Андрей Иванов - Копенгага
Взял с табуретки бумажный стаканчик и выпил.
Для него появление датчанина в роли так называемого отчима было личной трагедией, возведенной в гамлетов комплекс, иначе и не скажешь. Он с трудом переживал эту драму. Вот и запил.
По-видимому, ему больше нечего было переживать в жизни. Столь коротка она была! Надо было присовокупить к безделью, выпивону, курению марихуаны какую-нибудь драму. Это сообщало некий смысл его жалкому иждивенческому существованию, и он не хотел с этим расставаться. Ему необходимо было мучиться. Он дул в свою флейту и никому не позволял играть на нем, как на флейте…
Он тянул свою трубку, дурел, начинал говорить глупости.
Первая же глупость, которую он из себя выдул, была следующая…
— Ну вот, живем помаленьку, на своей шкуре испытываем, что Лимонов писал в «Эдичке». — И за подтверждением к Трехомудьеву: — Правда?
Тот насмешливо:
— Не знаю, вот не знаю… что именно ты имеешь в виду… там много чего написано… у Лимонова… — И хихикнул некрасиво.
А малой обиженно мычал:
— Нн-ну, как нн-не знаешь, Володь!.. Ну сам же говорил… последняя волна эмиграции…
А гитарист ему:
— Кури уж, последняя волна эмиграции!
По всему было видно, что всплывали глупости, которые Володя втирал молодому с глазу на глаз — неизвестно с каким прицелом…
Потом Трехомудьев потащил нас к себе, но там мы не задержались. Вальдемар, сделав страшные глаза, сказал, что устал, бля-пиздец, ему посреди всего внезапно потребовалось прилечь, на хуй. Ну хотя бы минут на сорок! Потому что спину, сука, ломит так, что хоть петухом кричи, ёбаный в рот! Поэтому, обняв-встряхнув Михаила за плечи, он попросил, чтоб ему отсыпали и чтоб еще купили вина, златокудрому юноше с флейтой кидал фразы: ну ты-то куда пойдешь? Ночь уже! Сиди, сейчас курнем, еще и вина ребята принесут, правда? Не оставите же вы нас на голяке, а?
Я купил им пакет дешевого вина, Михаил отсыпал травки. Трехомудьев глянул, как тот отсыпает, и сказал:
— Но-но, не скупись, жидовская морда, чо ты щепотку какую-то сыпанул тут, по-братски давай, у нас вся ночь впереди…
— И подмигнул мальчику…
Провожая нас, он опять хотел нас всех наспех расцеловать (на этот раз я не дался), а потом стал чесать в паху. Все бросал взгляды на растерянного юношу, который почему-то не мог расстаться со своим пальто и все порывался уйти вместе с нами, даже сказал было вяло, что сам за вином сходит.
— Куда ты пойдешь? — зашипел он на флейтиста, понижая голос (и это было страшнее крика). — Сиди, я сказал, ты что — не понял, что ли?.. Вся ночь впереди…
Было даже неловко, так он хапал мальчишку за рукав, за воротник… Тот одергивал его руку, а Вальдемар уже терял над собой контроль, у него пена выступала на губах, он источал едкий запах, и, не видя себя со стороны, не понимал, насколько он безобразен: оскал, пустые глаза, мелким бесом шевелюра и волнение в теле… то самое волнение, которое выдает себя в порывистых жестах и движениях бедер!
Мы оставили их вдвоем…
Корней долго кружил, не мог выехать из Оденсе. Крутил баранку, крутил и крутил. От травы повело, а тут еще этот кружит до одури… Меня преследовала какая-то галлюцинация. Комната Вальдемара, его властная манера, его голос все еще звучал в ушах, и его рука все еще сжимала мою. Запах в его квартире был какой-то странный, запах туалета, и туалета мужского, именно мужского туалета, не общественного, а туалета в квартире, в которой живет одинокий мужчина (так пахло у моего дяди — осенило меня), стоял смешанный запах одеколонов, кремов, которые были в огромном количестве повсюду, флакончики, пузырьки, пробники для духов, всякая дрянь, бумажки, рекламные листики, журналы, хлам. Просто хлам.
Комната была необжитая, голые стены, посреди комнаты стояли огромные колонки, на столе — центр. Первым делом Трехомудьев включил новый диск Тупака, сказал, что вчера купил, сборник лучших вещей, двойной, всего лишь за двести крон, копейки, это бесценный материал, во-во-во… послушайте вот это. Вот это было: Something never change и California — и это орало на всю комнату, колонки были огромные, мне почти по пояс. Учитывая малость комнаты, они были избыточно сильные и слишком громко включены.
Юноша робко спросил меня, как мне понравился последний альбом какого-то Чижа. Я ответил, что первый раз слышу о таком человеке. Он поджал губку, тряхнул шевелюрой, засунул в рот трубочку, сказал:
— Такое надо, надо слушать! Не знать Чижа нельзя, нельзя!
Корней кружил, меня укачивало. Хотелось срыгнуть все эти видения… Михаил говорил ему, чтоб съезжал с кольца, поворачивал направо! направо!
Но Корней говорил:
— Я сам знаю, что направо, налево надо! обкурился идиот, — сказал себе под нос Корней, — сам не знает куда едет!
Он думал, что думает эти слова, но произносил их вслух, он был в состоянии сильного аффекта, это было очевидно. Еще чуть-чуть — и он убил бы нас там. Он накручивал, продолжая бубнить:
— Да какой направо! как же направо! знаю я! направо! что он там лепит, направо! налево надо! налево, конечно, налево!!!
И почему-то ехал вперед!
Так он посадил на хвост ментов. Нас остановили. Я окаменел от ужаса. Стал прощаться с волей.
Менты были в гражданском. Машина тоже гражданская, хоть и с мигалкой. Показали удостоверения, спросили, кто такие и куда.
Наверняка, какие-то особые менты, подумал я. Ну, все, хана — скис окончательно.
Тут Корней как выскочил из машины, как завертелся на месте волчком, приседая перед ментами.
— Это все они! Они! — тыча в нас пальцем. — Я что! Только за рулем! Вот мои права, пожалте! Права чистые! А вот карта беженца, пожалте! Тоже правильная! Хорошие права! Ага! Рус-сиск я, руссиск, и права тоже руссиск! А этих проверяйте! Проверяйте их! Я их вообще не знаю, не знаю! Я только рулил!
Я глазам не верил, такой stand-up comedian… Руками машет, приседает как петрушка, подергивается… Панталоне! Меня даже страх отпустил: настолько неправдоподобен он был в эту минуту!
— Что, попались?.. — кричал Корней. — Машина-то, небось, краденая! Купил он машину, ну да, так мы все и поверили! Все мы так и думали, что краденая! Просто так не останавливают! Сейчас вас тепленьких…
Михаил спокойно предъявил бумаги на машину, по-английски объяснил, что сам уже не водит, соблюдает, не нарушает, извинился, что так много раз нарушал, теперь водителем обзавелся.
— …he is ту driver ту personal driver, — сказал он несколько виновато. — I pay him he drive me around and don't know town stupid him![24]
Подобострастно ухмыльнулся. Мент тоже ухмыльнулся, и вдруг сказал:
— Все в порядке… Нема проблем! Поезжайте по кольцу направо… Потом выедете на шоссе и прямо на Свенборг… Туда, все время туда… Хорошего пути!
На меня даже не взглянули. Я на заднем сиденье остекленел от ужаса, стал прозрачен, как невидимка.
— Я же сказал направо, — зарычал на Корнея Михаил. — Направо, дурья башка! И перестань трястись! Соберись! Ты же говорил, что Москву знаешь!
Корней говорил, что Москву знает, как свой родной город. Много раз туда ездил, говорил, что подрезает лихо, еще лучше москвичей. Хвастал, что он в любом городе хорошо сориентируется. Но даже в таком маленьком городе как Свенборг, в котором прожил три месяца уже, все еще не мог найти дорогу к собственному дому. А тут так облажался! Просто скандал!
За ним это водилось. Странности… Он слишком много пил. Однажды он вез домой ковер, вез его на велосипеде. Спускался с горы. Развил скорость, увидел ребенка, который перебегал дорогу, а может, и не перебегал, а думал перебегать или нет, а может, и придумал ребенка, на всякий случай (а вдруг ребенок?.. как я поступлю в такой ситуации?..), сдуру так нажал на передний тормоз, что перелетел через руль и каким-то образом ударился почками и головой. Пролежал двое суток в больнице. Ссал кровью. Стонал. Блевал — сотрясение мозга. Вот и сказалось…
Ходил под окном молдаван и стонал:
— Ох, и тошненько мне, ох-хе-хе, как тошненько…
Все экономил, потому что табак дорого стоит. Курил всякую дрянь; лепил всякие пластыри; дышал в какие-то трубочки… Ничего не помогало: курить хотелось ему больше и больше…
* * *Мистер Скоу с возмущением объявил мне, что Михаил Потапов остался ему должен огромную сумму.
Сорок три тысячи крон! Двадцать пять он у него взял в долг для закупки чего-то в России. Чего-то, что могло бы быть продано в Дании и принесло бы неслыханный барыш. Что именно это было, я так и не понял. А может, старик и сам не понимал, что хотел Потапов. Одно ясно: старик перевел эти деньги кому-то на какой-то счет.
Он показывал мне факсом пришедший контракт. Он назвал его juridical confirmation.[25] Он показывал штамп с двуглавым орлом, несколько подписей. Он носил эту бумагу адвокату. Адвокат назвал это жалкой бумажкой, которая не была факсом, а просто была отпринтована из Интернета. Сказал старику, что сожалеет, ничем помочь не может. Да и никто теперь, пожалуй, был не в состоянии ему помочь! Ни один адвокат мира, даже силы безопасности вместе взятые не могли бы ему помочь. Никакого товара старик не получил. Деньги ушли неизвестно куда. Засудить за мошенничество тоже было некого, так как теперь Потапова не было тоже. Он испарился, как химера, как бредовый фантазм спящего воображения. Он исчез так, будто его вообще никогда не было. Да и правда, раньше, как выяснилось, его тоже никогда не было, он был выдуман, был человеком, который выдавал себя за некоего Михаила Потапова, а на самом деле был кем-то другим. Черт знает, кем он был! Выудил у старика двадцать пять штук, плюс нажег электричества и за ренту должен остался, итого — 43 580 крон, которые теперь не с кого требовать. Вот так.
