Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Китаец намного практичнее — он поручает нарезку повару, а потом ест в свое удовольствие. Причмокивая, порыгивая и разбрасывая все по столу.
Что заказывали лаобань и его компания, мне не видно, но весь их стол завален объедками. Прямо по Пушкину: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями»… Зато я вижу, что они пьют: классика жанра — красное вино, кажется, «Dynasty» — вперемешку со спрайтом. Разбавляют прямо в стакане, кричат: «Ганьбэй!» и выпивают. Вина немного, пара бутылок на всех (все же еще не вечер!), но со спрайтом на каждого получится по стакану-другому. Без всяких специальных заморочек и заедок под вино: сладкая свинина, острая говядина, пресные креветки, вареная рыба и жареная утка — все одинаково хорошо и вкусно. Фруктовый салат — яблоко, киви, банан под сладким майонезом. Свежие огурцы в арахисовом соусе. Огурцы, зажаренные с чесноком. Огурцы черт-те знает с чем еще….
Мне приносят еду.
Есть вещи, которых добиться от китайцев очень трудно: чтобы в «Макдональдсе» не бросали лед в стакан с колой и чтобы рис в ресторане приносили сразу, к основным блюдам. Нет, и лед непременно положат, и рис принесут обязательно в самом конце.
— Мифань! Сяньцзай, мифань! — говорю официантке. — Рис, сейчас! Принесите рис! Сейчас!
Кивает и пробегает мимо.
Минут через пять рис все же появляется. Специально для меня варили свежий, что ли?..
Принимаюсь за еду. Все очень горячее, пышет жаром и истекает соками. Хорошо, что в зале кондиционер. Но еда обжигает, поэтому заказываю еще пару «Сантори» на запивку.
Пока уплетаю действительно вкусное тебань нюжоу, в ресторан заходит компания лаоваев. Две тетки лет пятидесяти, в майках и бриджах; с ними рослый мужик, с седым венчиком волос на затылке и красной от жары лысиной. Оглядывают зал. Официантка ведет их к столику неподалеку от меня.
— Нихао! — приветствую гостей города, помахивая ладонью.
То, что это туристы, видно сразу. У каждого на шее фотокамера и взгляд немного потерянный…
Вежливо кивают в ответ. Судя по всему — новозеландцы.
Усаживаются и долго изучают меню. Оно выдается всегда в единственном экземпляре на стол: китайцы предполагают, что заказывать блюда должен один человек, главный. Он опрашивает остальных, выясняет их пожелания, уточняет у официантки способ приготовления, всячески демонстрируя собственную значимость и разборчивость. Официанты охотно включаются в разговор, выказывая знание дела и жизни уже со своей стороны: консультируют, рекомендуют. Поэтому-то они не уходят, выдав меню, а торчат рядом, пока клиент думает — понятия «стоять над душой» в Китае нет.
Меню без картинок. Одна из теток пытается что-то в нем отыскать и даже вступает в контакт с официанткой. Через несколько минут беспомощно оглядывается на меня:
— Простите, вы говорите по-китайски?
Я делаю невнятный жест, будто меняю перегоревшую лампочку.
— Чего вы хотите?
Лаоваи хотят морепродуктов. Они вегетарианцы, но особого рода. Я даже узнаю новое для себя слово — пескадорианцы. Забрав у них меню, нахожу несколько «рыбных» иероглифов: суп и жареная рыба.
— Есть ли у них лобстер? — спрашивает мужик, подставляя лысину под потоки холодного воздуха, и та благодарно бледнеет.
Я не знаю, как по-китайски «лобстер».
Мужик пытается изобразить перед официанткой пантомиму: пучит глаза, шевелит пальцами на манер клешней.
Официантка теряется. Оглядывается, призывая кого-нибудь еще. Подходит еще парочка.
Мужик увлекается, совершенно входит в роль и угрожающе топорщит руки:
— Лобстер. Лобстер. Понимаете? Лобстер!
Я вспоминаю, как однажды пытался рисовать на салфетке баклажан. В результате девчонки-фууюаньки долго хихикали, разглядывая получившееся нечто — продолговатое и крайне неприличное на вид, а потом принесли мне рыбу.
— Лобстер! — не унимается мужик.
Теперь он изображает его одною рукою: выставил вперед усы — указательный и средний пальцы, а оставшимися ползет-перебирает по столу. Получается довольно похоже — между пустых тарелок снует взад-вперед волосатый лобстер, с ошейником в виде часов.
Я вижу, что официантки даже не пытаются понять, а просто с любопытством за ним наблюдают. Тогда меня осеняет, ведь я знаю, как будет «креветка»! Объясняю, что нужна такая же, только большая. Показываю руками размер.
Фууюаньки радостно кивают — поняли.
Пока лаоваям готовят еду, мы знакомимся. Одна тетка, действительно, новозеландка. Двое других — семейная парочка из Америки.
Туристы. Были сегодня в центре, теперь вот изучают город. Что их занесло в мои края, не понятно. Ищут чайный рынок. Я пожимаю плечами. Чай — не мой напиток.
Предлагаю выпить за знакомство. Тетки благодарят и отказываются. Мужик делает страдальческое лицо и похлопывает себя по карману рубашки:
— Сердце. Эта жара меня убьет. Только вечером, и то, если будет прохладно.
Ха, думаю я. Сердце…
Тетки спрашивают меня, откуда я.
— О! — восклицает новозеландка. — У нас много людей из вашей страны.
— У вас великая культура! — любезно улыбается мне американка.
— Уадка! — радостно вскрикивает мужик и подмигивает в сторону пустого флакончика.
Я учу его правильно говорить слово «водка».
Троица приехала в Китай на неделю: три дня в Пекине, два в Шанхае, потом в Макао и домой.
Восхищаются Поднебесной. Мой стаж проживания тут их впечатляет, просят рассказать что-нибудь о культуре и местных традициях.
— Я свои-то, русские, и то плохо знаю, а уж китайцев… Жизни не хватит, чтоб узнать, — машу рукой.
— Как же так?! — удивляются. — Ведь это безумно интересно!
Выходят повара и выносят на огромном блюде лобстера. Ставят в центре стола. Лобстер разрублен пополам, но — живой: медленно и печально шевелит усами.
Через минут пять его унесут обратно на кухню, и приготовят.
— Он живой! — таращит глаза американка. — Омайгад! Он живой!
— Конечно, живой. В этом-то весь шик.
Я дотягиваюсь палочкой до одной из суставчатых ножек страдальца, та вздрагивает.
— О нет! Не надо, пожалуйста! — кричит вдруг новозеландка и принимается в голос рыдать.
Американка, содрогаясь, хватает салфетку, наклоняется под стол.
У поваров-китайцев — растерянные лица. Жаль их, ребята ведь постарались от души, да и блюдо не из дешевых.
Со всех столиков глядят в оживлении.
— Добро пожаловать в Китай! — говорю проблевавшейся американке. — Добро пожаловать в настоящую жизнь!
Троица, не дожидаясь рыбы, поспешно расплачивается. Я хочу посоветовать им напоследок — сфотографировать блюдо с лобстером, но передумываю: все-таки они неплохие люди, хотя и лаоваи.
Туристы прощаются со мной и уходят. Новозеландка продолжает рыдать и на улице. Трясет головой, словно контуженая.
Настоящая жизнь, ребятки, не похожа на рекламные проспекты.
Хотя что я могу знать о настоящей жизни?..
Бывшая жена была права — еще тогда, на Каширке.
Я не знаю жизни, не знаю людей. Не знаю себя.
Просто плыву по реке событий, отравляя все вокруг алкогольным выхлопом. Были периоды, когда я пробовал что-то писать, занимался спортом, увлекался кино.
А теперь я перестал даже читать.
Иногда я пытаюсь трепыхаться, совершаю поступки, что кажутся мне осмысленными, но это лишь осложняет мой дрейф.
Хочу понять: что я делаю не так, почему не могу жить в любимых городах, почему не могу остаться с любимыми людьми. Взять ту же Инну — ведь трижды пытался склеить разбитое, начать заново. В разных городах и в разное время, непонятно на что надеясь — на магическое «бог троицу любит» или на перемену среды.
Но бога нет, это я знаю точно, а среда изменится легко — надо лишь выпить еще.
Дринк, дринк, дринк.
Дэнс, дэнс, дэнс…
Первое письмо я получил зимой. Адрес незнакомый, подпись — «Пэри». Так звали собаку одного очень знакомого человека — не персидская же муза решила меня осчастливить…
Совсем короткое письмо.
«Привет!
Не знаю, может, и не нужно было тебе писать, но вот — написала. Не понимаю, что на меня нашло — взяла и набрала твое имя в Яндексе. Была приятно удивлена. Ты все же не бросил литературу. Когда станешь известным, буду гордиться знакомством.
Угадай, кто тебе пишет».
И угадывать нечего.
В конце письма, после смайликов, приписка:
«Наверное, нужно сильно пережить что-то, чтобы написать такое» — и ссылка на один из моих рассказов.
Альтернативное настоящее: люди разводятся, а их детей, с целью спасти от душевных травм, умерщвляют в специальной комнате — здесь же, на месте, прямо в загсе. Без проволочек и судов. Процедура называется «форсированным завершением жизненного цикла», после чего родителям выдают чистые паспорта — гуляйте, свободны.
Кажется, за этот рассказ я и получил рецензию в стиле «автор и Чикатило — одно лицо». Хотя, может, и за другой. Неважно, потому как в корне неверно. Чикатило был тихим, неприметным снабженцем, добрым семьянином, на хорошем счету у соседей и на работе. У меня так никогда не получалось.
