Ивлин Во - Пригоршня праха
— Вставайте, — сказал Тони. — Потом выспитесь вволю. Для чего, спрашивается, мы сюда приехали?
Милли села.
— Ладно, — сказала она. — Винни, золотко, дай маме кофточку со стула.
Милли была совестливая девушка и не увиливала от работы, какой бы отвратительной та ни казалась.
— Это ж надо в такую рань поднять.
Тони прошел в свою комнату, снял туфли, воротничок, галстук, пиджак и жилет и надел халат.
— Вот жадина, — сказала Винни, — по два завтрака ест.
— Когда станешь постарше, научишься понимать эти вещи. Таков закон. А теперь посиди тихо четверть часа в гостиной. Обещаешь? Потом можешь делать все, что хочешь.
— А купаться можно?
— Разумеется, если будешь сидеть тихо.
Тони лег в постель к Милли и плотно запахнул у ворота халат.
— Ну, как я выгляжу? Все в порядке?
— Девичья мечта, — сказала Милли.
— Отлично. В таком случае я звоню.
Едва принесли завтрак, Тони вылез из постели и оделся.
— Вот и вся измена, — сказал он. — И подумать только, что в газетах это назовут «интимными отношениями».
— А теперь мне можно купаться?
— Разумеется.
Милли снова улеглась спать.
Тони повел Винни на берег. Поднялся ветер, тяжелые волны молотили по гальке.
— Девочка хотела бы искупаться, — сказал Тони.
— Сегодня детям купаться запрещено, — сказал пляжный служитель.
— Это ж надо такое придумать, — говорили собравшиеся зеваки. — Он что, утопить ребенка хочет?
— Да мыслимое ли дело этакому человеку ребенка доверить.
— Мерзавец, самый настоящий мерзавец.
— А я хочу купаться, — сказала Винни, — ты сказал, что мне можно купаться, если ты съешь два завтрака.
Публика, обступившая их кольцом, чтоб всласть налюбоваться замешательством Тони, неодобрительно переглядывалась.
— Два завтрака?
— Разрешает ребенку купаться?
— Да это какой то чокнутый.
— Ничего, — сказал Тони. — Мы пойдем на мол.
Несколько человек из толпы обошли с ними все автоматы, так им не терпелось посмотреть, до каких зверств может докатиться этот полоумный отец.
— Вон этот человек съел два завтрака зараз, а теперь хочет утопить свою дочку, — вводили они в курс подошедших зевак, подозрительно следя за тем, как Тони пытается занять Винни настольным бильярдом.
Поведение Тони служило подтверждением их взгляда на род человеческий, почерпнутого из еженедельников, которые они все, как один, читали сегодня утром.
— Ну что ж, — сказал поверенный Бренды, — процесс мы подготовили всесторонне, ничего не упустили. Думаю, слушание скорее всего назначат на следующую сессию — сейчас очень большой наплыв дел, но вреда не будет, если вы заранее подготовите свои показания. Я велел их для вас перепечатать. Вы разберитесь, пожалуйста, и на всякий случай держите их при себе.
— «…Мой брак можно было назвать идеальным, — читала Бренда, — вплоть до рождества прошлого года, когда я почувствовала, что муж ко мне переменился. Если занятия требовали моего присутствия в Лондоне, он всегда оставался в деревне. И я поняла, что он относится ко мне не так, как прежде. Он стал сильно пить и однажды, напившись, учинил скандал в нашей лондонской квартире, непрерывно звонил по телефону и подсылал пьяного приятеля, барабанить в дверь». А это нужно?
— Не обязательно, но рекомендуется вставить. Психология играет огромную роль. В минуты просветления судьи иногда удивляются, почему абсолютно приличные, счастливые в браке мужья проводят время на взморье с женщинами, которых до этого и в глаза не видели. Поэтому никогда не мешает присовокупить доказательства общей распущенности.
— Понятно, — сказала Бренда. — «С этого времени я наняла частных сыщиков и установила за ним слежку. То, что я узнала из их донесений, заставило меня покинуть дом моего мужа пятого апреля». Да, теперь я как будто разобралась.
IIIЛеди Сент-Клауд сохраняла первобытную веру во власть и сверхъестественный здравый смысл Главы Семьи, поэтому, узнав, что Бренда сбилась с пути истинного, она первым делом послала телеграмму Реджи с требованием тотчас же вернуться из Туниса, где тот в данный момент осквернял гробницы. Но Реджи остался верен себе и не торопился. Он не сел на первый пароход, не сел он и на второй и, таким образом, прибыл в Лондон в понедельник, уже после того, как Тони вернулся из Брайтона. Он собрал у себя в библиотеке семейный совет в составе Бренды, Марджори, Аллана и поверенных; потом всесторонне обсудил вопрос с каждым из них в отдельности; пригласил на обед Бивера, поужинал с Джоком и даже нанес визит тетке Тони Фрэнсис. И в заключение договорился с Тони поужинать в четверг вечером у Брауна.
Он был на восемь лет старше Бренды; беглое, трудно уловимое сходство крайне редко угадывалось между ним и Марджори, но и внутренне и внешне он отличался от Бренды, насколько только можно себе представить. Он был толст ранней, неестественной полнотой и носил бремя плоти так, словно еще не успел к нему привыкнуть; словно на него навалили этот груз только сегодня утром и он все пробует, как бы к нему получше приладиться; походка у него была неуверенная, а глаза воровато бегали по сторонам, словно он боится попасть в засаду и сознает, что при его данных ему не убежать. Впечатлением этим, однако, он был обязан исключительно своей внешности; взгляд казался подозрительным, оттого что глаза еле выглядывали из-за складок жира, а движения отличались осторожностью, потому что он с трудом сохранял равновесие, а не потому, что стеснялся своей неуклюжести; ему никогда и в голову не приходило, что он выглядит не совсем обычно.
Куда больше половины своего времени и дохода Реджи тратил за границей на скромные археологические экспедиции. Его дом в Лондоне был битком набит плодами этих раскопок — разбитыми амфорами, позеленевшими бронзовыми топорами, осколками костей и обуглившихся палочек, стояла там и грекоримская мраморная голова с до основания стертыми временем чертами. Реджи написал две небольшие монографии о своих экспедициях и издал их за собственный счет, посвятив членам королевской семьи. Приезжая в Лондон, он аккуратнейшим образом посещал палату лордов; всем друзьям его перевалило далеко за сорок, вот уже несколько лет он тоже считался представителем этого поколения, и лишь очень немногие матери еще лелеяли надежду заполучить его в зятья.
— Вся эта история с Брендой мне представляется крайне неудачной, сказал Реджи Сент-Клауд.
Тони согласился.
— Мать, естественно, весьма расстроена. Я и сам расстроен. Откровенно говоря, я не могу не признать, что она, по моему мнению, вела себя крайне глупо, глупо и неподобающе. Я вполне понимаю, что и вы тоже этим расстроены.
— Да, — сказал Тони.
— И все же, как я ни уважаю ваши чувства, должен сказать, что, по моему мнению, вы ведете себя довольно невеликодушно.
— Я делаю все так, как хочет Бренда.
— Дорогой мой, она сама не знает, чего хочет. Я видел вчера этого самого Бивера. Он мне совершенно не понравился. А вам?
— Я его почти не знаю.
— Так вот, уверяю вас, он мне совершенно не понравился. А вы, можно сказать, кидаете Бренду в его объятья. Вот к чему ведет ваше поведение, как я понимаю, и вот почему я считаю вас невеликодушным. Конечно, сейчас Бренда вбила себе в голову, что она в него влюблена. Но долго это не протянется. Да и может ли быть иначе с этим самым Бивером. Не пройдет и года, как она захочет к вам вернуться, вот увидите. Аллан то же самое говорит.
— Я уже говорил Аллану. Я не хочу, чтобы она возвращалась.
— Ну, это уже невеликодушно.
— Да нет, просто я не смог бы относиться к ней по-прежнему.
— А зачем относиться по-прежнему? Люди с возрастом меняются. Да еще десять лет назад меня не интересовали никакие эпохи после шумерской, а теперь, смею вас заверить, даже христианская эра представляется мне весьма значительной.
И Реджи пустился в пространные рассуждения о tabulae exsecrationum,[21] которые он недавно откопал.
— Мы находили их почти в каждой могиле, — говорил он, — чаще всего в них сообщается о гонках колесниц, они нацарапаны на свинце. Их обычно бросали в погребения; пока мы обнаружили всего сорок три, но тут случилась эта неприятная история, и мне пришлось вернуться. Естественно, что я расстроен.
Некоторое время он молча поглощал пищу. Последнее умозаключение вернуло разговор к исходной точке. Он явно еще не высказался до конца и теперь размышлял, как половчее приступить к делу. Ел он прожорливо, чавкал (и часто, сам того не замечая, поедал то, что обычно оставляется на тарелке: рыбьи головы и хвосты, холмики куриных костей, персиковые косточки и яблочные черенки, сырные корки и волокнистые части артишоков).
— Да и потом, знаете ли, нельзя сказать, чтобы Бренда была во всем виновата.