Тьерри Коэн - Я выбрал бы жизнь
Он давно все подсчитал между двумя отсутствиями и расположил каждый свой поступок в проблесках своей жизни.
Жизнь длиной в девять дней. И столько событий. Мало из них можно назвать счастливыми, но подлинно счастливые хранили дыхание страсти.
Девять дней. И так много утраченных надежд.
Его одели в антрацитового цвета костюм и белую рубашку с бордовым галстуком. Тщательно причесали и побрызгали одеколоном. Жереми подумал, что ему готовят маленький праздник в честь дня рождения.
Он боялся момента, когда ему поднесут зеркало, чтобы он мог полюбоваться собой, но ни одна санитарка об этом не подумала. Ему не хотелось видеть, каким он стал. Он попытался пошевелить правой рукой, но она стала такой же неподвижной, как и все остальное тело. В этом теле, как в могиле, была погребена душа, которой было всего лишь двадцать лет и несколько дней.
Он был телом — без жизни.
Он был стариком, и единственной его надеждой было увидеть своего сына.
Ему было необходимо наполнить смыслом свои последние часы, проститься с жизнью, не сползти тупо в небытие, не уйти, не увидев в последний раз дорогое существо, не ощутив ласку любящей руки.
Жереми усмехнулся про себя при мысли, что его сыну еще может быть интересна эта руина из плоти и струпьев. Может быть, он уже не надеется?
Весеннее солнце ласкало его кожу. Он замечтался, представляя себе, как лучи проникают в каждую пору, чтобы отогреть клетки, пробудить жизненные функции, подзарядить их недостающей энергией. Еще немного — и он сможет встать, пройтись, заговорить и засмеяться.
Облако заслонило солнце, и Жереми мысленно выругался. Он открыл глаза, чтобы оценить размер помехи.
Перед ним стоял Симон. Жереми почувствовал, как в нем разлилось тепло. Еще один источник энергии.
Симон всматривался в глаза Жереми, и тот понял, чего он ищет. У него вырвался невнятный звук. Симон подошел ближе. Жереми пристально уставился на него, щуря глаза и хмуря брови, изо всех сил стараясь дать ему понять, что он здесь.
Симон протянул руку и накрыл ею ладонь старика. От этого прикосновения Жереми почувствовал, как его рука чуть двинулась. Он сосредоточил всю свою волю на этой части тела — и пальцы зашевелились. Он собрался еще, боясь, как бы густой туман возраста не унес плод его усилий.
Симон понял и устремил глаза на его руку, которая едва заметно шевелилась.
И тогда вся его любовь, вся воля, вся энергия солнца и счастья вновь увидеть сына позволили ему согнуть пальцы и приподнять сжатый кулак на несколько сантиметров.
Симон растроганно улыбнулся. Он приложил свой кулак к кулаку отца и посмотрел на него с победоносным видом.
— Значит, ты вернулся наконец? — прошептал он. — Я так счастлив! Это как знак свыше! Я так на это надеялся! Сегодня свадьба моего сына. Я хотел, чтобы ты на ней был!
Он сел, взял руку отца и потер ее.
— Я знаю, ты понимаешь все, что я говорю. Знаю, что ты задаешь массу вопросов. Постараюсь на них ответить. Во-первых, я навещал тебя, часто. Не только в твои дни рождения. Меня так взволновала наша встреча девять лет назад. Конечно, каждый раз я убеждался, что тебя нет. Но проводить с тобой время, знать, что где-то за этим неподвижным телом — душа моего отца, мне было достаточно.
И когда мы назначили дату свадьбы Мартена, я молил Бога, чтобы ты вернулся. Мне так хочется познакомить тебя со всей семьей.
Я говорил им о тебе вчера вечером. Мы собрались у нас дома. Я сказал детям, что у них есть дедушка и что сегодня они с тобой познакомятся. Они были взволнованны, сам понимаешь. Даже рассердились, что я скрывал от них правду. Я и сам засомневался, прав ли я был, храня эту тайну для себя одного. Слишком поздно, подумал я. Все пришло слишком поздно. И жизнь прошла.
Я рассказал о тебе и маме, и Тома. Они были потрясены. Тома даже, кажется, обиделся на меня, сам толком не зная почему. А мама как будто вздохнула с облегчением. Признаюсь, она волнуется при мысли, что увидит тебя сегодня. Вообще-то она не знает, что и думать. Она считает, что ты не в своем уме, — так ей, наверно, легче принять мысль об этой встрече.
Вот. Я не знаю, ответил ли на все твои вопросы. Не знаю, хочешь ли ты пойти со мной, но есть в жизни моменты, когда сын должен принять решение за своего отца.
Жереми шевельнул рукой, успокаивая сына. При мысли предстать перед Викторией таким ущербным он сначала испугался. Но, подумав о совсем близкой смерти, ощутил необходимость увидеть ее в последний раз.
— Ты просто красавец-дедушка, — сказал Симон. — Борода тебе очень идет. Санитарки, наверно, уже собрали твои вещи. Я приду за тобой через несколько минут.
Симон встал и скрылся. Жереми почувствовал, как им овладевает безмерная усталость.
Эта встреча потребовала слишком много энергии, всколыхнула слишком много чувств.
Его одолела дремота.
Они были перед синагогой.
Симон на руках вынес его из машины и осторожно усадил в инвалидное кресло. Теперь он катил его перед собой среди гостей, которые здоровались друг с другом на тротуаре. Много глаз устремилось на Жереми. Он слышал вопросы и шепоток за спиной.
Подошла молодая девушка, и Жереми на миг показалось, что он бредит. Она была вылитая Виктория, такая, какой он оставил ее в день своего двадцатилетия.
— Познакомься, это Жюли, моя дочь. Твоя внучка, — сказал Симон, глядя поочередно на него и на нее.
Первое удивление прошло, и Жереми с нежностью рассматривал внучку. У нее были повадка и улыбка бабушки, но лицо тоньше, чем у Виктории. В темно-голубых глазах светилась нежность, готовая излиться на все живое и неживое. Маленький прямой носик был шедевром гармонии.
Она нагнулась и поцеловала его.
— Здравствуй, дедушка. Я счастлива с тобой познакомиться.
Неподвижность тела Жереми и отсутствие реакции, кроме неуловимой усмешки в уголках губ, удивили ее. Она подняла глаза на отца, и тот грустной улыбкой ответил на ее незаданный вопрос.
— Я поручаю тебя Жюли. Она будет с тобой во время церемонии. Сам я должен идти об руку с тещей моего сына. Семейные обязанности! — сказал Симон и скрылся среди гостей.
Жюли устремила на деда ласковый взгляд:
— Я правда очень рада с тобой познакомиться. Я мало о тебе знаю… но все равно счастлива.
Жереми заворожило это лицо, так напоминавшее ему его утраченную любовь. И тут ему подумалось, что Виктории ведь столько же лет, сколько ему. Как глупо, что он не сообразил этого раньше! С самого приезда он высматривал ее в толпе гостей. Неужели она так же постарела, как он? Он содрогнулся: не лучше ли было сохранить образ ее красоты, который до сих пор не давал ему покоя?
— Ну, поехали. Там есть специальные места для семьи.
Сердце Жереми так и подпрыгнуло от этих слов. У него есть семья!
Жюли поставила его кресло в конце ряда, справа от балдахина для новобрачных, и села рядом.
К нему стали подходить люди; с ним знакомились, говорили любезные слова, целовали. Жюли пыталась всех представлять, но Жереми быстро запутался. Тут были кузены, племянники, дяди и тети. Время от времени чье-то имя казалось Жереми знакомым, но другие лица отвлекали его слишком быстро, чтобы разобраться в родственных узах, связывавших его со всеми этими мужчинами и женщинами, кружившими вокруг. И все же он был счастлив быть в центре этого движения, включиться в эту кипучую жизнь, слышать любезности и теплые слова.
— Вот, начинается, — шепнула ему на ухо Жюли.
Звуки скрипки возвестили о начале церемонии.
Жереми не мог видеть двоих вошедших. Они были слишком далеко, и он различал лишь два смутных силуэта, вышагивавшие под музыку. Согласно обычаю, это должны были быть жених и его мать. Они встали под балдахином, затем вошла невеста под руку со своим отцом. Следом шел сияющий от счастья Симон с матерью невесты. Проходя мимо отца, он улыбнулся ему и подмигнул дочери.
Вошло старшее поколение. Когда две тени приблизились к балдахину, Жереми сразу узнал осанку, походку и посадку головы Виктории. Кровь прилила к его мозгу, пурпурно-золотое убранство синагоги поплыло перед глазами. Волнение было так сильно, что он боялся потерять сознание. Но затем оно сменилось иным, отрадным чувством. Он ощутил биение своего сердца, и приятное тепло разлилось по всему телу. Он наконец чувствовал себя живым. Только Виктория еще могла пробудить его к жизни.
Когда она оказалась меньше чем в трех метрах от него, он смог разглядеть ее лицо, и глаза их встретились. Она смотрела на него достаточно долго, чтобы Жереми мог изучить каждую черточку ее лица, понять каждое слово, безмолвно ею сказанное. В ее взгляде сквозила нежность, но и растерянность, и, может быть, немножко — страх. Она все еще была очень красива. Возраст лишь смягчил ее черты, да несколько морщинок залегло в уголках глаз.
