Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта
Некоторое время спустя у меня появился сотрудник уголовного розыска, он должен был представить письменный отчет для приобщения его к следственному делу. Но вместо этого он устно доложил: главный, мол, факт подтвердился, сын сторожа был послан в армию вместо сына омды. Что же до остального, он просит меня больше не тратить зря силы на разбирательство, ибо дело все равно не получит дальнейшего хода. Как ему удалось выяснить, у омды сильная поддержка и надежные связи в самых высоких сферах. Что бы мы ни обнаружили, какие бы доказательства ни представили, дело ни в коем случае не будет передано в суд. Его прекратят либо по просьбе истинного отца погибшего, — якобы во имя сохранения в чистоте памяти героя, либо по прямому указанию свыше. Насчет второго варианта сотрудник уголовного розыска оговорился: это-де его личное предположение. Никто ему ничего не говорил, но сам он именно так понимает ситуацию. Я предложил ему все же кратко изложить результаты проведенного им расследования в официальном протоколе, а протокол направить мне через маамура. Я уж сам решу, что предпринять. Когда я поинтересовался, где находится омда, мне сказали: он поехал к себе в деревню отдохнуть, но готов явиться в любое время, машина у него всегда под рукой. В случае необходимости можно ему позвонить.
Каждый день ко мне приходили феллахи с жалобами на беззакония и притеснения со стороны омды. Я втолковывал им, что веду следствие по совершенно конкретному делу и не могу отвлекаться по любому из поводов, не имеющих прямого отношения к делу Мысри. Феллахи уверяли: мол, дело Мысри — лишь одно из многих тысяч проявлений самоуправства омды. Разница лишь в том, что оно получило огласку, а другие удалось скрыть. Среди феллахов запомнился мне один юноша, он утверждал, что все злоупотребления омды суть преступления политические и мы неправы, подводя их под статьи уголовного кодекса. Множество лазеек, имеющихся в законе, позволяют омде уйти от ответственности. Кто знает, может, оно и так. Перечень преступлений омды велик, для него потребовалось бы отвести целую главу, тем более, уверен: в своем рассказе омда ни словом о них не обмолвился. Беседуя с феллахами, я убедился: все они боялись омду. Мне пришлось дать слово, что имена их нигде не будут фигурировать. Знать их буду только я. Для меня они представляли как бы резерв свидетелей обвинения, который может потребоваться в борьбе с омдой.
Приехали военный советник округа и уполномоченный военной полиции. Я воображал, будто цель их приезда — в сотрудничестве со мной установить истину. Оказалось, это вовсе не так. Уполномоченный военной полиции сразу заявил мне протест: я открыл следствие по делу, связанному с армией, не поставив в известность военную полицию, а только она одна правомочна в таких делах. Офицер и солдаты, сообщил он, которые давали мне показания, понесут за это ответственность. Законы военного времени неукоснительно требуют, чтобы любое расследование с участием военнослужащих проводилось в присутствии представителя армии. В соответствии с законом, следствие будет проведено заново органами военной полиции. Я решительно возражал: преступление совершено здесь, в деревне, а не в армии, и следствие должно быть продолжено и доведено до конца.
Неожиданно свыше поступило указание — следствие прекратить и считать его не имевшим место, тело предать земле. Похороны состоялись незамедлительно, без моей санкции. Я был весьма раздосадован тем, что погибший был погребен не как сын сторожа Мысри, а как сын омды. Вот уж сущая нелепость: ведь человек, носящий это имя по-прежнему живет и здравствует. Кто же, спрашивается, похоронен? И куда подевался Мысри? Кстати, вопрос об исчезновении Мысри возник не в связи с похоронами, а гораздо раньше. Проводя расследование, я обнаружил, что с момента своего отъезда в армию под именем сына омды Мысри как бы прекратил свое существование. И пусть он служил, воевал и погиб, но после смерти не имеет даже права на память. Когда я пытался заговорить об этом с военным советником, он отмел все мои доводы, заявив, что наша страна переживает переломный в своей исторической судьбе момент. Впервые за всю свою историю — с древнейших времен, арабы одержали победу. Инцидент с Мысри может бросить нежелательную тень на эту победу, которой Египет да и все арабы дожидались тысячи лет. Представить только, какой крик поднимут враги Египта, если им станет известна история с Мысри. И потом, настолько ль она значительна и заслуживает ли такого внимания? В ходе развития государств и обществ тысячи индивидуумов гибнут ради существования человечества и продолжения жизни. Хватит с Мысри и того, что он пролил кровь за родину, не важно под каким именем. Главное — он пожертвовал собой во имя блага отечества и своих близких. А как это произошло, дело второе. Не забывайте, под каким девизом сегодня живет Египет: «Все и вся — воедино!» Все в одном! А значит, отдельная личность растворяется в массе. И хорошо бы молодежи поскорее усвоить этот патриотический завет.
Я возражал против прекращения следствия. Как можно считать, что нет оснований для расследования, недоумевал я. Мой единственный профессиональный долг — раскрытие истины. А в данном случае я расследовал дело совершенно особого рода и готов был расшибиться в лепешку ради выяснения истины. Но она словно играла со мной в прятки, стоило мне приблизиться к ней вплотную, она ускользала и снова начинались мои блуждания в поисках правды. Ощущение собственного бессилия давило на меня свинцовой тяжестью.
Мне осталось рассказать вам самое главное, а на это нужно еще решиться. Тут обиняками да отговорками не отделаешься. Так вот я продолжал вести дело, занимался допросами, документами и отчетами, как вдруг меня вызвал к себе большой начальник. Я обрадовался, ну, думаю, наконец-то дело дошло до слуха ответственных лиц. А значит, оно действительно важное, теперь-то уж попранная справедливость восторжествует, а виновного постигнет заслуженная кара. Бросив все, я поспешил к большому начальнику. Он прислал за мной роскошную машину. В ней был телефон молочно-белого цвета, боковые стекла опускались и поднимались нажатием кнопки. Воздух внутри машины был какой-то особенный, прохладный и благоуханный. Я спросил шофера, в чем тут секрет. Не утруждая себя ответом, он указал рукой на небольшой мудреный ящик, вделанный в приборную доску. Я не понял, что же это такое, и переспросил. Шофер небрежно обронил заграничное словцо:
— Кондиционер…
Ясно, значит, воздух в машине искусственный. Он удивительно бодрил; откинувшись на сиденье, я стал размышлять о предстоящем разговоре. Я чувствовал себя окрыленным. И в самом деле, думал я, мы живем в золотой век. Самое высокое начальство интересуется мнением простых людей. А это ли не главное качество руководителя — следить, чтобы справедливость соблюдалась даже в отношении самых рядовых граждан? Недаром говорится: справедливость — основа правления, и поистине справедлив тот правитель, который глаз не сомкнет, пока меж его подданных есть хоть один голодный, нагой или бездомный. Что же до дела, которым я занимаюсь, то ведь оно способно растрогать и камень. Речь ведь идет о крови, пролитой во имя защиты родины. И кровь эта еще не высохла. Когда мы прибыли к большому начальнику, я не сразу понял, кабинет ли его суть продолжение автомобиля, или автомобиль — передвижная часть кабинета. Тот же свежий, благоуханный воздух, те же вокруг мягкие цвета. Большой начальник встретил меня довольно сдержанно. Не знаю, такова ли его обычная манера обхождения с людьми, или он держался так только со мной. Я молчал, ожидая его вопросов и собираясь доложить, что расследование мною почти закончено и остается лишь добиться признания омды. Впрочем, признание его не столь уж и важно, свидетельские показания полностью изобличают его, особенно показания маклера, прямого соучастника омды. Я решил попросить высокопоставленное лицо, когда мне представится возможность высказаться, чтобы суд состоялся как можно скорее, желательно в ближайшие десять дней, и чтобы приговор был самым суровым, ибо дело касается защиты родины. Большой начальник поднялся с места, вышел из-за своего роскошного письменного стола, подошел к окну и отдернул штору. Стоя ко мне спиной, он разглядывал маленькую площадь, куда выходило окно, и улыбался — видимо, его забавлял вид прохожих, ежившихся от непривычного еще зимнего холода. Потом, погасив улыбку, начальник обернулся ко мне.
— Когда вы закончите дело? — резко спросил он.
Я выпрямился на стуле, откашлялся и едва открыл было рот, как он недовольно бросил:
— Что ж вы молчите? Отвечайте, следствие закончено?
— Не хватает лишь последнего звена, признания главного обвиняемого по делу, — я старался говорить спокойно. — Рассчитываю добиться его сегодня, самое позднее завтра.
— Вам трудно заставить его признаться?
