Ё. Хэмми - Теплая вода под красным мостом
Аканэ немедленно отреагировала:
— А мы не поливали уже, пожалуй, дней двадцать.
Обращаясь к жене, гость продолжал давать свои ботанические советы:
— Вот на головке этого малыша появились наросты, похожие на щупальца осьминога. Это называется ксерографика, нет, не то. Писеро… или кисеро…
Вступила Асаги.
— А это похоже на клубни травы…
В ответ господин Миками разъяснил:
— Это бергери. А рядом — стрептофилла. Она есть и у меня. Смотрите, у неё нет стебля. Только листья… Вы когда-нибудь прикасались к ним? Имеется в виду не просто формальное прикосновение, нужно прикоснуться так, чтобы получить от этого удовольствие. Вот так, подушечками пальцев, так-так…
— Так?
Кто это сказал: жена? Нет, вероятно, Аканэ. У них с матерью очень похожие голоса.
Он продолжал:
— Так, так… Ну как, похоже на прикосновение к бархату, правда? Когда по вечерам я возвращаюсь домой, то в одиночестве часто трогаю листву стрептофиллы. Это успокаивает. Успокоение идёт от кончиков пальцев…
Жена проговорила каким-то до неприятности детским голосом:
— А мне кажется, похоже не столько на бархат, сколько на оленью кожу.
Реакция господина Миками была таковой:
— Вы, возможно, не поверите, но должен сообщить, что это не слишком привлекательное на вид растение даёт цветы глубокого фиолетового цвета! Пока не увидишь почки, бутоны и, наконец, цветы, не догадаешься, что это такое. Об этом часто не знают даже продавцы цветочных лавок.
Жена спросила:
— А какие цветы даёт вот это растение?
Он:
— Этого и я не знаю. Говорят, иногда они по ночам покрываются ярко-красными цветами. Такими яркими, что их будто бы видно даже в темноте. Цветы как бы парят в темноте. Мне бы очень хотелось увидеть, как это происходит…
Я задремал.
Странно! Мне кажется, что я знаю, слышал и видел давным-давно господина Миками. В его голосе нет резкости. Он говорит медленно и как-то очень плавно. Большинство людей, бывающих в нашем доме, крайне поражается царящим в нём беспорядком и, стараясь скрыть изумление, всё-таки непременно выдают его своим голосом. А вот господин Миками держится ровно и спокойно, будто уже смог хорошо разобраться в причинах наших безалаберности и неорганизованности. Он ничего от нас не скрывает. Если бы попытался скрывать, мы бы сразу почувствовали. Неряшливость и отсутствие порядка в доме вовсе не означают, что мы ничего не чувствуем и не замечаем. Мы тонко улавливаем колебания в настроении гостей. Если гость замечает, что мы видим, как он что-то скрывает, ему становится немного неловко. Поэтому и гости, и мы дружно делаем вид, будто ничего не видим. С господином Миками у нас таких проблем нет. Интересно, почему?
В этот день кошка Нэкос ушла из дома.
5Наступил конец сентября. Кошка не возвращалась.
На крыше нашего дома в светло-синей рубашке с короткими рукавами стоит господин Миками и машет рукой. Только что прошёл тайфун, и теперь небо ясное-ясное; похоже, что белые, длинные как ветки берёзы, руки Миками слегка замёрзли. Тем не менее, виду него бравый. У господина Миками такое выражение лица, будто он поднялся на крышу не по лестнице, а плавно спустился туда из небесных высей; он не обращает внимания ни на высоту, ни на крутизну крыши. Звуки пианино, на котором кто-то исполняет учебный этюд, сегодня звучат резче, чем обычно, в них есть какой-то металлический оттенок.
Я, жена, Аканэ и Асаги взирали на господина Миками с дороги за воротами и тоже дружно махали руками. Селезень, недавно вымытый нашим гостем вместе с Асаги, стоял рядом с дочерью и также тянул голову вверх, как-то склонив её набок.
Когда утки хотят разглядеть что-то над ними, они не тянут голову вверх. Они наклоняют голову набок и смотрят только одним глазом, словно испытывая сомнение.
Лицо у господина Миками приобрело серьезное выражение. Он уже не стоял, а сидел на корточках. Он переступил через гребень крыши, крытой облупившейся зеленой металлочерепицей, и почти пополз к телевизионной антенне, поваленной ночной бурей. Его икры, обтянутые джинсами, играли мускулами.
Сам я боюсь высоты, поэтому собирался, как всегда в подобных случаях, вызвать электрика, но господин Миками, сказав, что Асаги-тян, кажется, хочется смотреть телевизор, без лишних слов полез на крышу. Но сначала разыскал в нашей захламлённой кладовке двухсекционную стремянку, кусачки и много чего ещё.
Снизу были хорошо видны тощие ягодицы господина Миками. Он высокого роста, но какой-то тонкий, просто прозрачный, как лист бумаги. Упади он с крыши, звука падения было бы почти не слышно.
Он громко крикнул, как будто мы стояли далеко-далеко внизу:
— Проволока проржавела и порвалась!
В ответ Аканэ и Асаги так же громко завопили:
— Осторожнее! Смотрите, не упадите!
Мы всё были в приподнятом настроении, будто праздновали завершение сборки дома.
Господин Миками трогать антенну не стал, а сначала поменял три отрезка проволоки на обнаруженные в кладовке струны от пианино и только потом, бережно, словно обнимая, поднял антенну. Струны от пианино постепенно натягивались. Они, под углом прорезав голубое небо, натягиваются, дрожат и начинают издавать музыкальные звуки. Мы зааплодировали, а господин Миками просигналил нам с крыши, мол, всё о’кей, порядок. Перемещаясь по гребню крыши, он заменил всё проволочные растяжки, поддерживавшие с трёх сторон антенну. В заключение, ухватившись рукой за антенну, он громко прокричал:
— Не криво?
Наша четвёрка дружно ответила:
— Нет! Всё нормально!
Господин Миками тронул своим белым пальцем натянутые в голубом небе тонкие стальные струны и с видом заправского бас-гитариста ударил по ним. Послышались чистые сухие звуки; затем он глубоко поклонился — мол, представление закончено.
Между господином Миками и нами, на выходившей на улицу стене дома сияла яркая красная надпись из семи букв: «RUBBISH». Под ней по-прежнему мозолила глаза гора пустых банок. Спускаясь по лестнице, господин Миками покосился на надпись, а потом громко, чтобы всё услышали, сказал:
— Надо бы это оттереть. Растворитель краску снимет. Правда, могут остаться пятна.
Спустившись на землю, он снова взглянул на надпись и, словно бы рассуждая сам с собой, добавил:
— Раз уж пятна останутся, наверняка останутся, то нужно будет заново покрасить всю стену. В какой-нибудь яркий цвет. К тому же и на крыше краска потрескалась и облупилась, поэтому заодно хорошо бы перекрасить и крышу. Думаю, что после этого дом будет выглядеть прекрасно…
Мы переглянулись: я — с женой, Аканэ — с Асаги.
После того, как господин Миками стал захаживать к нам в дом, ничего в нём ровным счетом не изменилось: мы по-прежнему не прибирали комнаты, разбрасывали вещи, словом, вели себя по-свински. Если носки, которые я надевал, не были новыми, только что купленными, то, бывало, я надевал носки от разных пар, какие давала жена, следя только за тем, чтобы они более-менее сочетались друг с другом по цвету и рисунку. Аканэ и Асаги же спокойно разгуливали в беленьких носочках, совершенно разных и по длине, и по рисунку.
Не менялись и привычки дочерей: Аканэ после школы входила в гостиную, где, как всегда, были разбросаны рекламные объявления, носильные вещи, оберточная бумага и прочее, цепким взглядом выхватывала какие-нибудь сладости на столе. Потом, не отводя от лакомства глаз и не меняя выражения лица, с грохотом роняла на пол портфель, будто у неё вдруг случился вывих пальца, и плюхалась на стул.
Вещей в доме становилось всё больше и больше. Словно через щели в доме постоянно проникали извещения и напечатанные на хорошей, сверкающей словно бритва, бумаге рассылки — из магазинов, из вечерней школы: это было похоже на письма с угрозами о том, что вещи будут всё прибывать и прибывать — пока мы не сдадимся и не смиримся с этой реальностью.
Не изменилась и привычка жены оставлять на столе пластиковые пакеты из супермаркетов и вываливать их содержимое.
Я знал, что около года назад всё женщины в нашей семье стали пользоваться на троих одними и теми же трусиками. В этом отношении тоже ничего не изменилось. По утрам дочери хватали первые попавшиеся трусы, не разбираясь, чьи они, и отправлялись в школу. Если утром чистых трусов не находилось, то и Аканэ, и Асаги без особых раздумий могли схватить старомодные панталоны бабушки, моей тещи, которая жила вместе с нами, пока не скончалась в возрасте восьмидесяти одного года несколько лет назад. Я знал об этом, потому что был свидетелем ежеутренних перепалок между дочерьми.
Однако жена, как бы спохватившись, стала слегка пользоваться косметикой. Как-то я увидел, что она старательно протирает лицо чем-то вроде марли, смоченной туалетной водой. Она определённо пыталась извести тёмное пятно на кончике носа. Асаги, поддавшись увещеваниям сестры, стала иногда надевать бюстгальтер. А до того как у нас в доме стал бывать господин Миками, она не признавала никаких бюстгальтеров. Кроме того, я, Аканэ и Асаги стали определённо реже оставлять в туалете журналы и газеты.
