Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих
— И чего добились следственные органы?
— В книге регистрации смертей по западному административному округу Мюнхена они нашли запись, по которой некая Виктория Брунсвик числилась скончавшейся одиннадцатого августа девятьсот сорок четвертого года, на улице, от сердечного приступа.
— Думаете, запись сфальсифицирована?
— Я в этом уверена. — В ее глазах снова появилось выражение жуткого страха, как там, на Акациеналле. — Виктория получила фальшивые документы, переехала в Берлин и жила там спокойно все десять лет, пока не встретила отца Тонио!
Я кивнул. То, что она говорила, звучало разумно. Страшно, но не бредово. Так вполне могло быть.
— Потом она инсценировала свое похищение, последовала за ним в Зальцбург и застрелила его. И теперь, и теперь… — Петра осеклась и посмотрела на меня.
— Что теперь будет? — прошептала она. — Она в городе, она где-то поблизости, я чувствую это. Я так боюсь, господин Голланд! Скажите, что мне делать? Пойти в полицию и все рассказать? Или молчать? Скажите же!
Я поднялся:
— Не знаю, госпожа Венд…
— Не оставляйте меня одну! — Она быстро вскочила и обвила меня руками, но это были объятия страха — не нежности.
Я снял ее руки со своих плеч:
— Спокойной ночи, госпожа Венд. Заприте дверь и примите снотворное.
Она снова упала на кровать.
— Завтра посмотрим, — сказал я уже от двери.
Я оглянулся еще раз. Она все так же сидела, что-то бормоча себе под нос и безвольно шевеля руками.
Я взял свое пальто и на лифте спустился в холл. В это время — после двадцати двух — он был совершенно пуст. Только ночной портье стоял за стойкой и сортировал почту.
— Хотите прогуляться, господин Голланд?
— Да.
— Езжайте осторожнее, там туман.
— Я пройдусь пешком.
На улице и вправду сгустился туман, за десять шагов ничего не было видно. Туман был густым и янтарно-желтым и пах дымом. По темному туннелю я вышел к вокзалу и повернул к реке. Я думал о Сибилле.
Это было совершенно невозможным, чтобы женщина, которую я любил, и женщина, которую нарисовала Петра Венд, были одним и тем же лицом. Этого просто не могло быть. Я обладал слишком хорошим знанием людей. Я знал Сибиллу. Это страшное недоразумение, вот что это такое. Путаница из-за схожести. По-другому и быть не могло.
— Простите, может быть, вы знаете, где находится отель «Золотой олень»?
Это был маленький и растерянный человечек. Он стоял в нерешительности на плохо освещенном перекрестке. Я почувствовал запах спиртного. Он был сильно пьян и говорил со швейцарским акцентом.
— Идемте со мной, — сказал я.
— А вы тоже живете в «Золотом олене»?
— Нет, но я доведу вас.
— Этого я не могу требовать!
— Идемте же! Я просто гуляю.
Он передвигался с трудом, спотыкаясь время от времени. Туман на него плохо действовал. Он надрывно кашлял.
— Проклятый город, — жаловался он. — Ни полицейских, ни такси. Проклятый город!
Может быть, все это дурной сон. И этот кошмар мне только снится. Или Петра Венд сумасшедшая.
Сибилла. Сибилла. Сибилла!
— А летом здесь, должно быть, прекрасно. Моцарт и все такое. Я люблю Моцарта. Вы тоже?
— Что?
— Вы тоже любите Моцарта?
— Нет! — Я уже пожалел, что взял его с собой.
Он промолвил:
— Впрочем, мое имя Вэльтерли.
— Голланд.
— Очень приятно, господин Голланд. Вам случайно не нужна церковь?
— Не нужна что?
— Церковь. Чтобы молиться. У меня на одну церковь больше, чем нужно, я бы ее дешево продал. По себестоимости.
— Что за ерунда?!
Сейчас мы шли мимо театра. До сих пор нам не встретилось ни души. Все окна были темными. Наши шаги гулко раздавались во мраке.
— Никакая не ерунда, — печально возразил он. — Я строю церкви. Всю мою жизнь я строю церкви. Церкви Вэльтерли — это название вам ни о чем не говорит?
— Нет.
— Хм. — Он поразмыслил. — Я немного пьян.
— Да ну? — Моя нога снова заныла.
— Да. У меня были дела на вокзале, и я застрял в одном баре «Казанова». Милое заведение. Симпатичные девочки. С губными гармошками.
Он старался, как все подвыпившие, особенно четко выговаривать слова:
— У девочек висели на шее губные гармошки, и они играли народные песни. Было так уютно. — И без всякого перехода добавил: — Это большая неприятность с моей церковью.
Я думал: «А если это Петра Венд убила Эмилио Тренти? Если она мне просто лжет?»
Между тем созидатель церквей продолжал:
— Pre-fabricated[55]. Вы знаете, что такое pre-fabricated?
— Что это такое?
— Так сегодня строят. Американская система. Раньше со мной никогда не случалось ничего подобного, господин Голланд, — говорил он, цепко держась за меня. — Представьте себе: швейцарское правительство дает мне большой заказ на сорок шесть церквей для деревень в горной местности. Не слишком больших церквей, так где-то на восемьдесят прихожан, но все же сделка колоссальная, можете себе представить!
— Вы построили сорок шесть церквей?
— Да, и все pre-fabricated. Двери, стены, скамьи, крест на купол, алтарь — все изготовлено в моих мастерских! Кафедра. Спаситель. Исповедальня. Все до последнего гвоздя. Но все по отдельности, понимаете? Пронумеровано и снабжено инструкцией по сборке. Любой ребенок может собрать мою церковь! Наконец, каждая церковь была отдельно упакована и отправлена по железной дороге тихим ходом. И что вам сказать, господин Голланд, как только мы отправили груз, стало ясно, что было изготовлено не сорок шесть, а сорок семь комплектов. По недосмотру! Как вам это нравится?
— Это, должно быть, очень неприятно, — сказал я.
— Неприятно! — Он поглядел вверх, в туман. — Я чуть в обморок не упал. Только представьте себе: у меня остался полный комплект церкви! Лежит у меня на складе, занимает место. И никто не хочет ее взять. Как думаете, пристрою я эту церковь?
— Сочувствую вам, господин Вэльтерли, — сказал я.
Мы проходили мимо кафе «Базар». Здесь я часто перекусывал на свежем воздухе. Сейчас кафе было закрыто. Садик возле него выглядел запущенным. Мост через Зальцах был погружен во тьму.
— Нет ничего труднее, как пристроить такую вот церковь. Нельзя ее просто выбросить, для этого она слишком велика. Чересчур много деталей. Pre-fabricated.. Кому это нужно?! Мой отец спустил бы мне штанишки, сунься я к нему с этим модерновым безобразием. Но я, нет, я должен испробовать все — вот и получил по заслугам! — Он огляделся. — Теперь я, кажется, понимаю, где мы.
— Идите через ворота, а потом направо. Больше вы не заблудитесь.
Мы остановились на мосту. Под нами шумела черная вода. То тут, то там проплывали льдины. Господин Вэльтерли подал мне руку и поблагодарил за помощь. Потом он растворился в тумане. Я все еще слышал, как он говорит сам с собой. Pre-fabricated, — сердито твердил он. — Мне это надо?! — Потом его голос смолк.
Было тихо. Так тихо, как будто я был один на свете. Я оперся локтями на мокрые перила моста и глядел на воду. В моей голове все перемешалось. Этот строитель церквей был последней каплей. Мне казалось, что я сам пьян. Невозможно было ухватить ни одной здравой мысли. Вода бурлила и клокотала у опор моста. Из тишины заслышались шаги, они приближались, становились все громче. Я не шевелился. Шаги затихли возле меня. Это были женские шаги. Я медленно обернулся. Она стояла передо мной, я мог бы коснуться ее рукой, если бы захотел. Это был не сон, не наваждение, не безумие. Она стояла рядом, живая и здоровая, ее кошачьи глаза блестели, лицо было белым как снег, красные губы полуоткрыты.
— Здравствуй, — сказала Сибилла Лоредо.
На ней было каракулевое пальто, черные сапожки с мехом и темный платок на голове. Она подошла ко мне и прижала свои губы к моим. Ее губы были ледяными, язык наткнулся на мои зубы.
Я отстранил ее и спросил:
— Что ты натворила?
— Разве ты не знаешь? — ответила она, и ее голос был глухим и хриплым, как прежде. — Разве Петра Венд не рассказала тебе?
— Она мне много чего рассказала, — сказал я, переводя дух. Отчего-то вдруг стало трудно дышать. — Ты застрелила Эмилио Тренти.
— Да, — ответила она.
Внизу о стальную опору моста ударилась льдина. Стук был леденящий и жесткий, но туман сразу поглотил его, никакого отзвука не последовало.
— Я потеряла там сережку. Ты вошел в дом до полиции. Может быть, она попалась тебе?
— Да, Сибилла, — покорно ответил я. — Она упала в кресло.
— Она с тобой?
— Да.
— Дай ее мне.
Я вынул украшение из кармана и подал ей. Она спрятала его и сказала:
— Спасибо.
Потом она взяла меня за руку. Ее рука была холодной как лед и безжизненной.
— Теперь идем.
— Куда?
— Подальше отсюда. Нас не должны увидеть.
