Алексей Ковалев - Сизиф
— Ты его первую жену не видел, а я разок побывал у них в Орхомене, отец меня посылал. Хороша была царица. И детишки у них пошли один другого краше. Оба на мать были похожи. Одно мне странным тогда показалось, да я быстро забыл, думал — что ж, в других краях люди по-своему живут, нельзя всякого одной меркой мерять. Странность в ней была такого рода, что все, казалось, она сразу в двух местах пребывает. Говорила складно, хозяйство вела умело, ничего не уронит, нигде не споткнется, а стоишь с ней рядом и чудится, что уводит она тебя от этого места, будто еще где-то есть у нее дела, да чуть ли не важнее всех наших. Афамант тоже об этом ее свойстве знал, потому что раз-другой он посматривал на меня, вроде увидеть хотел, как я с этим мороком справляюсь. Я еще подумал, что мне бы с такой женой не совладать, а вот большому Афаманту это беспокойство как раз по силам. Может, им она его и покорила, хотя, как я сказал, красивая была женщина. Поднимет обе руки волосы свои пепельные подобрать — и будто все вокруг вслед за ее руками в воздух всплывает. Но, кажется, и Афамант устал за землю держаться. Или другая размолвка была — расстались они. Проще говоря, пропала Нефела. Детей у отца оставила и больше не появлялась. Афамант-то не горевал, года не прошло, а у него уже новая жена в доме по имени Ино. И опять не замухрышка какая — самого Кадма дочь, хотя от отцова благородства мало унаследовала, ревнива была выше всякой меры, на пасынка и падчерицу смотреть спокойно не могла.
Слушая брата, Сизиф качал головой. Ему хорошо известно было, какими несчастьями может грозить такая злоба. Четверо юношей тоже это знали, они слышали историю не впервые и не только от отца. Эти судьбы жили в памяти и время от времени становились частью беседы — подходящим примером для назидания или просто уместной ссылкой при случае. Чаще всего они излагались мимоходом, как хорошо известный, не требующий повествовательных усилий факт, иногда упоминались лишь имена и отдельные фрагменты события. А порой беспечный рассказчик, нисколько не заботясь о правдоподобии, вставлял в историю слышанные от других или сочиненные на ходу мелочи, которые потихоньку расшатывали подлинные узлы и сочленения были, превращая ее в более или менее развлекательное поверье, лишенное волнующего, тревожного аромата истины. Отец возвращался к этим преданиям не часто, так что они не успевали стать надоевшими стариковскими побасенками. Но кроме того, хотя Деион, без сомнения, рассказывал всегда одну и ту же историю, им казалось, что каждый раз он вспоминал новые подробности или чуть иначе передавал впечатление от старых. История же от этого не только не теряла правдоподобия, но становилась все более настоящей, обретала тяжесть и остроту подлинного бытия, так что сыновья с каждым разом усваивали нечто, им прежде неведомое, над чем стоило поразмыслить. Да и сами они потихоньку взрослели и с любопытством ждали, что же принесет им та или иная отцовская притча на этот раз.
Солнце зашло, но было еще светло. Шел тот самый час, когда весь видимый мир совершает последний неторопливый вздох, прежде чем отдаться тьме и ожиданию следующего дня. Женщины ничем не выдавали своего присутствия в доме, а Деион тем временем продолжал рассказ об одной из их числа, готовой по прихоти своей обречь на мучения целый город. Даже появление на свет двух собственных сыновей ее не остудило. Пользуясь своим влиянием, новая царица отвлекла в нужный момент женщин, следивших за посевным зерном, и те его пересушили. Когда не взошел целый урожай, катастрофа показалась такой опустошающей, что не у кого было спрашивать совета, кроме как у богов. Но и отправленные Афамантом в Дельфы посланцы не миновали вездесущей царицы. Перехватив их на обратном пути, Ино сумела заморочить голову своим простодушным подданным и подменить писанное жрецами толкование оракула.
Таким образом царь узнал, что во спасение города бог требует в жертву ни много ни мало, как его первенца, рожденного Нефелой Фрикса. А перепуганное угрозой голода население уже заранее выражало недовольство предполагаемым отказом своего правителя расстаться с сыном. Что делают с теми, кто принес столь дурные вести, все знают. Тем более что ни жизнь их, ни смерть никак не способны поправить дело. Ино же тем самым избавилась от последних свидетелей своего коварства. Урожай, однако, все не всходил, и пришлось золотоволосому мальчику Фриксу под плач сестрички Гелы готовиться к торжественной смерти во славу своих земляков и Дельфийского владыки Аполлона. Тут-то и узнали все наконец, откуда взялось у их матери это свойство одновременного стояния и парения, присутствия и отсутствия, движения и покоя.
К этому месту Деион подошел бережно. Оно было ему особенно дорого. Как-никак последовавшие затем события были доказательством единственной в его жизни, пусть и безотчетной, но встречи с неземным.
— Вообрази, любезный мой брат, и вы, ребятишки мои, что ведет наш Афамант мальчика за руку к жертвенному камню, а по всему пути стоят люди, и тишина такая, что слышно только, как гравий скрипит. Ручонка у Фрикса задрана, потому что роста отец огромного, а ему еще шести не исполнилось. Выходят они на прямую дорогу, и видят отец с сыном, что сидит на камне женская фигура, а рядом с ней что-то шевелится, горит на солнце, подобно золотому краю облака перед закатом. И кроме них и Гелы никто этого не видит, ибо не достойна корыстная чернь лицезреть божество. Вырвал Фрикс руку у отца, побежал к матери, вслед за ним и сестра поспешила. Афамант же шагу не прибавил, но голос Нефелы слышит рядом звучащим: «Ах, герой! Ах, доблестный царь Орхомена! Многому тебя жизнь научила, что ты готов сердце свое сжать в горсти и родного сына обескровить. Для чего же? Чтобы у этих неразумных от сытого довольства животы вспухали? Вижу, что едва на ногах стоишь, но смятение это ты сам на себя навлек. В нем и оставайся, а о детях этих забудь. Смотри, как бы и остальных не лишиться».
Поднимает она на руки сначала сына, потом дочь и сажает их в густую золотую шерсть барана, что спокойно рядом стоит. Как только ухватились они покрепче за длинное руно, взметнулся овен к небесам, и кроме пустого омфала ничего Афамант перед собой не видит. Богиней облаков была Нефела. Вон куда ее влекло. И всех тех, кто хоть раз с ней встретиться сумел.
Здесь Деион неизменно замедлял речь и умолкал, погружаясь в воспоминания, которые не помещались в простой рассказ. Волнение овладевало им всегда, а в этот раз он испытал особый подъем, не сразу догадавшись, что причиной тому были расширенные, жадно вбиравшие каждый штрих рисуемой им картины глаза одного из слушавших. Сизиф, позабыв о достоинстве старшего в отношении племянников, уставился на брата, весь подавшись вперед, и не отрывал от него ждущего взгляда, хотя Деион давно уже молчал. Его потрясла судьба нескладного отца, как в очередной раз потрясла она и сыновей рассказчика, слушавших тоже достаточно внимательно, но одно обстоятельство в этой истории имело для него особый смысл. Загадочные свойства Нефелы, так красноречиво описанные Деионом и так неожиданно объяснившиеся, были слишком знакомы ему самому. Судьба Афаманта еще не была исчерпана, но продолжение рассказа доносилось до Сизифа, как сквозь войлочные стены пастушьего шатра, и только последние, уже едва различимые напоминания о Нефеле прокалывали войлок острыми звуками.
Деион же, овладев своими чувствами, рассказывал, что люди в Орхомене, в конце концов, перебились. Пришлось им поголодать, но царь денег дал, чтобы они прикупили хлеба у соседей. Притихла и Ино, добившаяся своего, однако беда, пришедшая в дом вместе с нею, еще не полностью себя показала и вернулась вместе с младенцем, которого отдали супругам на воспитание.
Ино взяла ребенка охотно, прежде всего потому, что он был сыном сестры ее, Семелы, чудом сохранившимся в утробе матери, когда ее спалила свирепая смертельная горячка. А помимо того, никому не знакомые люди, которые мальчика принесли, намекнули на бескрайнее могущество его отца, о котором свидетельствовало и имя ребенка — Дионис, божий сын. И хитрая женщина понадеялась использовать это могущество в свою защиту. Но совсем не так вышло, как ей хотелось.
Лишившись первых, самых любимых своих детей, начал Афамант все меньше на себя походить. Сперва овладело им уныние, ничто его больше не радовало. А вскоре он стал впадать в помрачения, сопровождавшиеся такой яростью, что не отличал царь родни от чужих, друзей от врагов, живых существ от мертвых предметов. Очнувшись же, не помнил, что с ним было, и отказывался верить, когда ему показывали, что он натворил. Были такие, кто считал его беспамятство не столько следствием скорби по утраченным детям, сколько наказанием, которое великодержавная супруга Олимпийца Гера послала семье, гневаясь за их заботу о внебрачном сыне Зевса, прижитом Семелой. И если это было правдой, то она вполне преуспела в гневе, ибо в очередном приступе ослепления пустил Афамант по-прежнему сильными своими руками стрелу, которая пронзила насквозь щупленькое тельце одного из сыновей Ино и вышла наружу под лопаткой на целую пядь.
