Дуглас Кеннеди - Искушение Дэвида Армитажа

— Итак… — начал он, — есть вопрос.

— Готов ответить, — сказал я.

— Как вы считаете, моя жена алкоголичка?

О, господи…

— Откуда мне знать.

— Но вы два вечера подряд пили с ней.

— Да, это правда.

— И в обоих случаях она основательно напилась.

— Как и я.

— Значит, вы тоже алкоголик?

— Мистер Флек…

— Зовите меня Филипп. И я хочу сказать, что Марта прекрасно о вас отзывалась. Причем учтите, в тот момент она была в сильном подпитии. Но ведь это часть ее очарования, как вы считаете?

Я промолчал. Потому что не знал, черт побери, что говорить.

А Флек спокойно молчал почти минуту, пока, не выдержав дискомфорта, я сам не нарушил молчания:

— Как порыбачили?

— Порыбачил? Я не ездил на рыбалку.

— В самом деле?

— Нет.

— Но мне сказали…

— Вас дезинформировали.

— Вот как. Тогда, если вы не были на рыбалке…

— Я был в другом месте. В Сан-Пауло, я там отдыхал.

— Понятно.

На этом разговор прервался. Флек снова таращился на стену.

Наконец, после еще одной бесконечной минуты, он заговорил:

— Итак, вы хотели меня видеть…

— Я хотел?

— Мне так сказали.

— Но… вы же сами меня сюда пригласили.

— Неужели?

— Так и было.

— А… конечно.

— В смысле, я решил, что вы хотели меня видеть.

— Зачем?

— Насчет сценария.

— Какого сценария?

— Сценария, который я написал.

— Вы пишите сценарии?

— Вы что, так шутите?

— Разве похоже на то, что я пытаюсь шутить?

— Нет, но похоже на то, что вы играете со мной в непонятные игры.

— И что это за игры, позвольте спросить?

— Вы знаете, почему я здесь.

— Скажите еще раз…

— Все, забудьте, — заявил я, вставая.

— Простите?

— Я сказал — забудьте…

— Почему вы так сказали?

— Потому что вы валяете дурака.

— Вы рассердились?

— Нет, я просто ухожу.

— Я сделал что-то не так?

— Я не желаю в это вдаваться.

— Но если я сделал что-то не так…

— Разговор окончен. До свидания, — попрощался я и направился к двери. Но меня остановил голос Флека:

— Дэвид…

— Да? — спросил я, оборачиваясь. Теперь Флек смотрел прямо на меня, на его лице блуждала хитрая улыбка, в руке он держал экземпляр моего сценария.

— Попался, — сказал он.

Но я и не думал сиять, как стосвечовая лампочка, восхищаясь его шутке.

Тогда он изменил тон:

— Надеюсь, вы на меня не сердитесь.

— Прождав вас целую неделю, мистер Флек… Он перебил меня:

— Вы правы, правы, и я прошу у вас за это прощения. Стоит ли обижаться на невинный розыгрыш между коллегами?

— Мы с вами коллеги?

— Я очень на это надеюсь. Потому что мне хочется поставить фильм по этому сценарию.

— В самом деле? — спросил я, стараясь не проявлять особой заинтересованности.

— Я считаю, что вы замечательно над ним поработали. Теперь это противоречивый фильм-экшн с жестким политическим подтекстом. Ведь вы нацелились на болевые точки нашего общества, на тоску, которая стала основой современной американской жизни…

Все это было для меня новостью, но к тому времени я уже хорошо знал: если продюсер начинает с энтузиазмом объяснять, про что твое кино, самое лучшее — величественно кивать головой… даже если ты считаешь, что он говорит полную чушь.

— Разумеется, — сказал я, — прежде всего это жанровое кино…

— Абсолютно точно, — заявил Флек, жестом приглашая меня снова сесть в кресло. — Но сценарий разрушает жанр, точно так же, как Жан-Пьер Мелвилл[24] переделывает экзистенциальную легенду об убийце в «Самурае».

Экзистенциальную легенду об убийце? Ну еще бы.

— На самом деле, — сказал я, — это рассказ о двух мужиках из Чикаго, которые пытаются ограбить банк.

— И я знаю, как надо снять эту сцену ограбления.

Следующие полчаса он излагал мне кадр за кадром, как будет снимать ограбление банка: с использованием стедикама[25] и зернистой цветной пленки, чтобы «получить ощущение того, что кадры сняты скрытой камерой». Затем он начал говорить о кастинге:

— Я хочу пригласить только неизвестных актеров. А для главных ролей я всерьез подумываю о двух удивительных парнях, которых в прошлом году видел в Берлине…

— Как у них с английским? — спросил я.

— Над этим можно поработать, — сказал он.

Я мог бы возразить ему: слабо верится, что немцы, и без того имеющие сильный акцент, смогут сыграть ветеранов вьетнамской войны, — но я попридержал язык. В ходе своего эпического монолога Флек упомянул, что собирается потратить на картину примерно сорок миллионов — абсурдно большая сумма для любительского фильма. Но кто я такой, чтобы ставить под сомнение его манеру сорить деньгами? Вдобавок ко всему я вспомнил, что сказала мне Элисон перед моим отъездом сюда: «Я уверена, что сумею вытрясти из него кучу денег, можешь не сомневаться. Я буду играть по-крупному, Дейв. Запрошу миллион. И обещаю тебе, что он заплатит. Конечно, регистрация твоего сценария под своим именем — это сущий пустяк, но он наверняка не захочет, чтобы об этом узнала общественность. Нам даже просить не придется, он сам заплатит, чтобы мы молчали».

Постепенно я начал даже подпадать под воздействие его энтузиазма; он говорил так, будто я написал большое, серьезное произведение, а не пустячок под названием «Три старых ворчуна». Марта была права: когда Флек хотел чего-нибудь, он добивался этого со страстью. Но я помнил и другие ее слова: стоит ему заполучить желаемое, как он теряет к нему всякий интерес. Добавить к тому, что я еще не совсем смирился с тем, как он пытался сбить меня с толку в самом начале нашего разговора, хотя надо признать, что он остановился на полпути и извинился за то, что «дергал меня за поводок».

— Боюсь, у меня появилась скверная привычка, — сказал он. — Когда я вижу кого-нибудь в первый раз, я всегда пытаюсь немного разыграть этою человека, чтобы посмотреть на реакцию.

— И как я выдержал испытание?

— На отлично. Марта сказала, что вы классный, а она разбирается в авторах. Еще раз спасибо, что уделили ей столько времени за последние два дня. Она ваша большая поклонница, и я знаю, что она получила большое удовольствие от продолжительного общения с вами.

Не говоря уже о поцелуях и цитировании Эмили Дикинсон… Но по лицу Флека нельзя было определить, известно ли ему об этих пикантных подробностях. Кроме того, уверил я себя, они неофициально разошлись. И возможно, он имеет любовниц повсюду, куда только ни ездит (хотелось бы знать, что будет, что если ему доложат, как я обнимался с его женой…). Да, ему нравится мой сценарий. Но я всегда могу убрать свое имя из титров, если он привнесет в него свои дурацкие идеи. Но сделаю я это после того, как получу деньги по чеку.

Не желая углубляться в обсуждение его жены, я решил сменить тему:

— Хотелось бы поблагодарить вас, мистер Флек, за то, что вы познакомили меня с «Сало» Пазолини. Возможно, этот фильм уж никак нельзя смотреть на первом свидании, но так быстро его из головы не выбросишь…

— Что касается меня, то это величайший фильм, снятый после войны. Вы не согласны?

— Это сильно сказано…

— …и я объясню вам, почему он заслуживает такого отзыва. Потому что он касается главного вопроса прошлого столетия, а именно: о необходимости осуществлять полный контроль над другими.

— Не думаю, что этим усиленно занимались в двадцатом веке.

— Вы правы, но в прошлом веке мы сделали большой скачок вперед в смысле контроля над человеком… Мы нашли технологию, которая позволяет установить полную гегемонию над другими. Немецкие концентрационные лагеря, например, были первым великолепным примером высокотехнологической смерти — последователи Гитлера ведь создали на диво эффективный аппарат для уничтожения людей. Атомная бомба тоже была триумфом контроля над человеком, и не только из-за возможности массового уничтожения, но и как политический инструмент. Посмотрите правде в глаза: мы все были вовлечены «холодную войну», затеянную нашей службой безопасности, благодаря угрозе, которую представляет собой атомная бомба… И она позволяет правительствам с обеих сторон сдерживать hoi polloi[26], одновременно предоставляя им право для создания широкой разведывательной сети, чтобы подавить недовольство. Разумеется, сейчас в нашем распоряжении огромные информационные возможности, необходимые для еще большего контроля. Точно так же, как западные общества используют потребительские запросы людей — этот бесконечный цикл приобретения — с целью занять население, подавить его.

— Но какое это имеет отношение к «Сало»?

— Все просто. То, что показал Пазолини, это и есть фашизм в его самой чистой, дотехнологической форме: вера в то, что у тебя есть право — привилегия — осуществлять полный контроль над другими человеческими существами вплоть до абсолютного лишения этих существ чувства достоинства и человеческих прав; лишить их индивидуальности и относиться к ним как к функциональным предметам, которые можно отбросить, когда в них уже не будет необходимости. В наши дни на место ущербных аристократов, показанных в фильме, пришли более крупные власти: правительства, корпорации, банки данных… Но мы все еще живем в мире, где стремление доминировать является одной из самых мощных человеческих мотиваций. Мы все хотим навязать свое видение мира другим, разве не так?