Александр Проханов - Господин Гексоген
– О чем же книга, которую пишет Виктор Андреевич? – Прокурор был восхищен коллекцией, восхищен Вероникой. Опоенный зельем, искал поводов восхищаться. Казался себе чутким, романтичным, утонченным. – Он пишет книгу о бабочках, – охотно и приветливо стала объяснять Вероника. – Каждая пойманная бабочка – это страничка его жизни, какой-нибудь военный случай, встреча с политиком или разведчиком. Ну и, конечно, любовные приключения, встречи с прекрасными женщинами. Книга – дневник жизни, где каждая бабочка – листок календаря. Белосельцев был изумлен проницательностью молодой женщины, угадавшей его тайную мечту. Был изумлен утонченной веселой ложью, с которой она говорила. Ей нравилось лгать и играть.
– Рад видеть вас в моем доме. – Белосельцев взял с подноса рюмку, ту, на которую указали ему смеющиеся глаза Вероники. – Я восхищаюсь вашим мужеством. Понимаю весь риск вашей деятельности. Желаю вам успеха в многотрудных деяниях на благо России, во имя Его Величества Закона!
Прокурор благодарно принял рюмку из рук Вероники. Они чокнулись, и Белосельцев, глотая обжигающий душистый коньяк, видел, как хватают хрусталь губы Прокурора, как не спускает он глаз с Вероники. Действие зелья стало проявляться немедленно. В голове Прокурора загорелось негасимое солнце. Он испытал прилив возбуждения, желание говорить, рассуждать. Ему хотелось нравиться, слышать похвалы, быть в центре внимания. Растворенный в коньяке препарат порождал в нем род безумия, когда он остро, с нарастающей силой ощущал свое величие, был милостив к окружающим, делился с ними этим величием.
– Вы верно меня угадали!.. Его Величество Закон и Ее Величество Россия!.. Я чувствую драматизм момента!.. От меня одного зависит, в каком направлении двинется история России!.. Страшно подумать, что от воли, честности, бесстрашия одного человека зависит судьба великой страны, великого народа, нашей молодой и такой хрупкой демократии!.. Это страшная тяжесть, страшная ответственность!.. И одновременно счастье!.. На тебя смотрят враги и друзья, тебя ненавидят, тебя обожают!.. Я владею страшной тайной!.. Если бы вы знали, что содержится в тоненькой розовой папочке, лежащей в сейфе в моем кабинете!.. Какие чудовищные преступления власти!.. Какая бездна падения!.. Это не люди, а клубок червей, проползший в Грановитую палату!.. Не просто воры, похитившие заводы, прииски, авиационные компании!.. Не просто грабители, уносящие из казны алмазы, золото, драгоценные изделия и царские монеты!.. Они похитили саму власть, сам священный выбор народа, каждый раз, в дни выборов, похищая миллионы голосов избирателей, продлевая с помощью невиданного обмана свое бесчестное присутствие в Кремле!.. И во-круг этого трупы, заказные убийства, развязывание войн!.. В этой папочке смертный приговор Президенту!.. Смертный приговор его ненасытной семейке!.. Смертный приговор Зарецкому!.. – Прокурор говорил безостановочно. Белосельцев чувствовал его беззащитность. Ему было скверно от мысли, что он участвует в не праведном деле. Вероломно заманил человека в ловушку. Он уже собирался прервать Прокурора, открыть обман. Но в соседней комнате громко зазвонил телефон. Белосельцев поспешил к телефону, снял трубку и не ошибся – звонил Гречишников:
– Молодец, все отлично!.. Вижу вас на экране!.. Слушаю ваш разговор!.. Все классно, все удается!.. Ты делаешь великое дело!.. Отомсти за «Новую Хазарию»!.. Отомсти за оскверненный Кремль!.. Через пять минут уходи, оставляй его с девкой!.. Если что, я рядом!.. – Гудки в трубке. Он вернулся в комнату в момент, когда Прокурор читал Веронике стихи, держа ее руку.
– «Умирают левкои, – легко им. Догорела заря – зря. Как сиреневый пар – парк…» Ну это так, пустое… Воспоминания чудных дней… Теперь в моей судьбе властвует не рифма, а закон… Впрочем, сейчас, когда я вас увидал… – Появление Белосельцева его смутило. – В молодости я увлекался Бальмонтом, Северяниным… Божественная коллекция… – Срочный вызов. Должен вас ненадолго оставить, – сказал Белосельцев. – Вероника, развлеките дорогого гостя. Расскажите ему подробнее о нашей коллекции. Совершите с ним путешествие на иные континенты, в иные миры… Вероника проводила его до дверей, улыбнулась на прощанье очаровательной улыбкой, синтезированной в лаборатории обольщений. Он снова ощутил запах ее духов, как струйку эфира в душном воздухе Африки, оставленную пролетевшей бабочкой.
Во дворе было темно, шел дождь. Горели по фасаду мутные желтые окна. Машина с антеннами стояла под мокрым деревом без огней. Белосельцеву почудилось, что за темными стеклами загорелся и тут же погас красный уголек сигареты.
Он вернулся домой, зажег свет, и голые, лишенные коллекции стены кабинета ужаснули его бледными прямоугольниками, испятнавшими обои. Вернулся в гостиную. Снял с книжной полки Тургенева. Положил на столик. Лег на кушетку под плед. Открыл «Записки охотника» и стал читать наугад отрывок с описанием летнего луга. И вдруг счастливо задохнулся, ослеп от солнечного блеска травы, мелькания цветов. От мотыльков, прозрачных в слепящем свете, облепивших пряный цветок. Его сон был продолжением луга. Он бежал по траве, и голые ноги чувствовали теплую землю, режущий, застрявший между пальцев стебель, рыхлую кротовую норку, пепельно-сухой муравейник. Он не хотел просыпаться, стараясь продлить молодой и горячий бег, слыша вторжение режущей телефонной трели.
Говорил Гречишников:
– Немедленно приезжай к Копейко!.. Такое увидишь!.. Ты великий разведчик, Виктор Андреевич!.. «Подвиг разведчика», вторая серия!.. – с захлебывающимся смехом кувыркнулся и исчез в глубине телефонной трубки. Среди ночи Белосельцев отыскал ампирный особняк с колоннами, с чугунной решеткой балкона, с кнопкой звонка, врезанной в белую кладку. Охранник, успев разглядеть его сквозь застекленную трубочку телекамеры, впустил в дом. В небольшом, матово озаренном помещении его встретили Гречишников и Копейко.
«О тебе, моя Африка, шепотом в тишине говорят серафимы…»
Гречишников обнял Белосельцева, любовно заглянув в него оранжевыми глазами.
– Радовался ли так Королев, получив первые снимки с лунохода?
Копейко, круглоголовый, пушистый, округлив совиные глаза, усмехался маленьким ртом.
– Настаивал и буду настаивать!.. Что невозможно достичь с помощью воздушных армий, достигается с помощью женского лобка, правильно сориентированного во времени и пространстве!..
Он держал в руках кассету. Целил ее в скважину видеомагнитофона, перед которым стояли початая бутылка водки, мокрые рюмки, тарелка с нарезанной семгой.
– Не томи, покажи! – Гречишников наполнил рюмки, восторженно глядя на Белосельцева, как на героя, за которого предстояло выпить. – Засунь ее поглубже, будь добр!
Копейко утопил кассету в магнитофон. Нажал пульт. На матовом экране, среди легкой ряби, как отражение на выпуклой голубоватой поверхности, возникли кадры.
Белосельцев увидел знакомую кровать с полосатыми мутаками, изображенную в косом ракурсе сверху. Прокурор притягивал к себе Веронику. Та слегка отстранялась, а он двумя руками обнимал ее за пояс, прижимал к своему животу. – Он может вернуться?.. Вы уверены, что он не вернется? – Прокурор целовал Веронику в открытую шею, при этом была видна его лысеющая голова и ее смеющееся лицо.
– Вернется через час или больше. Должно быть, поехал к своей старой больной тетушке, которой стало плохо. Он иногда уезжает к ней по срочному вызову. Мы прерываем редактирование книги.
– Давай ее с тобой редактировать!.. – Прокурор целовал ее шею, неловко расстегивал ей блузку. – Пускай помогает тетушке, а мы будем редактировать книгу… Вернется, а она отредактирована…
Был слышал ее смешок, его тяжелое дыхание. В объектив попадал фрагмент стены с коллекцией бабочек. – Ну давай, давай, старый козел! – весело комментировал Гречишников. – Давно не раздевал молодых баб?.. А как же жена?.. А семья?.. А нравственность?.. А честь мундира?.. Ну, Прокурор!.. Ну, «рыцарь закона»!.. Ну, совесть нации!.. Козел похотливый!..
На следующих кадрах, уже прошедших предварительный монтаж, следовал эпизод раздевания. Прокурор, неловко нагибаясь, хватая подол, а затем, подымаясь на цыпочки, снимал с Вероники платье. Вздымал над ее головой. Вытянув руки вверх, она позволяла снимать, чуть мешая, выгибая бедра, поддразнивая Прокурора. Тот справился с платьем, откинул его куда-то в сторону. Принялся из-за спины расстегивать ей лифчик. Она улыбалась. Был виден ее прямой бестужевский пробор, зябкое передергивание плеч. Прокурор, что-то курлыкая, освободил ее от лифчика. Колыхнулись ее круглые, тяжелые груди. Прокурор жадно наклонял лицо, пытался целовать ее грудь, задыхался, а она мешала, глядела насмешливо на его наклоненную, дрожащую лысину.
– Дорогая, как же ты хороша, как прелестна!.. Не бойся меня, не бойся!..
Гречишников едко смеялся:
– Да она тебя не боится, хрыч!.. Ты бы ее не боялся!.. Своя небось баба обрыдла!.. Свежатинки захотелось?.. Кушай, кушай, с подливочкой!.. Скоро икать начнешь!..
