Николай Климонтович - Мы, значит, армяне, а вы на гобое
Случались и элегические семейные вечера: Гобоист занимался, а Свинагор испрашивал разрешения присутствовать и сидел, как мышь, в кабинете на диване за Костиной спиной, – ночевал он внизу, в гостиной. Свинагор прислушивался к звукам Костиного рояля, держа на коленях раскрытую книгу и поводя рукой, будто тихонько дирижировал. Иногда он вдруг спрашивал: Константин, а кого из композиторов вы предпочитаете?
И Гобоист перечислял: из русских – Чайковский, Стравинский, Мусоргский. Особенно последний: мне нравятся люди этого замаха -обожрались, и шасть в Неву. А музыка осталась. Мусоргского повторить нельзя. И тут же злился на себя, что пустился в рассуждения, обрывался: не мешай.
Свинагор на удивление много читал – редкость для актера. Причем откапывал в Костиной библиотеке самые причудливые книги, давным-давно купленные – в период, так сказать, бурного самообразования, – и о самом существовании которых Гобоист уже не помнил. И время от времени обрушивал на Костю самые неожиданные цитаты.
– Вот, послушай… нет, вы только послушайте! – вдруг восклицал Свинагор. И приступал с выражением, с актерскими ужимками: – Он – их направляющий дух и водитель. Начиная работу, он отделяет искры низшего царства, в радости носящие и трепещущие в своих светозарных обиталищах; и образует из них зачатки колес. Он помещает их в шести направлениях пространства и одно посередине – колесо срединное…
– Что за чушь? – пожимал Гобоист плечами.
Но Свинагор не унимался:
– Воинство сынов света стоит на каждом углу; липики в колесе срединном…
– Кто?
– Мне-то почем знать, смешной вы мужчина. Не перебивайте… Они говорят…
– То есть липики говорят?
– Кто ж еще?.. Они говорят: это хорошо, первый божественный мир готов. Затем божественный арупа отражает себя в чайа-локак, первом облачении анупадака…
Тут Костя запустил в Свинагора тапкой.
– Какой вы все-таки бездуховный, мужчина!..
В другой раз Свинагор читал по другой книге:
– О благороднорожденный, когда тебя носит повсюду не знающий покоя ветер кармы, твой разум, лишенный опоры, подобен перышку, увлекаемому вихрем. Ты вынужден блуждать безостановочно и говорить оплакивающим: я здесь, не плачьте! Но они не услышат, и ты подумаешь: я мертв! И вновь тебя одолеет страдание… Как красиво, Костя… – И слезы потекли по лицу Свинагора.
Гобоист отметил, что тому идет плакать.
– Нельзя ли что-нибудь повеселее?
– Вот, хорошо. Только ты помогай…
– Договорились.
– Все движущееся, о Асклепий, не движимо ли оно в чем-то и чем-то? -
И он вопросительно посмотрел на Гобоиста.
– Несомненно, – сказал тот.
– Браво. Здесь так и написано… Дальше. Гермес: движущееся, не есть ли оно обязательно меньше, чем место движения?.. Костя, теперь ты за Асклепия.
– Обязательно, – сказал Гобоист.
Свинагор от удовольствия даже захлопал в ладоши.
– Двигатель, не сильнее ли он, чем движимое?
– Конечно.
– Место движения, не есть ли оно обязательно противоположной природы, чем природа движимого?
– Да, разумеется.
– Этот мир так велик, что нет тел больше его.
– Я согласен с этим.
– Он плотный, ибо он наполнен… – И вдруг с мольбою: – Дяденька, достань травки… не откажи, дяденька, затянуться хочется…
– Пшел вон!
– Ну, дяденька, ты со мною и сам покуришь…
– Где ж я тебе возьму?
– Так ведь на вокзальчике продают… и в переходе… и у самого2 великого пролетарского…
– Неужто и у него?
– Прямо из-за пазухи…
– Ничего святого… Ты лучше водки выпей.
– Не могу, папочка, – изжога…
Тут зазвонил телефон.
– Из-за границы! – воскликнул Гобоист, определив это по длительности звонка. – Наверное, Испания! – И он схватил трубку. – Ты?! Откуда?.. Ах, из Ниццы… Жена, – прошептал он Свинагору. – А какого черта ты там делаешь? Ах, загораешь? А, с Надюшкой. Только Надюшки в Ницце и не хватало…
– А ты там развлекаешься с девочками? – понесла свою привычную околесицу Анна.
– С мальчиками.
– А как же твоя Леночка?
– Пошла бы ты в жопу! – сказал Гобоист и повесил трубку.
– В жопу, в жопу! – захлопал в ладоши Свинагор.
4На дворе – февральская метель, наверное – последняя, март был на носу; опять по шоссе в сторону банкиров то и дело ходят расхристанные солдаты: видно, на зиму стройку замораживали. А теперь опять принялись за дело. И случилось странное: однажды около девяти часов вечера в дверь Гобоиста позвонили. На пороге стояла соседская старуха, и даже в тусклом свете, падавшем из прихожей, Гобоист разглядел на лице старухи неожиданное для нее умильное выражение.
– Пойдем ко мне, чего покажу, – сказала старуха заговорщицки и поманила морщинистой корявой рукой. Гобоист в недоумении подчинился. – И друга своего позови, – сказала она. У Гобоиста мелькнуло, что звать Свинагора, может быть, и не стоит. Но позвал…
Старуха пригласила их в гостиную и подвела к широкому обеденному столу. Здесь лежал целиком собранный громадного, во всю столешницу, размера пазл, изображавший цветущий вишневый сад, точнее – сад цветущей сакуры, весь бело-розовый, как зефир, – гора в отдалении, хижина на склоне, пагода сбоку… – Всю зиму собирала, – сказала старуха торжествующе. – Что, красота?
– Красота! – с придыханием подтвердил Свинагор, как записной ценитель прекрасного. Пазл, действительно, сверкал разноцветной пластмассой и ярко переливался.
Гобоист был озадачен. Значит, всю зиму? Его и всегда поражали женские способности к выполнению однообразных и, как правило, малоосмысленных действий в течение длительного времени. Он отчего-то вспомнил Анну с ее вязанием в период, так сказать, предбрачных отношений.
– С Нового года и начала, как все уехали… Ты посмотри, вот какую картинку надо было собрать. – Она показала на крышку коробки от игры. – Всё одно к одному… Вот, мальчонка понимает, хоть и молодой еще, – сказала старуха, оглядев Свинагора острым глазком.
Свинагор засиял от комплимента. И скромно поправил старуху:
– Ну не так уж я и молод…
Но старуха уже отвернулась от него. И сказала Гобоисту неожиданную фразу:
– Это ведь тоже, как музыка.
– Да-да, – пробормотал Костя. – Вам ничего не нужно из продуктов?..
Я поеду в магазин…
– Ничего, – сухо сказала Старуха. – У меня все есть. Мне все привозит сын. – Сказано это было не без гордости.
Гости ретировались. И Гобоист спросил себя: что могла бы означать эта демонстрация? Скорее всего пазл – это был только повод: любопытная Старуха хотела поближе разглядеть Свинагора. Но, может быть, здесь были и естественные для художника гордость и желание продемонстрировать плоды своего вдохновения…
Раз в неделю Гобоист звонил дочери Елены, он звонил бы и чаще, но отвечали ему крайне нелюбезно, с раздражением, и всегда одно и то же: маме лучше, врач говорит, что ее могут выписать недели через две. Но шли уже даже не недели – шел третий месяц, как Елену забрали в больницу.
Гобоист привык к этой тоске, только усиливавшейся от неопределенности. И говорил себе, что Елена и вправду больна. И что лечение пойдет ей на пользу. И, когда она выйдет, все наладится… Он уговаривал себя, как все мы делаем, отгоняя дурные предчувствия. На самом же деле, его самые худшие предположения подступали слишком близко, бывало это чаще всего в бессонницу, когда он просыпался в тоске перед рассветом: у него немели конечности, и он вдруг на мгновение проваливался куда-то, как будто на секунду останавливалось сердце.
В одну из ночей, незадолго до получения рокового известия, ему приснилось, что он где-то очень высоко и до перехвата дыхания, до дрожи боится заглянуть вниз. Проснувшись от пульсаций крови, от душного и воспаленного ощущения на лице, взглянув в мутное предрассветное окно, он неизвестно отчего вспомнил, как лет в тринадцать прошел по верхней дуге моста кольцевой железной дороги. На спор с приятелями. Цена "подвига", который вполне мог стоить ему жизни, была один рубль. Других денег у них в карманах в ту пору еще не бывало, но рубль он заработал. Ему не было страшно – только весело от азарта. А сейчас он был напуган. Что это, страх смерти? Гобоист включил Вивальди и понял, что не хочет умирать. Нет, не страх он испытывал, но острое огорчение, что музыка будет звучать и звучать, но уже без него…
Между тем и март прошел. А о Елене ничего не было известно. И никаких записок Гобоист больше не получал. И Анна после того злополучного звонка из Ниццы почти исчезла из его жизни. Однажды она приехала в его отсутствие, наткнулась на Свинагора. Потом по телефону спросила издевательски:
– А что ж он у тебя такой пугливый?
Оказалось, Свинагор, только услышав ее – у Анны был ключ от Коттеджа, – спрятался в шкаф, но от Анны было не схорониться, она извлекла его и долго и зло хохотала ему в лицо. И приезжать перестала… А через несколько дней Гобоист узнал о смерти Елены.
