Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик
— А-а-а, так это вас на днях отмудохали на той стороне, что ли? — почему-то обрадовался мужик и отложил крючок. — Я в курсе… — он широко улыбнулся, предъявив гнилые зубы. Сбоку сверкнуло желтым, но тускло, через что-то еще. — Аусвайс я, не слыхали? Я на этой стороне с первого дня, с самой свалки.
У Мотора слегка отлегло, мокрое в штанах уже подзабылось, и он спросил:
— А Покрышкин?
— Что, Покрышкин? — не понял Аусвайс.
— Покрышкин при чем? — настырно переспросил Мотор. — Какой дерлюфт?
— А-а-а-а, ты вон о чем, — усмехнулся Аусвайс. — Это ж для испуга надо, для выяснения всех обстоятельств, — грамотно объяснил он, — как элемент устрашения и отвлеченности. Психологи рекомендуют. И социологи… Покрышкин — фигура неадекватная, очень сюда подходит, для внезапности…
— А аусвайс при чем тогда? — спросил Ваучер. — Это-то чего такое?
— Ну, это дело другое совсем, — серьезно сказал Аусвайс. — Это ж имя мое так. Тебя, к примеру, как звать? — он взглянул на Ваучера.
Ваучер ответил, не задумываясь:
— Ваучер, а чего?
— А тебя? — он кивнул Мотору.
— Мотор, — не стал скрывать правды тот. — Мотором.
— А почему так, а не иначе? — загадочно спросил Аусвайс. — Какая за этим правда есть имени?
— Ну, я потому что здесь через них оказался, — вздохнул Ваучер. — Через ваучеры эти. Они говорят, ты квартиру продай через нас, мы, говорят, поможем по реализации на интерес. А на интерес ваучеров купим, на все, и после еще квартиру, другую, для жизни купим тебе, а те ваучеры, что останутся, тоже на интерес вложим, уже на другой, чтоб потом всегда деньгами брать, всю жизнь…
— Ну, а ты чего? — с интересом поглядел на него Аусвайс. — Подписал?
— Ну да, подписал, — обреченно ответил Ваучер. — А как не подпишешь? Они налили — я и подписал чего-то, и они ушли. А потом я про это забыл совсем. А потом переезжать приехали, новые, кто жилье мое купил. А я знать ничего не помнил. Ну, они меня погрузили на их же ЗИЛ и сюда привезли, вместе с барахлом. А я тогда снова пьяный был, так тогда подпало. Они скинули все и уехали, и документов не дали никаких, ни для чего, — он закурил заначенную за брючный отворот последнюю заморскую сигаретину и выпустил дым через правую дырку. — Все через блядей этих. Через баб…
— Это почему же через них? — поинтересовался Аусвайс. — Ты ж сам навалял всего. Самолично…
— А потому и навалял, — задумчиво ответил Ваучер, — что бабы не было никакой рядом нормальной. А то бы, глядишь, и не навалял…
Аусвайс покачал головой, как опытный, умудренный жизнью маклер, черный, не меньше, и спросил Мотора:
— А ты чего такой, по шустрости, что ли?
— Почему? — удивился Мотор. — Я — мотор по работе был, по киносъемкам. Сначала все по ночам кричал: «Внимание! Камера! Мотор! Начали!» И сам сниматься начинал тут же. Я в театре-то и не работал — сразу с кино начинал этого, с блядского. Лучше бы в театр тогда определился, в этот, в блядский, как его, не помню… А потом просто на мотор перешел, накоротке, без добавок. И сейчас, бывает, ору. Ваучер, вон, часто рассказывает. Если не врет… — он недоверчиво покосился на друга сине-желтым глазом и высморкался.
Ваучер сцедил слева и заступился за себя сам:
— Ты, Мотор, говори, да не заговаривайся. Я вообще врать не умею, мне этого не надо. Только ментам, и то по делу, если…
Внезапно он остановился на половине фразы и обернулся к мужичонке:
— Погоди, ты лучше, почему сам Аусвайс, расскажи…
Вопрос этот Аусвайс любил и всегда ждал с нетерпением, иногда хитровански провоцируя возникновение темы касательно имен и кличек.
— Ну, это с зоны я принес, по молодости еще дело было, — довольно начал он раскладывать припрятанную до времени карту. — Я в Польшу тогда попал, по линии комсомола предприятия. А предприятие было — ТЭЦ-двадцать первое. И трансформаторов силовых там было — до ебаной матери. А у меня друг был тоже там, но на складе. Он говорит: ты продай маслица трансформаторного на сторону, у меня его, не на учете которого, — бесчисленно. Мы, говорит, когда срок подходит, старую минералку сливаем с трансформаторов на уничтожение, а после его местами меняем, на другие трансформаторы заполняем, а то, что там было, — в эти льем. А запас складской не тронут получается. Нужна реализация поэтому. Через доверенные источники — как ты…
Ну я и продал на сторону в тот же день. Вынес в ведре, мужика нашел и говорю: купи дешево масло. А он, не будь дурак, и интересуется, чего, мол, да почем. А я, не будь дурак, и говорю, что масло, мол, растительное, из нерафинированной сои. Ну, он палец окунул и купил за бутылку. А после мне сказали, он меня ищет, ну после больницы уже. А меня как раз в делегацию вписали, по комсомольской молодежи, тоже на их ТЭЦ навещать. Через два дня мы на поезд — и тю-тю. А потом с нашей ТЭЦ на ихнюю ТЭЦ позвонили, секретарю нашему, чтоб присмотрел за мной, из милиции. А мне передали, баба его передала, секретарская, что звонили про это. Ну, думаю, пока здесь, дальше надо еще двигать, по политической линии, валить в смысле. В общем, я денег у ребят насобирал по-тихому, сказал, что в стриптиз пойти договорился, голых смотреть, для всех. А сам на поезд — и в сторону с германской границей. Только я думал тогда, что Германия будет ихняя, ну, фашистская была которая, а получилась та, которая наша, ГДР которая. Я вечера дождался — и вперед. Шел, шел, потом полоса картофельная, потом сетка, я подлез и дальше, а границы нету нигде. А потом мне: Хальт! — говорят, — аусвайс! Я им то, се, по политике, мол, несогласный. А они ГДР оказались, ну, считай свои, наши. В общем, пока улаживали, я у них год отсидел в тюрьме, там немецкий подучил и подкормился нормально. И, кстати, зуб лечили заодно. Мой дернули, а желтый поставили, не золотой, а из желтой нержавейки, хорошей. А потом меня нашим передали, по спецэтапу. И еще четыре года чалился, уже на зоне. Там авторитету рассказал, как пострадал, тот со смеху чуть не обоссался, назначил мне Аусвайс кликуху и взял под крыло. Повезло, говорит, тебе баклан, что на меня попал сразу, а то б фиксу твою желтую в первый день уже дернули и, что не рыжье, не поверили б никогда, а когда б узнали потом, что не рыжье, то вовсе замочили б. Ты, как откинешься, прикрывай ее, фиксу-то, а то не ровен час — без мудрости окажешься по зубу… — Аусвайс обвел глазами слушателей, как он делал всегда в этой повествовательной точке, и завершил рассказ: — Ну, а после — как все: на 101-й, в Александров-город, оттуда свалил, и как раз свалку в Электроуглях начали. Я — туда, и здесь — сразу в закон… Потом меня, правда, сместили, но зато не трогают, ворошу любой спецтранспорт и даже до грузовика с фаянсом допуск имею, как старожил…
Мотор с Ваучером слушали Аусвайса, как зачарованные, и ему это понравилось.
— Вот чего, братки, — заявил внезапно незваный гость, — давай-ка я с вами поживу, коммуной, — он на миг смутился, — то есть, в смысле — вы при мне, вместе, в общем.
Шел уже пятый год как Аусвайс, Мотор и Ваучер жили вместе. Зимой бомжевали в Электроуглях, по подвалам, а с мая, с первого тепла, даже, бывало, с середины апреля — на своей стороне, на свалке, ближе к лесу и Москве. Место там уже было их, прописку с Аусвайсовой подсказки они получили у старшого легко — нашли рулон открыточный, с типографии, неразделанный, отсекли плохую часть, порченую, остаток раскроили на открытки, получилось сто шестьдесят одинаковых по красоте, новых, пахнущих еще краской и лаком открыток с художником Куинджи на обороте, а с лица — ночь черная, вода и луна желтая, как Аусвайсова фикса. Связали все бантом и презент старшому — от поселенцев, мол. Ну, тот до красоты такой жаден оказался, презент принял и вопрос закрыл о подушевом оброке.
Ваучер с Мотором каждый раз строились, каждый сезон, материалу было — море разливанное, но они всегда потребляли минимально, и им хватало: пеноблоки — с двух несущих сторон, доски — на перекрытие, пленка — на доски, кирпич — на пленку. С боков — брезент, под себя — картон от апельсинов, сверху — одеяла, каждый год свежие, суконные, по списанию с воинских частей, подушки — в основном с бытовых машин, с Москвы, с центра, где больше ломают. Ну, а по мелочевке: посуда — ложки, плошки, поварешки, одежа — от носков до тулупов и от сандалий с лаковым штиблетом до кирзы и галош на валенки, лекарства, непросроченные даже, ото всего — между насморком и обмороком, ну и хавка всякая, конечно, жратва, то есть: консервы, подмятые по железу, куры лежалые, но отличные, яйца с точками на просмотр и отдельно бой, в картонках, колбасы разные, с зеленцой по краю бывают и без, супы сухие, крошка макароновая и целые тоже, с овощебаз идет много — картошка, еще хорошая, лук репчатый, в середине совсем твердый — верхнее смахнешь, оно мягкое такое, само сползет, оботрешь — и в еду — в суп или так, в нарезку пускать можно, с чем-нибудь, ну а дальше десерты идут: первое дело — чай черный в листах — в пачках надорванных и вразвес, перестоявший, есть и в квадратиках, но он хуже и мелкий — пылью, торты новые совершенно, просто потому что некупленные остались, но исключительно свежайшие, с кремами и розами, дальше в стекле все: компоты, джемы — как варенье сладкие и без костей, горох мозговой зеленый и капуста-квашенка, попадалась мягкая, как каша, но была и хорошая — хрустела каждая по отдельности.
