месяца, – сказал Асквит, – я знал, что вы приехали, дружище, но мы только что вернулись из Финляндии. Пойдемте ко мне.
– Куда?
– Вот сюда, идемте.
– Уж этот Асквит! Всегда окажется там, где его и не ждешь. – Эссекс так обрадовался встрече, что даже забыл о Молотове. Он сказал Мелби и Джойсу, что они свободны до утра, и последовал за Асквитом. – Бог мой, как давно мы с вами не видались! Ну как же я рад! А то я здесь уже начал падать духом.
– А что? – спросил Асквит насмешливо. – Разве вам здесь не нравится? – Асквит от души смеялся, грея руки в карманах пиджака. – Где мы виделись последний раз?
– Не помню.
– Вероятно, на каком-нибудь пышном приеме, которые вы так любите, – сказал Асквит.
Они обогнули здание посольства и подошли к небольшому квадратному домику, похожему на тот, где жил Мелби, но двухэтажному. В передней на Эссекса бросился спаньель, и Асквит отогнал его, прикрикнув: – Ложись, Водка!
Женщина, впустившая их, закрыла за ними дверь, поеживаясь от холода.
– Джейн, – сказал Эссекс, обнимая ее. – Все та же Джейн! Как я рад вас видеть. Подумать только, что вы оба здесь.
– Пора нам уже было встретиться, Гарольд, – сказала женщина. – Ты вышел без пальто, – мягко попрекнула она мужа.
– Э-э! – Асквит отмахнулся от жены и пошел вперед. – У нас ваш фактотум, Гарольд. – Асквит ввел Эссекса в гостиную, где ярко пылал камин. – Мак-Грегор! – произнес Асквит, по-шотландски проглотив глухую гласную. – Ваш господин и повелитель здесь, и вот теперь-то вам и влетит.
Эссекс сухо улыбнулся Мак-Грегору, но не сказал ни слова. Пусть почувствует, что он на него сердится. Асквит безусловно стал еще более сумасшедшим, чем был. Джейн Асквит, напротив, еще милее и очаровательнее, чем всегда, – если только это возможно. Эссекс снова подумал, как приятно видеть их, хотя и знал, что Асквит непременно будет ругать всё и вся. Вот уже начинается.
Асквит стоял перед огнем, облокотившись на каминную доску, и свирепо смотрел на прямо на Эссекса.
– Я так и знал, что вы приедете в Москву, – сказал он. – И кое-что для вас приберег.
– Только не очень сложное, Джон, – сказал Эссекс опасливо.
– Не очень сложное! – Асквит воздел руки. – У Вордсворта нет ни одной строки, которая не была бы безнадежно сложной.
– Ну, давайте, – сказал Эссекс. – Что это?
– Ах, что это? – переспросил Асквит. – Вам это понравится, если вы только вспомните. Это написано про вас в Москве, Гарольд. Совершенно точно.
– Я вспомню, – сказал Эссекс. – Что это?
– Жалоба англичанина на французскую революцию. – Какая именно жалоба?
– Вот какая, – сказал Асквит, по-ораторски взмахнув руками. – «Ужасный ход Судьбы! История встает защитницей безумств и тяжких преступлений; безмерной Наглости и Низости – почет, насмешка – Совести, исполненной сомнений! Беги с презреньем тот, кто жгучих слез не льет, от Чванства подлого и Самовосхвалений, от жалкой Трусости, кумир которой – Власть!..» – Асквит ударил себя в грудь и посмотрел на Эссекса. – Дальше, – сказал он, – начинайте, где хотите. Послушаем.
Эссекс начал не задумываясь: – «Недаром сказано, что ярость Человека зерном Грядущего не может в землю пасть. Законам божиим, начертанным от века, спешите подчинить неправый свой Закон, затем что преступил и Честь, и Совесть он, и Человечности священные границы». – Он взглянул на Асквита. – Так ведь? Асквит нетерпеливо затряс своей большой головой. – Разве это все? – вскричал он. – Вы хотите выпустить всю лучшую часть: «Но горе тем, кто в слепоте своей приложит руку к бедствиям народным!» Вот это вам должно понравиться: «Избранница небес, Британия! Не стань рабой пришедшего с чужбины вольнодумства; с презреньем отвернись от галльского безумства, чтоб, вырвавшись, твой гнев не перешел за грань и кровью собственной не обагрил одежды, чтоб запоздалых слез горячая волна бесплодно не лилась на мертвые надежды. О, если юношей твоих, моя Страна, удержит на краю мое предупрежденье, – как сердце вещее Поэта запоет! Кто вечной истины живую силу чует, тот, Родина, к тебе стремит свое моленье – не с тем, чтоб истребить, но чтоб спасти Народ, и поощряет он тебя, и не бичует!» – Асквит дошел почти до неистовства, и это заставило его жену отложить в сторону рукоделие и взмолиться о пощаде.
Эссекс засмеялся, Мак-Грегор тоже.
– Довольно, Джон, – сказала Джейн. – Это нелепо.
– Конечно, нелепо! – сказал Асквит.
– Сядь, пожалуйста, – сказала ему Джейн и обратилась к Мак-Грегору: – Они всегда так, когда встретятся. Они считают себя единственными людьми на земле, которые знают наизусть всего Вордсворта. Вы уж извините их.
– Как это прекрасно! – вздохнул Эссекс.
– Большего вздора никто еще никогда не писал! – воскликнул Асквит.
– Перестань, Джон, – спокойно сказала миссис Асквит.
– Я помню время, когда вы считали Вордсворта единственным английским поэтом, – сказал Эссекс. – А я и сейчас так думаю.
– Единственный поэт еще хуже Вордсворта – это Суинберн, а он вовсе не поэт. – Асквит бросился в кресло и вытянул ноги.
– Вы сами не знаете, что говорите, – сказал Эссекс. – Вордсворт вывел английский язык из состояния упадка и вернул ему былую красоту елизаветинских времен. Вспомните «Кукушку»!
