Поль Констан - Несчастье на поводке
— Он — хороший, — добавила она, — просто немного больной на голову, с ним жестоко обращались.
42
После того, как была задержана Лили, арестовать Джеффа стало как раз плюнуть. Для комиссара это — сущий пустяк, чему он был несказанно рад. К слову, в уголовном розыске это не полиция отличается особым умом, а нарушители таковым как раз не обладают. Джефф попал в ловушку сам. Он приехал на свалку к ужину, как настоящий труженик, настоящий отец семейства. Приехал на «Фиате Уно» белого цвета. Он практически сросся с машиной, как черепаха с панцирем. Полицейские не верили своим глазам. Бросившись на поиски собаки, они полностью упустили машину. Джефф ездил перед самым их носом на живой улике. Он ее не спрятал, не уничтожил, не спустил с горной вершины, как поступил бы даже самый «зеленый» бандит. Глядя на застывших от изумления легавых, он удивился, что Лили нет дома.
Это был сигнал к действию, пока одни полицейские его скручивали, эксперты огородили машину для досмотра. Машина говорила сама за себя, в ней еще были следы ружья и собаки. Множество обрывков ткани, много шерсти, следов пороха. На номерах также еще оставались следы гуталина. А в бардачке они и вовсе нашли улику, которая свидетельствовала о том, что убийство было продумано, распланировано, и, возможно, заказано, — фотография жертвы, та же, которую сейчас судья держит в руках.
Тони в Сенегале на мостике корабля. Опираясь на одну ногу, он держит на крючке здорового марлина. У него счастливый вид, он показывает свою добычу в объектив, гордится, что она больше размером, чем он сам. Он был настолько изящным и мускулистым, насколько марлин был гладким и сильным. Но оба они были красивы, идеальный силуэт и мускулатура. Это не обычная рыбалка, это настоящая схватка, в которой они схлестнулись телами. Человек пытался зажать рыбу, а она виляла между его ног и рук, чтобы угодить своим ростром прямо в него. Человек увиливает от него и хватает за челюсть, чтобы не дать рыбе развернуться. Человек и рыба брюхом приклеены друг к другу. Рыба тянет человека на дно, человек тащит ее на поверхность воды.
Тони любил рассказывать, как ему удалось одержать верх в борьбе, в которой они друг друга практически удушили. Казалось, он вот-вот умрет, когда рыба сдалась, подарив ему победу на последнем издыхании. Он поймал чудовище, от которого не мог отделаться. Его тело все еще дрожало от конвульсий рыбы. Он был ей безгранично признателен. Он сожалел, что рыба умерла, но уже никак не мог даровать ей свободу.
В объектив герой показывал не рыбу, которая бьется за жизнь яростно и красиво, а свою огромную добычу. В его взгляде была тень сожаления, он, возможно, думал, что смешон, изображая победу, как охотники, убившие льва — они ставят ногу на львиную тушу, унижая и так мертвое животное. Или как охотники за гориллами, которые вставляют в губы трупа зажженную сигарету: «Кури-кури, табачок-то трофейный!» Язык победителей, которые, на самом деле, просто извращаются над убитыми жертвами. Бедняги!
«Откуда, — размышлял адвокат, глядя на фотографию, — у человека этого поколения такие устаревшие, архаичные взгляды?» Эта поза, как пьяница у барной стойки, который с каждым следующим бокалом пива все преувеличивает размеры пойманной форели. Молодому адвокату припомнилось, как во время поездки в Армению — на родину его матери, видел мужчину, который танцевал на обочине дороги, вытянув руки вперед и выполняя какие-то призрачные движения. Священный танец. Водитель такси объяснил ему, что так браконьеры показывают размеры занесенной в Красную книгу семанской форели, которую прячут в кустах. Тони был одним из этих рыбаков-призраков, которые убивают священную рыбу, те же движения, только подняв руки вверх, хвастаясь запрещенной смертью.
— Что можно подумать о женщине, — сказала судья, — которая выбирает такую фотографию в семейном альбоме, чтобы отдать ее убийце, которому делает заказ? Она не выбрала фотографию на паспорт. Не вырезала его со свадебного портрета, где они вдвоем, нет, она выбирает фотографию, где он с голым торсом, тем самым отдавая его тело на растерзание, живот, грудь, шею… Убийца не действовал наугад, он знал все о теле, которое собирался уничтожить. Еще б картинку из учебника по анатомии дала, обозначив жизненно важные органы. Что после этого всего значила голова, лицо, которое убийца должен был узнать, лицо, застывшее в оскале, прилизанные волосы, прищуренные от солнца глаза? Эта женщина хотела, чтобы уничтожили саму эту жизнь, которая ее раздражала, чтобы искоренили навсегда это удовольствие от пребывания на земле, телесную радость, которой она была лишена.
Если бы фотографию, действительно, передала Кэти, то в ее жажде крови можно было бы не сомневаться, равно как и в смертельной опасности ее натуры. Это не просто заказное убийство, это наказание, месть.
— А что если, — парировал защитник Кэти, — это юноша, чьи отпечатки пальцев были найдены в машине и на фотографии, к которой он, явно, прикасался, он учился водить на автостоянке возле супермаркета, что если это пятнадцатилетний сын, который гордился своим отцом и сам принес фотографию Джеффу? Что если он достал ее из альбома, чтобы противопоставить настоящего героя всему этому бахвальству Джеффа? Его отец не воевал в доспехах и с автоматом в руках, он рисковал жизнью, опускаясь в воду за громадной и опасной рыбой, которую долго преследовал, прежде чем схлестнуться с ней в смертельном поединке. Что если Оливье со временем догадался, что Джефф — заложник своего грузного тела, мог быть лишь героем россказней, которые хороши, чтобы впечатлять тех, кто ничего не слышит и не видит?
— Но Джефф утверждает, что сам выбрал фотографию, — вмешался полицейский, — он взял ее в альбоме.
— Почему именно эту? — спросила судья. — Там много других, где Тони намного легче узнать. Вот в день чествования лучшего продавца года, где он в костюме, с галстуком, кубком и ленточками. А вот в день победы в велогонке по Корсике, велосипед лежит на земле, а он поставил ногу сверху. И еще куча сиюминутных кадров, Кэти щелкала их, чтобы запечатлеть улыбку или мимолетное движение любимого мужчины. Ее самой в альбоме почти не было, она уступила свое место ему.
— Я предположу, — сказал адвокат Джеффа, — что это связано с его увлечением животным миром, о котором я вам рассказал.
Мертвая рыба пробудила в нем животную злобу. Уже, будучи в машине, он яростно рассматривал фотографию, чтобы заставить себя перейти к действию. Он ждал, пока Тони выйдет из дома, но все его внимание было поглощено рыбой. Эти глаза, огромные, как мячики для гольфа, почти выпавшие из орбит, и большой мешок, выпавший из пасти, стекающий на белое гладкое брюхо. Он знал, что когда ловят этих огромных рыб, они выплевывают желудок, отрыгивают крючок, который проглотили, знал, что их тащат на берег против течения с лопнувшими, вздернутыми, и повисшими в желудке внутренностями. Тони был горд своей добычей, и, явно, не отдавал себе отчета, на какие адские страдания он толкнул марлина.
«Козел, — кричал Джефф, убивая его, — Гнида. Скотина. Скотина. Скотина». Все свидетели слышали, как он выкрикивал оскорбления. Но они были адресованы вовсе не мужу Кэти, а рыбному палачу.
43
Лили ничего не видела. Она не смогла увидеть. Она не хотела видеть. До последнего, она все отрицала, ее доверие к Джеффу и Кэти ничто не могло пошатнуть. Она говорила, что нет, все они ошибаются, что они ничего не понимают, что это невозможно. Совпадения расписания Кэти и Джеффа, продолжительность телефонных разговоров и то, откуда они были сделаны, ничего ее не смущало. Ей нужно было признание Джеффа, ей нужно было услышать из его уст, что он убил от любви, и только тогда правда ударила ее прямо в сердце.
Комиссар надолго запомнит это широкое лицо, с которого не сходила доброта, не стирался положительный настрой, и удивительная для такой толстой женщины легкость, как вдруг ее бросило в жар, и лицо побагровело, потом побледнело, остались только как у клоуна красный нос и уши. Карикатурный, комичный персонаж, который должен был смеяться, а он вопит от страшной боли. В слезах, рыданиях, стенаниях Лили заговорила.
Еще в детстве она посвятила всю свою любовь Кэти. Она сделала все, чтобы стать незаменимой, и тогда семья Кэти ее приютила, как щенка или котенка для развлечения их «золотой малышке», которая всегда была такой одинокой. Поначалу она провожала ее домой, открывала калитку и заходила в дом. Когда она оставалась на ужин, у нее спрашивали, не надо ли предупредить родителей, что она у Кэти. «Они в отъезде», — отвечала Лили. Тогда ей предложили остаться ночевать. Она привыкла к этому дому. И уже никто не удивлялся ее присутствию, а скорее отсутствию. Куда делась Лили? Она дома, в фургоне или на свалке с отцом. Но никто не искал ее, потому что вскоре она сама появлялась. Так и жила под защитой той, которую сама защищала, как растения-сапрофиты, где и чем они только питаются, где берут воду, похоже, из воздуха.
