Артур Чёрный - Мир всем вам

Да всё верно в этой истории! Почему не пришел командир? Да, потому что нечего там делать! У них своя каста, у нас своя. И не надо мешаться друг с другом. Равенство, братство — это для дураков. Есть мы, воевавшие, и есть они, беды не имевшие. Кому из нас еще проситься за чужой стол — вот в чем вопрос!.. Не нам, Артур! Не нам за ними ходить!..

Он говорил что-то еще, а я только слушал, только молча поражался этой жестокости, этому равнодушию и правде. И под конец речи сам встал на его сторону. Сам подумал, как он: "А ведь, правда, кто они мне? Мало мне крови попили?.. Тот же Иван, Волох, Хакас… Но даже достойные, Шниперсон, Жуткий, Парик, Спецназ, и те совсем не причина, чтобы прийти… Как там правильно брякнул Степан: "духи", беды не имевшие…"

Я перестал мучиться, как мне поступить. Я понял, что мне, действительно, не за чем за кем-то ходить. И полностью согласился с "замком":

— Значит, командир-то был прав. Что делать князьям за столом у крестьян?..

…Но прошел, пробежал на резвых ногах, этот год. И много в нем было обид, и много удач, и немало надежд. И, наконец, пробил час, о котором мы не смели мечтать. Наконец, пришло время всем сравняться в погонах, и навсегда потерять звания сержантов и рядовых.

Сорвав с плеч лычки и "кашки", в последний раз топтали мы плац Барнаульского Юридического Института. В последний раз обнимались друг с другом, вместе смеялись и даже плакали, пили шампанское и с размаху били о плац высокие пустые бокалы. И самым счастливым считался тот, чей сильней разлетится вдребезги. И ни у кого не было дня, равного этому! И никогда мы не знали столько радости, как тогда! А еще мы впервые, совсем по иному, услышали великую песню Газманова, звучавшую в тот миг с парадных трибун: "…ваше сердце под прицелом за Россию и свободу до конца. Офицеры! Россияне! Пусть свобода воссияет…" Впервые эта песня звучала для нас. Для двух сотен лейтенантов, многим из которых шел только девятнадцатый год.

Мы были так счастливы на том плацу в беспечном июле 2003 года! И никто не знал, как трудно будет теперь. Теперь, когда не будет теплых казарм, бесплатных обедов, раннего отбоя и злых командиров. Когда придется самому накрывать свой стол, искать на завтра жилье, забыть о слове "отбой". Когда ты останешься один, когда не поможет ничем командир…

…Все командиры отделений и групп остались с бывшими своими курсантами, чтобы в последний раз посидеть вместе, в последний раз вспомнить, как тяжело прошли эти два года. А мы, сержанты 211-й, остались верны прошлогодней правде, и отдельно от своей группы заказали кафе. Мы ведь еще год назад разобрались, что нам не за чем за кем-то ходить.

Я пришел самый первый в это кафе, когда еще не накрыли на стол. Пришел один, раньше всех друзей и подруг. Я, было, сел у окна, но не смог просидеть и минуты. Меня никак не отпускал Институт. Я, командир, не знал, что сейчас происходит в группе. Мне всегда так хотелось от нее отдохнуть, а сейчас я не находил себе места. Я переживал, вспоминал нашу службу, и не знал, что делать теперь…

Я никого не дождался. Я не совладал с чувствами и оставил кафе.

…Они уже разливали по кругу водку и совсем не смотрели вокруг. Они и сами не ждали, что придет командир. А я не мог признаться, что тосковал по ним. И в последний раз предстал перед группой таким же, каким она привыкла видеть меня всегда: спокойным, без лишних эмоций, с тяжелым армейским юмором:

— Ну что, духи поганые… Наливайте…

И впервые за все два года стоял я в кругу пьющих своих бойцов. И впервые мне было жаль этот день. Потому что… Потому что от меня навсегда уходило счастье. Потому что теперь можно было лишь махать рукой счастливому своему прошлому. Тому времени, когда за железными воротами Института меня оберегала судьба. А вот теперь впереди была Жизнь. И я знал, что ждало меня. Завтра, через месяц или год, я должен был вновь увидеть Чечню. И не было той дороги, чтобы смогла ее обойти…

Они не знали этого, мои бойцы. Не знали, зачем приходил командир. И не смогли бы поверить, что я приходил прощаться совсем.

Она была совсем коротка, последняя моя речь. И даже сейчас я могу вспомнить, что там говорил:

— Если кто-то еще помнит прошлое, и не забыл прежних обид, — можете ставить свои стаканы. Когда-то я был неправ, неправы были и вы. Ни перед кем извиняться не стану и ни от кого ничего не жду. Не держу ни на кого зла. И желаю вам только удачи! Чтоб эти звезды не были последними на ваших плечах! И еще. Теперь и вы командиры. Теперь и вы будете отдавать приказы, вершить собственный суд, изменять чью-то судьбу. Берегите своих людей! И сами останьтесь людьми! Вот, что самое важное… За вас, ребята!

— Счастливо тебе, командир!

…Когда я вернулся в кафе, за нашим столом еще пустовала одна пара мест. Но вот и их занял Степа с будущей своей женой. Он пришел самым последним, и самым радостным среди остальных. Он сел со мной рядом и даже не сразу все рассказал.

— Ты, что опоздал?

— Опоздал я… — вдруг став серьезным, поднял глаза замкомвзвод. — К группе ездил. Выпил с ними… Надо было съездить, Артур. Надо было…

Сейчас, после того, как я давно оставил систему, мне не дает покоя одно: каким он упал наземь, тот дешевый стеклянный бокал, брошенный с размаху о плац бывшим лейтенантом милиции? Разбился ли он вдребезги о бетон или лишь раскололся, что можно было собрать? Я пытаюсь вспомнить тот день, но вечно подводит память. Я хочу увидеть это во сне, но моя ночь свободна от сновидений прошлого.

Зачем это мне? Мне нужно знать, был ли я счастлив в милиции? "Это же бред!" — говорю я себе, и сам же поминаю о правде, — "А разве надо мной когда-то был властен разум?"

Так разлетелся ли он в стекло, рублевый фетиш моей судьбы? Гостило ли когда-то в моем доме счастье? Или же этот бокал рухнул, едва отшибив у стенок края? И все эти годы был я женат на беде…

Мне б хоть на час вернутся в милицию. Хоть на час открыть двери своего дома, где так давно не гостило счастье, куда позабыла дорогу беда. Где много лет некому жить, кроме тоски.

-------------------------------------------------------

ВАЛЬС ЗОЛОТЫХ ПОГОН

Октябрь 2003 года. Алтай.

…Я ждал войны, как воскресения из мертвых.

За месяц до моего выпуска Барнаул принялся вооружать новую партию добровольцев, новый сводный отряд для отправки в Чечню. Когда эта весть дошла и до нашей казармы, у меня помутило разум: если я не уеду сейчас, то никогда не уеду потом.

Но что было делать? Куда было деваться от курсантских своих погон?

В тот день я сбежал с занятий. Я так и пришел с буквами "К" на плечах, сначала в батальон "Тигры", что выставлял большую часть бойцов, затем в приемную к генералу, начальнику всей алтайском милиции. У меня была только одна просьба: "Возьмите меня туда!" И ни один среди полковников и майоров, кто видел горящие мои глаза, кто слушал безумные мои речи, не отправил меня к чертовой матери, не показал пальцем на дверь. Все поняли. Оценили. Может быть, вспомнили себя прежних. Кто-то пожал мне руку, кто-то обещал поговорить с генералом.

Но это был не Советский Союз. И курсанты армии и милиции давно уж не строились на аэродромах страны по боевой настоящей тревоге. А я спутал время и все два года учебы напрасно ждал, когда прозвучит этот сбор. Напрасно два года подряд ложился в кровать с одной лишь мечтой, что утро сменит казарму на "борт". И зря представлял, как поведу в бой свою группу.

Я думал, полетят все, а не взяли и меня одного.

…И вот собрало узлы, хлопнуло дверью и покинуло город лето. Бросило на разграбление зеленые свои дворцы, оставило на засуху голубые свои фонтаны. И разбило о землю все звезды, валившиеся с неба в теплые ночи августа.

Ушли, как не бывало, курсантские будни и жизнь повесила не отмыкаемые замки на двери наших казарм.

Эта осень словно не спешила сюда приходить. Словно, не поверив, что ушло лето, продолжало стоять над дворами солнце. И весь сентябрь удерживали листву деревья, что начали золотеть лишь на исходе месяца. Как трогательна, как прекрасна была эта пора! И как жаль было этой осени, что ставила точку в прежней моей судьбе. Как мне не хотелось ее оставлять.

Синеглазая осень Алтая… Она была так похожа на ту довоенную осень далекого 99-го года — время дембельского моего одиночества и неясной солдатской тоски. Время, когда я еще не знал, какой из следующих дней протрубит мне сбор. Но уже чувствовал, понимал, что остался лишь миг до этой беды.

И вот теперь словно возвращалось время. Словно я вновь вернулся в тот год. И так же, как и тогда, мой сбор не требовал больше пяти минут. И также лежал в шкафу походный мой вещмешок, всегда готовый в дорогу и пустой, как и прежде. Мне нечего было в него положить. Я ничего не накопил за эти годы, а то, что имел, мог бы оставить без слез.

Конечно, никто не толкал меня в эту Чечню. И, получив работу, можно было как-то начать свою жизнь. Заняться карьерой, подумать уже о семье. Но это требовало стольких хлопот — думать о завтрашнем дне! Хлопотать по службе и строить с кем-то личное счастье. Зачем?.. Если так легко отложить всё на потом. И мой выбор был прост: Чечня превыше всего! Оказалось, что это несложно — выбирать меньшее из двух зол. Чечня не требовала никаких забот, на нее не надо было собирать денег, как на свадьбу, как на жилье и на собственный стол. Она и так всё давала: и деньги, и стол, и жилье, давала оружие, чтобы защитить себя, и с избытком патронов, чтобы иметь пулю для своего лба, когда это всё надоест. Там не нужно было рвать и метать по службе, чтобы тебя заметили и погнали с должности другого. Там для всех были свободны любые места — любые палатки, вагоны, бараки, траншеи, окопы… И в них умирали при любой должности и при любом звании. Чечня равняла всех. А здесь не проходил день, чтобы мы не делились на правых и неправых, не соперничали между собой, не переживали за будущий день.