Юрий Милославский - Укрепленные города
В клинике Мария Дмитриевна приняла эмбриональную позу. И решил Муля Стар-чевский продемонстрировать силу внушения. Он долго пытался уговорить Марию Дмитриевну сосредоточиться на «волшебной палочке»: стеклянный химический шпатель, им самим обтянутый фольгой, – но не получалось. Голая Мария Дмитриевна лежала калачиком в уголке ординаторской, прикрыв растопыренными перстами веселые глаза; недавно стриженная голова ее начинала уж помаленьку щетиниться светлою остью.
– Внимательно. Внимательно смотрите сюда. Но не напрягайтесь. Вам легко. Вам хочется встать на ноги...
Пригородные простаки вдруг заржали. Выволокли Марию Дмитриевну из уголка, чуть изменили ее эмбриональную позу и засунули в нее с двух сторон; облегчились, вернули Марию Дмитриевну в прежнее положение, стали в противуположный конец комнаты и принялись в Марию Дмитриевну харкать, стараясь угадать по глазам. Мария Дмитриевна постанывала, негромко смеялась, размазывала слюну по лицу, заглатывала, что удавалось.
Ревность – острые слезы из предстательной. Швырнул Муля волшебную палочку в стенную газету «Павловец».
– Вам тоже место в палате!
– А, иди, дурак...
Мария Дмитриевна безо всякого внушения сменила эмбриональную позу на горизонтальную – легла на пол лицом вверх. Один из простаков сел ей на лицо, соединил задницу со ртом Марии Дмитриевны и выдавил в него густую и круглую коричневую запятую. Мария Дмитриевна съела ее – и Языком запросила добавки.
– Нет больше, – сказал простак. – Прошла любовь.
– Компотик! – закричал второй простак, сбросил с Марии Дмитриевны опустевшего товарища – и дал ей запить съеденое мочой.
...Простаки отказались тащить Марию Дмитриевну в душ, и Муля сделал это один. В душевой со всех труб были сорваны сетчатые воронки и вода била ножевой струей, как из пожарного шланга. Мария Дмитриевна лежала на асфальтовом полу с выбоинами, а Муля мыл ее, тер, заставлял прополоскать глотку. Оставил ее на несколько минут под водой, по трем лестницам бегом вернулся к себе, принес собственное полотенце, вытер. Осмотрел. Еще раз выбежал, принес собственное мыло «Земляничное». Еще раз вымыл, еще раз вытер. Завернул Марию Дмитриевну в халат, с трудом поднял и понес обратно в палату. У самых дверей – повернул в комнату дежурного врача. Сам-то врач спал в другой комнате, где не было телефона и проверка не мыслилась – в парткабинете.
Эммануил положил Марию Дмитриевну на кушетку, запер дверь на задвижку. Разделся, погасил свет и лег рядом. До пересменки – шести утра – оставалось много. Муля вылизал Марию Дмитриевну от пальцев ног до зажмуренных глаз. А она, – когда вспомнила, – касательно целовала его затылок.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Святослав Александрович, вы сами знаете, что понятия здоровья и болезни в психиатрии весьма и весьма относительны... Например? Хотите откровенно? Я – я! себя рядом с вами чувствую больным патологическим ужасом... С тем же успехом вас можно назвать больным патологическим бесстрашием! Скажите, – у вас нет бессознательного сопротивления? если вам не хочется, не отвечайте, – скажите, то чем вы занимаетесь, приносит вам удовлетворение?.. Я неточно выразился... Удовлетворение, как нечто сугубо человеческое, телесное... Как, скажем, чувство сытости, наслаждения... Вам – приятно?! Ах, как я с вами теряюсь... Для себя ли вы занимаетесь все этим... Нет, не то!
– Дорогой мой Эммануил Яковлевич, вы избрали неподходящий объект. Насколько я себя знаю – мне лучше самокопанием не заниматься: это может кончиться плачевно...
– Вот! Отсюда мое несогласие с Фрейдом: он считает, что весь мусор подсознательного надо выволакивать на поверхность, производить, так сказать, генеральные уборки, да еще при ярком свете...
– При свете совести...
– Простите, что вы?
– Нет, нет, ничегошеньки. Простите, что перебил.
– Да, при ярком свете... Ни в коем случае! Закрыть, заколотить наглухо! Вы когда-нибудь видели, как ведут себя больные под общей анастезией? В какой-то момент они начинают... визжать, выть – страшные безумные слова; дергаются, трясутся. Кора спит, а подкорка выходит на свободу. Жуть... Это надо видеть... И все это дерьмо предлагается выволакивать на поверхность?! Осудить – так иногда говорится. А если ни больной, ни врач не в состоянии осудить? Если они согласны с подкоркой?!
– Я ведь не врач... Ладно – давайте-ка данную текущую рюмку выпьем на «ты», чтобы я мог поддержать столь тетатетный род беседы... Будь здоров, Эммануил.
– Будь здоров, Слава... Прости, – Святослав.
– Слава. Я просто не уверен, что твое имя сокращается для тебя достаточно приемлемо. Эма, Моля, Нуля?.. Ты согласен на такое гермафродитство?
– Муля. Жена говорит: Миля... Назовите хоть горшком.
– Ты знаешь, что вы с Христом – тезки?
– Не понял.
– И нарекут Ему имя Эммануил, что значит с нами Бог... Пророчество... Евангелие...
– В самом деле? Лестно и ответственно.
– Собственно говоря, Христос-то и сформулировал впервые задачу психиатров: придите ко Мне, все страждущие и обремененные и Я успокою вас... Ибо иго Мое – благо и бремя Мое – легко... Не обратил внимания?
– Это относится к мифу о всемогуществе врача. Миф, который мы сами и поддерживаем. Например... Хочешь, открою врачебную тайну? Знаешь популярнейшее сердечное средство – валидол? Сам принимал неоднократно... А знаешь – валидол... ничто, плацебо. Никаких медикаментозных препаратов не содержит, ничего лечащего... Вот так спаивают ответственных работников и они выдают служебные секреты...
– Можешь быть абсолютно спокоен. Я даже не перестану принимать валидол. Плацебо или что другое, а мне – помогает.
– Ты идеальный пациент. Хочешь, я тебя загипнотизирую?
– Другим разом. Теперь вот что: твоя готовность... ходить ко мне в дом сама по себе свидетельствует в твою пользу.,. Каков я в качестве психотерапевта?
– Для начала – допустимо.
– Поэтому – задам я тебе... ряд вопросов. Первый – имеешь ли ты возможность посещения спецпалат, где...
– Больше не надо. Слава, если я тебе интересен только для дела, то я тебе не пригожусь. Прости. То, о чем ты спрашиваешь, для меня недоступно. А то, что доступно – тебе не нужно... Семнадцатилетний негодяй изнасиловал шестидесятилетнюю соседку, отрезал ножницами ей груди... Экспертиза. Еще подробности? Девственник тридцати лет влюбился в сослуживицу. Взаимностью не ответили. Тогда он себе... он себя оскопил и послал свой пенис в бандероли любимому существу... Я сознательно привожу примеры, могущие дернуть слушателя за нерв. Все очень примитивно и скучно. Убийцы по бытовым мотивам проходят экспертизу, самоубийцы-неудачники проходят экспертизу... Воры симулируют клептоманию. Извини – еще один миф.
– Как раз очень интересно... Но ты знаешь, о ком и о чем я спросил.
– Знаю. То, что мне известно, известно и тебе – разве что в большем объеме... У меня, – ох, я уже крепко хороший, – есть вопрос, за который ты меня выгонишь отсюда без права возвращения.
– Рискни.
– Рискнул. Скажи – они все здоровы? Я никого из них ни разу не видел, не общался, не обследовал... Готов поверить на слово. Флайшберг – здоров?! Горбовская – здорова?! И этот... Человек, добровольно превративший себя из обеспеченного, – не доносами, не жополизанием! – честным трудом по специальности, – превративший себя в изгоя и нищего, оставивший без гроша жену и калеку-сына, затопивший все госконторы полуграмотными письмами по вопросам, в которых он ни хера не понимает!.. Он – тоже здоров? Слышал такое слово – мегаломания?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Старчевского с женою и дочкой поселили в приморской гостинице «Зеленый берег», превращенной в центр интеграции. На своей двери Эммануил прибил табличку: «Доктор психиатрии»; написал в газетку статью «Преодоление», где разъяснил, что отсутствие национального чувства и боязнь идентификации со своим народом – психическое заболевание. Он, Эммануил, здоров – вместился в нем полный припас новой речи, – а презренные терапевты (в неизбежном и ближайшем будущем семейные лекаря) пять лет подряд тыкают пальцем в пациента, спрашивая: «Это болит или это болит?» Что – это?! Как в студенческих меданекдотах: диагноз – воспаление руки, воспаление ноги, укус неизвестным животным, вылезшим из болота.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Боязнь пред бабою – как бы чрезмерная смелость.
– Присядьте, Аня. Нет, не так; ближе. Еще ближе. Вот...
Взгляд: подтягивание нижних век, зрачки чуть приподняты, готовясь закатиться. Вариант прищура.
– Вы опять отодвинулись. Ближе! Во-от... Вы меня боитесь? Нет, скажите правду. Боитесь. Если вы действительно захотите, чтобы я вам помог – вы должны помочь мне...
Человеческая машина. Пощады бы.
– Вы знаете такое слово – раппорт? Не надо отодвигаться...
