Айрис Мердок - Море, море Вариант
Она еле слышно сказала что-то вроде: «Ах, это…» Она, конечно, знала, кто я, это сразу стало ясно. Она лепетала: «Это… это…» – и в глазах ее были ужас и мольба.
Наконец я с трудом выговорил: «Пойдем, пойдем», – и опять потянул ее за рукав и стал подвигаться назад, к церкви. Я не пытался идти с ней рядом, она шла за мною, отстав на несколько шагов, а я все оглядывался и спотыкался. Одному Богу ведомо, кто был свидетелем этой встречи. Может, человек десять, может, никто. Сам я не видел ничего, кроме полных ужаса глаз Хартли.
Я вошел в церковь и придержал тяжелую дверь, давая ей пройти. В церкви по-прежнему было пусто. Через высокие окна белый прохладный свет. Я сел на одну из ближайших скамей, а она – в следующем ряду передо мной, так что ей пришлось повернуться, чтобы видеть меня. В сыром, затхлом воздухе я чувствовал запах ее пудры, тепло ее тела. Сумку она бросила на скамью и обеими руками ухватилась за спинку. Руки были красные, загрубелые, она тут же снова спрятала. Она шепнула: «Прости…» – и закрыла глаза. Я приник лбом к полированной деревянной спинке скамьи там, где только что лежали ее руки, и сказал:
– Ох, Хартли… Хартли… Хартли…
Позднее мне пришло в голову, что я ни на секунду не усомнился, что она волнуется так же сильно, как я, а ведь могло быть иначе. Когда я поднял голову, она прикладывала к лицу платок и дышала прерывисто, с открытым ртом, не глядя на меня.
– Хартли, я… О Хартли, о моя милая… ты где живешь, ты живешь здесь, в деревне? – Не знаю, почему я начал с этого вопроса, может, потому, что на него было легко ответить. Словесное общение казалось непосильной задачей, точно мы говорили на разных языках и должны были обучать друг друга устной речи.
– Да.
– Не отдохнуть приехала, живешь все время?
– Да.
– Я тоже. Я больше не работаю. Ты где живешь?
– Наверху, на горе.
– В одном из коттеджей?
– Да. – И добавила: – Оттуда очень красивый вид.
Она тоже не знала, что сказать. От платка на щеке у нее остался след губной помады.
– Ведь ты тогда вышла замуж… ты и теперь… то есть твой муж и теперь… то. есть у тебя и теперь есть муж?
– Да, да. О да. Мой муж жив, он со мной, да… мы живем… мы живем здесь.
Я молчал, пока целый мир возможностей медленно осел, как в сценическом трюке, бесшумно сплющился, упал, растворился, стал совсем маленьким и исчез. Так. Это по крайней мере ясно. И мне предстоит все выдумывать по-новому, пребывать в этой ситуации, которая, как я уже понимал, отныне станет для меня (не знаю, как для Хартли) единственной, окончательной, центром вселенной.
– Как жаль, – сказал я. В ответ на это нескладное последнее признание она чуть качнула головой. Короткая панихида, всеобъемлющее «аминь».
Я продолжал:
– А я не женат. Так и не женился.
Она опять чуть кивнула, опустив взгляд на испачканный помадой платок. И мы помолчали, как будто рассматривали, замерев, огромной важности событие, только что происшедшее у нас на глазах. А потом, поскольку в критическую минуту люди спешат сказать хоть что-нибудь, я заторопился с вопросами:
– Ты меня раньше-то видела здесь? Или видела, но не узнала?
– Конечно, видела. Недели три назад. Я тебя узнала. Ты не изменился.
Я не мог заставить себя сказать: «И ты не изменилась», хотя потом выругал себя за то, что не сказал. Очень ли тяжко женщине терять свою красоту, понимает ли она, когда это происходит? Но меня тут же отвлекла и устрашила другая мысль:
– Так почему же ты со мной не заговорила?
– Я не была уверена, что тебе захочется со мной говорить. Думала, может, ты предпочтешь, чтобы мы друг друга не узнали…
– То есть ты подумала, что я тебя узнал и нарочно не поздоровался… не подошел? Как ты могла это подумать!
– Я не знала – не знала, как ты после стольких лет… не осуждаешь ли меня, не забыл ли. Ты теперь такой важный, знаменитый, может, я тебе не понравилась, не такие тебе нужны знакомые…
– Хартли, не надо, если б ты только знала… я все эти годы искал тебя, я не переставал тебя любить… – Я коснулся плеча ее коричневого платья, на мгновение сжал пальцами воротник.
– Не надо, – сказала она тихо и слегка отодвинулась.
– Ты знала, что вчера вечером я заметил тебя?
– Да.
– Вот только когда я тебя узнал. С тех пор я себе места не нахожу. Неужели я мог бы притвориться, что не узнал тебя? Какой ужас! Как ты могла подумать, что я осуждаю тебя или забыл! Ты же моя любовь, была и осталась…
Она скривила губы как будто в улыбке и покачала головой, все еще не глядя на меня.
Я не мог продолжать, меня неудержимо несло к опасным темам:
– И ты все с тем же… мужем, с тем, за которого вышла… тогда?
– Да, с тем самым.
– Я даже не знаю, как его зовут… Я и твою новую фамилию не знаю.
– Я миссис Фич. Его фамилия Фич. Бенджамин Фич.
Эти слова были как удар под ложечку. Достаточно кошмарно, что Хартли замужем, а теперь этот кошмар, с которым мне предстояло как-то существовать, к тому же обрел имя. Волна жалости к самому себе захлестнула меня, я сморщился от боли.
– А что он делает, Хартли, то есть он… кем он работает?
– Он инвалид, разъезжал в машине каким-то представителем, много чем занимался, одно время был агентом по продаже, сейчас не работает. Мы приехали сюда, раньше жили в Лестершире, поселились здесь, в этом коттедже…
– Ну не странно ли, Хартли, оба мы приехали сюда, не зная друг про друга. Это, наверно, судьба. Но как же это больно.
Хартли не ответила. Она посмотрела на часы.
– А дети… они у тебя есть?
– У нас есть сын. Ему восемнадцать лет. Он сейчас в отъезде.
Это она сказала спокойнее и более деловито, словно выполняя неприятную обязанность.
– Как его зовут?
Она ответила не сразу.
– Титус. – И повторила: – Его зовут Титус. – Потом опять взглянула на часы: – Мне пора. Надо идти в лавку. А то опоздаю.
– Хартли, пожалуйста, не уходи, пожалуйста, мне нужно еще с тобой поговорить, ну скажи, какая была у твоего мужа последняя работа? – Только бы задавать еще и еще вопросы.
– Огнетушители. Он продавал огнетушители. – И добавила: – По вечерам он всегда бывал такой усталый.
Я вдруг представил себе ее вечера, годы и годы ее вечеров, и спросил совсем уже невпопад:
– И ты счастлива в браке, Хартли, ты прожила хорошую жизнь?
– О да, да, я была очень счастлива, очень счастливый брак, да.
Искренне она говорила или нет? Не знаю. Вероятно. Хорошая жизнь – какое странное я употребил выражение. Неужели с нашей последней встречи обе наши жизни прошли, так или иначе завершились? Слушая голос Хартли, в котором сохранились чуть монотонная напевность, всегда так неотразимо меня пленявшая, и легкий намек на местный выговор, я понял, как сильно изменился мой собственный голос.
Я вдруг задохнулся и положил руки на спинку скамьи.Мой мизинец коснулся ее платья, и опять она слегка отодвинулась. Что-то черное словно нависло над моей головой, как угроза. Она была счастлива все эти годы, ну да, почему бы и нет, и все-таки я не мог в это поверить, не мог это стерпеть. Все эти годы она существовала, а теперь наши жизни прошли. Я несколько раз глубоко вздохнул, и чернота рассеялась. Я подумал, надо действовать с умом, и слова «с умом» мне как будто помогли. Надо действовать с умом и оградить себя от слишком жестоких страданий. Надо обеспечить себе немножко счастья, ну хотя бы немножко утешения, быстро, с умом.
И сказал, сам не зная зачем:
– Эта женщина в машине, вчера вечером, это известная актриса Розина Вэмборо, она приезжала ко мне…
– Мы в театре почти не бываем.
– Приезжала по делу…
– Я тебя видела по телевизору.
– Правда? А что показывали?
– Я уже забыла. Ну, мне пора, – повторила она, встала и взяла свою сумку.
Мне стало страшно.
– Хартли, не уходи, у тебя такой… такой усталый вид. – Фраза не самая удачная, но она выражала ту тревожную заботу, и нежность, и жалость, и какое-то смирение, которое я испытывал к ней, когда она стояла передо мной вот так, в облике старой женщины. Вид у нее и правда был усталый, усталость была написана на ее лице – не печаль, не боль, а именно бесконечная усталость, какая бывает после долгих лет непосильной работы.
– Я здорова, только с желудком все время нелады. А ты выглядишь хорошо, Чарльз, и так молодо. Ну, я пошла. – Она двинулась мимо меня к выходу.
Я вскочил и пошел за ней.
– Но как же нам теперь быть?
Хартли посмотрела на меня, словно не зная, как понять мой вопрос.
Я повторил:
– Как нам быть? Я хотел сказать… Хартли, Хартли, когда я тебя теперь увижу? Может, мы встретимся, когда ты покончишь с покупками, встретимся в трактире, или, может, ты придешь ко мне… – Дальше маячило безумие.
Хартли потянула на себя тяжелую дверь, и через ее плечо я увидел могилу Молчуна, и переплет железной ограды, и деревенскую улицу, по которой шли люди, и далекий морской горизонт. Я заговорил, как в бреду:
