Дмитрий Березин - Пару штрихов тому назад
Франсис ударил кулаком по креслу.
– Получается, что сохраняя картину, она думает, что делает доброе дело, но на самом деле подписывает себе приговор, – сказал старик медленно и тихо, выделяя каждое слово и то и дело делая паузы, чтобы все взвесить. – Знаешь, что-то мне подсказывает, что она обязательно найдет того человека, который ей поможет.
– И кто это будет?
– Ты мне говорил, что она обещала тебе помочь, говорила, что ищет или даже уже отыскала того, кто это сделает, – Франсис щелкнул пальцами. – Выходит, что тебе нужно объяснить все не жене, а тому человеку, кто ей будет помогать.
– Да, я как-то не придал этому значения. А если это окажется обманщик и шарлатан? Таких ведь много, больше, чем ты себе можешь представить, – Художник развел руками. – Что тогда? Я буду беспомощно сидеть здесь, а они будут охотиться на мою жену и на дочку?
Старик ничего не ответил, только покачал головой, встал и направился вниз.
X
Евгений был в стационаре клиники уже неделю, даже больше. За это время его успели осмотреть все врачи, которых Александр Александрович только мог попросить это сделать. Как известно, в самых серьезных случаях мнению одного или даже двух-трех врачей доверять нельзя. Чем больше мнений, тем выше шансы, что среди них окажется хотя бы одно, дающее адекватную оценку перспектив.
Никогда еще Мария не жила такой жизнью: разрываясь между дочкой и мужем, она пыталась разделить себя между ними поровну. Зная, что Евгений не позволил бы делать что-то для себя в ущерб дочери, она пыталась оправдаться за то, что все-таки вынуждена проводить ночи не дома, а в клинике. Она вышла на работу. И хотя она как обычно была приветлива со всеми пациентами, главным для нее сделался тот, что находился по коридору налево, в самой дальней палате реанимации.
В свой обеденный перерыв, схватив на ходу бутерброд и выпив чашку чая, Мария бежала в палату к мужу.
– Ты снова здесь? – в дверях палаты появлялся Александр Александрович. – Бегом в комнату отдыха и отдыхать! Я понимаю, конечно, что это твой муж, все прекрасно понимаю, и как врач делаю все, что могу. Но ты медсестра, на тебе даже большая ответственность часто, чем на враче. А ты вместо отдыха… Короче говоря, не выводи меня и Женю из себя, я знаю, что он меня сейчас поддерживает, просто стесняется это сказать вслух. Бегом в комнату отдыха! Тебе еще до вечера работать, а ты уже раскисаешь! Бегом, я сказал!
Мария нехотя вышла и пошла по коридору. Какая-то женщина стояла на первом этаже у входа и смотрела на нее. Она была еще не старой, но выглядела довольно странно, так, как выглядят женщины в далеких деревнях где-нибудь на Крайнем Севере. Укутанная в серый ватник и платок, она провожала взглядом Марию и что-то нашептывала. «Какие-нибудь родственники, – подумала Мария. – Плевать, Александр Александрович прав, у меня перерыв, не буду отвлекаться, сейчас девчонки придут и все объяснят».
Хлопнула дверь – и женщина, смотревшая Марии вслед, осталась в коридоре. В комнате отдыха не было никого, лишь кто-то был в раздевалке и гремел электрическим чайником, который никак не удавалось поставить на место, на подставку. Мария сидела у окна и смотрела на улицу. Ей хотелось забыть обо всем и просто тихо плакать, стараясь залить слезами все, что накопилось за эту безумную неделю. Ее убивало ощущение беспомощности – полнейшей, когда все медицинские знания и опыт превращаются в ненужный и бездейственный груз фактов. Когда речь идет уже не о здоровье, а о жизни. Когда уверенность в себе и в будущем сменяется робкой попыткой не потерять уверенность хотя бы в настоящем.
Не только Мария мучилась раздумьями и пыталась разобраться в том, что происходит. Человек, к которому она обратилась за помощью, тоже ощущал на себе всю сложность обстоятельств. По правде сказать, Мария уже забыла о том, что она к нему обращалась. Просто забыла – и все. За чередой забот, проблем, волнений за мужа и попытками скрыть от Аленки реальное состояние дел. Обратилась, он ее выслушал, обещал позвонить на следующий день или через день – не позвонил. Пускай, такое бывает, ошибка вышла, оказался таким, как и все остальные оккультные дельцы. Спасибо, что хотя бы не взял денег – они сейчас далеко не лишние.
Эдуард погрузился в раздумья на несколько дней. Он отменил все встречи с клиентами, прекратил запись и отключил телефон. Он остался наедине с собой и своими мыслями. Ему никак не удавалось освободить ненадолго свою душу и заставить перенестись к человеку, который смотрел на него с фотографии.
«Вот и приехали, вот и граница моих способностей, – думал экстрасенс. – Вот и стоило ли зазнаваться? Первая в жизни по-настоящему сложная проблема. И я сдаюсь? Нет, сдаваться нельзя. Нужно доказать самому себе, что я могу. На меня надеются. Она же пришла именно ко мне, это ведь не просто так. Работать, сосредоточиться, быстро».
Поставив перед собой зажженную свечу, Эдуард долго смотрел на ее пламя. Сквозь него он видел ту женщину, что приходила к нему – она не обманывала, она действительно медсестра. И ее муж с ней совсем рядом. Но так думает она. На самом деле он далеко. Только где?
«Стоп, попробую вспомнить то, о чем она мне говорила. Нужно помедленнее и обо всем по порядку. Он – художник. Впечатления. Картина. Рисует. Она наблюдает за ним. Нет, в этот раз она за ним не наблюдала, он рисовал один, потом взрыв, огонь, тепло, обжигает».
Он очнулся. Свеча догорела и погасла. Перед ним на столе стоял подсвечник, а вокруг все было усеяно маленькими бледными кружочками – застывшими капельками парафина. Он попытался встать и встал бы, если бы не затекшие ноги. На кухне одним нервным движением Эдуард включил кофеварку, немного постоял рядом, наблюдая, как за небольшим окошком из оргстекла закипает вода. Присвистнув, он поставил на стол стакан, достал из шкафа припрятанную бутылку коньяка, долго копался, чтобы ее откупорить – и когда это у него получилось, налил стакан почти доверху и залпом выпил.
Стало немного легче. Кофе довершил начатое. Сонливость прошла, и, несмотря на предательское непослушание тела, разума это не коснулось.
«Что-то произошло помимо взрыва. И гораздо раньше. Если все дело в картине, то… – Эдуард сидел в кресле, поджав под себя ноги, облокотившись на них и поддерживая голову указательными пальцами. – Ничего не вижу больше. Или еще раньше? Автобус. И снова картина. Вот, он рисует. Он рисует не потому, что хочет рисовать. Он хочет рисовать совсем другое. Но все равно заставляет себя рисовать то, что рисует. Хотя, может, он не сам себя заставляет, а его заставляет что-то извне? Вот он уже лежит у мольберта».
Сам того не замечая, Эдуард уснул. Это произошло само собой. Так ему было проще: он был свободен в своих мыслях и передвижениях, его ничто не сдерживало. Он стоял перед картиной и внимательно ее разглядывал. Действительно, в ее углу был изображен чей-то силуэт – чей именно, понять не представлялось возможным. Штрихи были грубыми, широкими. Силуэт был нарисован явно уже после того, как картина была закончена. Эдуард представил себя в той же комнате, но немного ранее. Пара штрихов, которыми был намечен силуэт, исчезли. Где же сам художник?
– Ты слышишь меня? Не смотри на картину, отвернись от нее. Значит, это ты, к тебе ходила Маша за помощью?
– Ко мне. А ты меня видишь?
– Не вижу, просто чувствую. И знаю, что если ты не шарлатан, то обязательно меня услышишь. У нас мало времени. Они угрожают, что доберутся до Маши и Аленки. Все из-за меня. Я вначале не понял, что все так серьезно. Думал, это просто кошмарный сон или галлюцинации.
– Где ты сейчас?
– В замке, который на картине, в том самом. Я здесь в заточении, вернее, моя душа. Все из-за того, что я художник и родился… Понимаешь, каждые сто лет они забирают к себе душу в заточение. И все мы родились в один день. Меня отсюда не вернуть никак, ты даже не пытайся. Если я вернусь, то они должны будут заменить меня здесь, в замке. И самое страшное, что мне нужно выбрать, либо жена, либо дочь.
– Значит, все зашло слишком далеко… А они – это кто?
– Ведьмы, их много, они следят за нами, чтобы мы никуда не сбежали.
– Души ведьм?
– Души, именно души. Да и я здесь душа, мое тело сейчас там, в больнице. Я вижу и чувствую, как Маша мучается и переживает из-за меня. Это просто невыносимо. А если они до нее доберутся и до Аленки, то я себе этого не смогу простить. И ты как человек, который теперь все знает, тоже будешь соучастником всего этого. Думаешь, мне захочется жить, если с Машей или Аленкой что-то случится? Понимаешь, я сам слышал слова их главной. Они решили добраться до моей жены, до дочери и поставить меня перед выбором. Но я не хочу такого выбора. Я уже не жилец, я с этим смирился, думая, что им ничего не угрожает. Но, оказывается, угрожает.
