Анатолий Семенов - Коровка, коровка, дай молочка

— Ну что ты все старое-то вспоминаешь! Мы уж забыли.

— А я помню. Такое не забывается.

— Наконец-то Бог повернулся к тебе лицом. Уймись, Галина. Не гневи Бога. Он тебя и так не шибко жалует.

— Кто старое помянет, тому глаз вон, — сказала Ксения.

— Не вспоминай больше. Грех это, — продолжала Дарья. — Теперь все у вас будет по-другому. Потому что Бог повернулся лицом. Дай я тебя поцелую.

— Ой! — Галина Максимовна смутилась, но подставила щёку, позволила трижды себя поцеловать.

Доярки бросились обнимать и целовать Галину Максимовну.

Афанасий догнал Тимофея Макарова в узком переулке между огородами и схватил его за рукав.

— Постой, Тимофей. Надо поговорить.

— Чего тебе? — Тимофей попытался высвободить руку. — Отпусти.

— Скажи, откуда у тебя сети?

— Какие сети? — насторожился Тимофей.

— А такие, которые на чердаке… Из зелёной нитки.

— По чужим чердакам лазишь? — произнёс в страхе и злобе Тимофей.

— Да, твой чердак я проверил. Потому что давно подозревал тебя.

— Тебе померещилось, — сказал Тимофей с надеждой в голосе. — Нет там никаких сетей.

— Есть… Сушатся на гвоздях. Понятые и участковый уже на месте. Тебя поджидают.

— Ах ты, сука!.. — Тимофей задрожал всем телом.

— Кто из нас сука лагерная шелупонь разберётся. Так что суши сухари. Готовься в дорогу.

Тимофей бросился на Афанасия, но получил удар в скулу такой силы, что отлетел к изгороди и повалил эту изгородь на землю и сам завалился, взмахивая руками и ногами…

Возле сельсовета — милицейская машина.

В кабинете участкового писал протокол молодой следователь в штатском. Двое милиционеров в форме сторожили Тимофея Макарова. Участковый уполномоченный Замковский сидел у двери, рядом с Афанасием.

Следователь дал Афанасию протокол:

— Прочитайте и подпишите. Афанасий, не читая, подписал.

— Вы свободны, — сказал следователь Афанасию и повернулся к Тимофею: — А вам придётся проехать с нами в райотдел.

— Когда вернусь, — сказал Тимофей, злобно глядя на Афанасия. — Посчитаемся.

— Ага, посчитаемся, — ответил Афанасий. — Если тебе мало дадут, прокурора просить не буду, чтоб добавил. Сам добавлю. — И показал Тимофею кулак.

Галина Максимовна занималась починкой одежды, когда вошёл Афанасий.

— Мир дому сему, — сказал он, остановившись у порога. — Я по делу.

— Говори.

— У Павла было ружье, кажется.

— А что? — спросила Галина Максимовна, оторвавшись от рукоделия.

— Продай.

— Можешь забрать бесплатно.

— Но ведь ты нуждаешься…

— Сейчас не нуждаюсь. Получаю зарплату и пенсию.

Афанасий замялся. Застенчиво произнёс:

— А с меня сняли надзор. Полная реабилитация. Не я поджигал склад…

— Я знаю. Слышала.

— Поэтому и пришёл за ружьём… Теперь свободный гражданин. Могу приобретать такие вещи.

— Вон там оно в комнате на стене.

Афанасий пошёл в комнату. Вынес двуствольное ружье.

— Это дорогое ружье, — сказал он. — Неудобно в подарок.

— Вы с Павлом, кажется, были друзья?

— Да. — Афанасий кивнул. — Мы друзья с детства. Вместе пахали в колхозе, боронили… Ещё пацанами. В школе сидели за одной партой.

— Ну вот. Будет тебе память о нём. Бери.

— Ну раз так, спасибо.

— Вон там в углу ящик какой-то, — сказала Галина Максимовна. — С патронами и прочим… Забери, чтоб не занимал место.

— Спасибо.

Афанасий прихватил небольшой деревянный ящик. В дверях остановился:

— И всё-таки я должен хоть чем-то отблагодарить…

— Ну раз так тебя это мучит, к зиме привези дров.

— Ладно, — согласился Афанасий. — Машина дров за мной.

— Ну вот. — Галина Максимовна нахмурилась и взялась за рукоделье. — Будем в расчёте.

— До свидания, соседушка. — Афанасий слегка улыбнулся.

— До свидания. — Галина Максимовна была холодна как камень.

Галина Максимовна пришла с работы и села в прихожей на диван в рабочей одежде уставшая до изнеможения. Расстегнула пуговицы телогрейки. Сняла платок и бросила рядом с собой на диван.

— Нина! — обратилась она к дочери, которая открыла дверцу печи и подбрасывала в огонь дрова. — Помоги снять сапоги. Нет сил…

Нинка закрыла дверцу и помогла матери снять кирзовые сапоги. Галина Максимовна тут же, сидя на диване, уснула крепким сном. Нинка не стала её беспокоить.

Афанасий пьяней вина ввалился к себе домой. Плюхнулся на кровать. Уткнул нос в подушку. Начал царапать грудь, рвать на себе одежду.

— Опять, — сказала старуха, входя в комнату. — Вот наказанье-то Господне! Забудь ты её. Выкинь из головы. Не пойдёт она за тебя. Не любит, хоть ты теперь и риа… ри… риальтбильт… тированный. Господи! Слово — то какое. Не выговоришь… Не любит она тебя, Афоня. А когда бабе мужик постылый, хоть умри, хоть в лепёшку расшибись — близко не подпустит.

Афанасий замер. Не шелохнулся больше.

— Подарила она тебе ружье, — старуха, ойкая, кряхтя и пристанывая, начала стаскивать с него сапоги. — Этим и утешься. Ходи на охоту. Теперь тебе можно. Теперь ты риаль… Тьфу, черт!.. Ну, в общем, я уж сама сватала тебя. И не надейся. Лучше, говорит, в омут головой.

У Верхозиных наступил, наконец, перелом к лучшему от того двусмысленного положения, в котором пребывала семья с момента посещения сёстрами продавщицы Ольги Мартыновой. Чем дальше шло время, тем больше гордились односельчане Любкой и реже вспоминали её печальное прошлое.

У Галины Максимовны в связи со всеми этими неожиданностями вместе с гордостью за свою дочь появилась и со временем росла озабоченность за её будущее. Озабоченность появилась неспроста. Кто-то недобрый человек пустил по селу утку, что слишком одарённые дети недолговечны, и Любку ждёт та же участь. Малейшая простуда, чепуховое повышение температуры, грипп или ещё какое-нибудь недомогание хрупкой болезненной девочки напрочь выбивало Галину Максимовну из колеи, и она испытывала патологический страх, не находя сутками себе места, изматывая себя и нервируя дочерей.

Нинка росла крепышом. Её не брала никакая простуда и никакой грипп. Энергичная, не по годам рослая, она с утра до вечера вертелась как юла, не имела ничего общего со своими сверстницами и ни с кем из них особенно не дружила, зато имела друзей среди ребятишек и охотно играла с ними в лапту и другие подвижные игры. В свободную минуту забегала на ферму помочь матери, и доярки всегда были рады ей, а Галина Максимовна каждый день доила свою Зорьку — Нинкину любимицу — в последнюю очередь на случай, если к концу дойки вдруг появится Нинка, которая ради удовольствия часто доила эту корову.

Однажды вечером перед Рождеством она случайно встретила на улице неразлучных подруг Дарью и Анфису.

— Вот кто сегодня нам поможет! — воскликнула Анфиса, обнимая девочку. — Выручай. Пойдём с нами.

— Куда? — спросила Нинка.

— На ферму.

— А что делать?

— Евдокия Муравьёва, — доверительным тоном сказала Анфиса, — нечаянно села на иголку, и никто не может вытащить. Хирург где-то в деревне по срочному вызову. Подменная уехала в город сапожки чинить, а группа Евдокии целый день без присмотра. Скотники кормят так себе для отводу глаз, и мы доим как попало на скору руку. Поработай хоть вечер за Евдокию, иначе мы в церковь опоздаем.

— Ладно, — согласилась Нинка.

Пришли на ферму. Галина Максимовна не стала возражать. Ей даже понравилась эта идея — попробовать испытать дочь на настоящей работе.

— За Евдокию будет вкалывать, — сказала Анфиса бригадиру, который ещё издали увидел спешивших доярок и семенившую между ними девчонку, и догадываясь, для чего они её ведут, стоял в дверях в насторожённой позе.

— Начальство узнает, греха не оберёшься, — ответил Бархатов.

— Никто ничего не узнает, — сказала Анфиса. — Подумаешь один вечер.

— Вот именно — один вечер. Стоит ли из-за этого нарываться на неприятность?

— На торжественную службу всем охота, . — сказала Анфиса. — Добрые люди в церкви будут свечки зажигать, а мы тут с флягами возись.

— Ничего, повозишься, — сказала Маргарита. — Ради того, чтобы Ветрова завтра в сапожках щеголяла, можно и повозиться. Егорыч же сам её отпустил.

— А откуда я знал, что Евдокия иголку в задницу воткнёт, — с досадой сказал бригадир.

— Ладно, — сказала Дарья. — Пусть она сегодня поработает, а вы помалкивайте, и всё останется между нами.

Анфиса осмелела.

— Беги в склад за подкормкой, — сказала она приказным тоном помощнице.

Нинка вопросительно уставилась на бригадира.

— Разреши ей, — сказала Дарья. — Вишь хочет, чтобы ты благословил.

— А! — махнул рукой бригадир и пошёл прочь. В группе Муравьёвой было тридцать коров. Нинка успела подоить около двадцати, когда Маргарита, закончив работу первой пришла помогать. Затем подошла Дарья, следом остальные доярки и все вместе быстро завершили дело.