Борис Фальков - Ёлка для Ба
— Проштрафился, младенец? — спросила Изабелла из темноты. — Что за побоище у вас там было?
— Добрый папаша, — сказал Ю, — перестал держать в обаянии умного сына. Сын же обязан отца по-прежнему уважать. Задача сложная. Эй, племянник, ты вообще-то знаешь своего отца, кто он и что?
— Я знаю, — ответил я, как раз закончив смотр уцелевших в первой атаке войск.
— Э… нет, — возразил Ю, — ты не можешь знать. Знания о других мы собираем всю нашу жизнь, но никогда не можем окончательно сказать: всё, я знаю о ком-то всё. Ведь этот другой продолжает жить, и таким образом увеличивается область нашего незнания о нём. Только много лет спустя, когда его, скажем, уже не будет…
— Очаровательная мысль, — вступила Изабелла. — И очень кстати, по верному адресу. Просто прелесть.
— Да-да, — смутился Ю, но ненадолго. — Но… знаешь ли, например, ты, что твоё вот это слово «прелесть» имело раньше совсем иной смысл? Не красота — а соблазн, обман. И, кстати, слово «обаяние» тоже. Поэтому, например, когда о Ба говорят, что она обаятельна, то говорят двусмысленность.
— И довольно точно определяют… Но, прости, это ты ведь сказал: в обаянии, а не кто-то там?
— Не я, Некрасов.
— Но ты и мне говорил: обаятельная…
— Тебе, но о Жанне!
— А… о Жанне. Тогда это всё же твоё, а не Некрасова, словцо ещё скорей нужно отнести к Ба.
— Да тише ты! Ну причём тут Ба?
— А разве она не предпочитает мне Жанну? Как же тогда она может быть не причём? Вы распространяете миф, что Ба не от мира сего и ни в чём не принимает участия. А между тем — всем известно, что даже… даже хорошая репутация Ди сделана ею. Эта репутация была бы невозможна без запрета писать романы на эсперанто. А кто наложил запрет? Ба наложила, запретила ему сидеть и пухнуть в кресле, и велела ему заняться серьёзным делом. Она взяла его за шиворот и сказала: Лазарь, встань из-за стола свoего и ходи. И Ди поехал на Карантинку, а в следующий раз на Жилмассив смотреть больного младенца. И Ба говорила так много раз, пока Ди не привык ходить сам. В этом и секрет её обаяния: все её считают не причём.
— Кроме тебя…
— Кроме меня, я же вижу, что она охотно променяла бы меня на Жанну. То есть, она предпочла бы видеть в роли твоей жены мою сестру.
— Да какая ей-то разница?
— Вот-вот, опять ваше «не причём»… А между тем и Ба женщина, а не дух. И ей нравится, что Жанна на неё похожа. И ей не нравится, что я на неё не похожа. А Жанне… да, Жанне она бы охотно передала роль не только твоей жены, но и свою собственную. Вот, в этом-то и заключается её: причём.
— Какую-такую роль? И в чём там у них сходство? Я понимаю, когда говорят о моём сходстве с Ди. Я понимаю, когда говорят о сходстве Ба с моим братом. Я понимаю, наконец, твоё сходство с Жанной — это ведь так всё естественно! Но откуда бы взяться у Жанны сходству с Ба? Это мистика, нечто, вроде твоих обезьянок.
— Реальней обезьян ничего нет. Разве что их почки. Да ты посмотри на Жанну открытыми глазами, особенно на её профиль, на манеру подрагивать головой… Ни у кого не найдёшь такого сходства с Ба, разве что вон… у мальчишки. Но разве ты можешь так на неё глянуть! Разве я не вижу, как ты на неё глядишь?
— Как? — квакнул Ю незнакомым мне голосом.
— И как твой братец это делает?
— А это как? — почти совсем без голоса.
— Нам тоже нужна отдельная квартира, — заявила Изабелла. — Это решение вопроса. Иначе я буду вынуждена принять предложение моего заведующего кафедрой…
— Это какое же?
— А какое ты думаешь?.. Конечно, поступить в аспирантуру. А именно: на стационар. И там получить комнату.
— Это называется предложением поступить в аспирантуру, — прошипел Ю.
Я понял, что настал мой момент. И протрубил под одеяло:
— А почему почки обезьяны реальней самой обезьяны?
— Слово «реальный» имеет двоякий смысл, — с облегчением объяснил Ю.
— Так он ещё не спит? — спросила Изабелла. — Вот тебе твоё воспитание, педаго-ог.
— Завтра воскресенье, — сказал Ю. — Не страшно.
— Завтра воскресенье, — подхватил я, — давайте…
— В этом доме меня ни во что не ставят, — объявила Изабелла. — Даже то, что я знаю иностранные языки, не переводит меня в разряд…
— Подумаешь! Ди знает древнееврейский, — сказал Ю. — В какой разряд зачислять его?
— Вот именно! Мне хочется плакать.
— Об этом не говорят, — сказал Ю, — а просто плачут.
— Я и плачу, когда в этом доме не могу пройти ночью в туалет! Я должна полностью одеваться!
— Не плачь, Изабелла, — сказал я. — Ты завтра оденешься днём, и мы пойдём гулять, завтра воскресенье.
— Это куда же мы пойдём? На спортплощадку, в волейбол играть?
— Ну, можно пойти посмотреть аттракцион на Большом базаре.
— Всё ясно? — вскричала Изабелла. — И этот туда же. Может, и ты хочешь полюбоваться там на Жанночку?
— Там Ася, — сказал я.
— Действительно, — вставил Ю. — Что там тебе смотреть? В прошлый раз ты уже всё видел.
— Не всё, — возразил я, — я не видел кормления тигров.
— Они жалкие, — сказал Ю. — Животных вообще жестоко держать в клетках.
— И в боксах, ты это хотел сказать! — снова вскричала Изабелла. — Филолог двусмысленности, ты спроси лучше племянника, выучил ли он то английское стихотворение, которое я три дня назад ему задала!
— Ты выучил? — спросил Ю.
— Я выучу, — ответил я, понимая, что и тут моё дело сорвалось. К тому же, тут мне угрожали раны посерьёзней. — Спокойной ночи.
— Спо-ко-ойной, — ехидно протянула Изабелла. — Когда выучишь стихотворение, поди спроси Ба, не захочет ли она пройтись с тобой на базар.
— Кстати, то стихотворение Некрасова про умного Ваню, — заговорил Ю, напомни мне завтра, я тебе его дам. Выучишь и его, пора, действительно, и к школе готовиться. Неудобно как-то, если племянник учителя русской литературы…
— Спокойной ночи, — прервал я его почти хамски. Он стал раздумывать, обращать ли ему на это внимание, или нет. А я не стал дожидаться его решения, закрыл клапан кулибки, на этот раз — однослойной по случаю августа, и постарался уснуть. Воспитание всё же дало свои плоды: утро вечера, я знал, мудреней. Я не знал, правда, как изменяется смысл этого выражения одной лишь буквой Ё: мудрёней. То есть, указанная Изабеллой двусмысленность как всеобщий признак всего существующего открылась мне ещё не вполне.
По утрам Ба выглядела особенно свежей, несмотря на то — или благодаря тому — что задерживалась в постели дольше других. Напасть на неё следовало именно утром, так подсказывала интуиция, не требовавшая объяснений: почему именно так. Я воспользовался своим правом — разведчик-пластун — и подвёл мину под башню, когда Ди пошёл бриться и в их спальне на несколько минут сложилась очень благоприятная, да и просто приятная обстановка. Ба приняла меня в постели. Я нырнул к ней под одеяло. В её кулибке пахло духами и крахмалом. Очень комфортабельная кулибка.
В моём распоряжении было минут десять, не больше, до того, как вражеские подкрепления закончат бритьё и вернутся на свои позиции. Я открыл действия пулемётной очередью:
— Доброе утро, Изабелла говорит, отец ведёт следствие на Большом базаре из-за Жанны, и почки обезьянки важней самой обезьянки. А Ю говорит, «умный сын» это двусмысленное выражение. А я их не понимаю ни в каком смысле.
— Не следствие, а экспертизу, — возразила Ба. — Отец твой не следователь. Надо научиться выражать свои мысли точно.
Одним ударом она отбила все мои подачи. Теперь на любой из моих вопросов можно было ответить: а точнее?
— Говорят ещё, — сбавил я темп, — что я похож на тебя. Это правда?
— Как сказать… Вот, у тебя болит сердце?
— Нет, — испугался я, — а что?
— Вот видишь! — сказала она. — А у меня болит.
Я снова обломал зуб о каменную кладку башни. В полумраке спальни лицо Ба испускало слабое свечение. Её ладонь лежала на моём лбу, пальцы ритмично пожимали виски. Моя щека прильнула к её мягкому боку… Она опережала меня на несколько ходов, про сердце — это было здорово придумано: этого хватит на целый день. Я ещё убавил темп и зашёл с фланга:
— Ты бы вышла и посидела в сквере, сразу после завтрака. Оно и перестанет.
— Напротив, — возразила Ба. — Сегодня будет очень жарко, так что лучше не выходить. К тому же, по воскресеньям в сквере слишком много народу.
— Ага, воскресенье… Значит, мы не будем сегодня заниматься музыкой. А жаль.
— Жаль! — с неподражаемой интонацией воскликнула Ба, и сжала мне виски чуточку сильней. — Неужто действительно: жаль? Я была бы счастлива.
Я нисколько не поверил этой её наивности.
— Может, поугадываем звуки?
— Звуки не угадываются, — поскучнела она. — Они узнаются, в лицо. Впрочем, если хочешь, после завтрака…
