Марен Мод - Сальто ангела

Сегодня я хочу, чтобы мне было плохо, сегодня я должна прыгнуть в пустоту.

Я пришла в институт красоты, предназначенный для таких, как я. Там есть Николя. Худой, некрасивый, бледный, вкрадчивый, уже старый. Он продает парфюмерию и косметику для травести, знает все большие и малые секреты того мира, в котором я сейчас живу. На его ловких руках грязь. Он притягивает, хочется завязать разговор, пойти в ресторан, потом в гостиницу… За бесплатный флакон духов — хороших, соблазнительных, флакон бледного золота, шикарный, бесценный…

Еще вчера, на экзамене по истории, я рассуждала об идеях мировой политики, устройстве Европы и административном праве. А сегодня я продаю свое тело за дорогие духи от Бальмена. Я проститутка, я сознательно это делаю, я унижена, но я покорна и сильна.

Это моя месть. Стать тем, в чем меня обвиняют. Пусть семья и полицейские окажутся правы. Мне надо вырвать из себя воспоминание о Саре. Пережить непоправимое. Поступок, после которого невозможно вернуться назад, который нельзя будет забыть. Забить первый колышек, сделать первые шаги по дороге, где переплелись деньги и секс. Ни красоты, ни мечты. Просто акт — определенный, болезненный. Оплаченный какой-нибудь дешевкой. Я пытаюсь в своем воображении сделать еще более некрасивым мужчину и комнату, где это происходит. Я заставляю себя все видеть, все чувствовать, вплоть до того странного ощущения, которое всегда ускользает от меня в последний момент: блаженства. Для меня блаженство существует только как понятие, как дрожь, пробегающая вдруг посреди похабного. Оно едва касается меня и уходит.

Но мне не удается сделать некрасивым все и всех. Например, этого сорокалетнего мужчину, приветливо раздающего советы и маленькие подарки. Он не мучает себя вопросами. Он любит транссексуалов и спокойно получает удовольствие.

Я же всегда мучаю себя вопросами. Вопрос только во мне. Я выдумываю себе роман, нюхая духи, полученные за совершенное преступление. Я убил в себе мужчину. Я его унизил тем, что его телом обладали, я навсегда сделал из него гомосексуалиста. И он останется им до того великого дня, когда я стану женщиной и у меня появится наконец-то великолепное лоно внизу живота. И в тот день мужчина будет обладать мной, он подойдет ко мне спереди, мы будем смотреть друг другу в глаза, и, буду я испытывать блаженство или нет, я буду королевой.

Я сочиняю свой роман. Все так прекрасно, нежно, сентиментально. Он говорит мне, что у меня красивые глаза и шелковистая кожа. Искрится шампанское, вечер — теплый, а море — ласковое.

Я словно парю над землей. Я слишком много выпил, слишком долго играл с моим двойником. Я считаю, что он мертв и что я его убил, но еще не было публичной казни. Еще нет никаких доказательств свершившегося, это событие должно материализоваться. И вот Жан Паскаль Анри Марен, студент, получивший отсрочку от призыва в армию, должен отправиться в Венсен, где он предстанет перед военной медицинской комиссией, и Франция с погонами на плечах решит, какого он пола.

Мой стратегический план приводит меня в последний раз к психиатру. Вот уже несколько месяцев он безуспешно пытается маскулинизировать мою психику, и теперь я хотел бы знать, что он думает о результатах своих усилий. Пусть он все это изложит по всем правилам в медицинском свидетельстве. Я хочу получить приговор, официальный диагноз усатого Фрейда. Я имею на это полное право. Я платил, я достаточно настрадался, сидя напротив него. Он взъерошился, как петух, охраняющий свою территорию.

— Зачем вам нужна такая справка?

— Потому что даже речи не может быть, чтобы я пошел служить в армию.

— А почему бы нет? Вы боитесь столкновения с жизнью? Что такое для вас армия?

— Это мужское дело. Мне там не место. И я боюсь.

— Боитесь кого? Себя самого?

— Я должен еще раз показать вам свой член?

— Дело не в этом. Я вас спрашиваю, чего вы боитесь?

— Мужчин. Быть женщиной среди мужчин — вот чего я боюсь. И боюсь ужасно.

Я только произнес это, а уже весь покрылся от волнения испариной. Действительно, я ненавижу само представление о мужчине, мужское понятие, а в своем максимальном проявлении оно связано с армией. Военная форма и идея защиты своей территории идеализируют самца. «Раздайся клич мести народной…» Такой мужчина-самец еще более ужасен в полку или в строю, чем на перемене в школе. Он опасен. Он все время будет смеяться над моим телом, кожей, лицом. Он будет топтать меня ногами, плевать в меня, насиловать меня на словах и на деле, уверенный в своей безнаказанности. Транссексуал в казарме может быть только порнографической игрушкой.

— Если они сочтут вас годным, я ничего не смогу сделать, и вы тоже.

— Я умру.

— Ну, это слова…

— Нет, я правда умру. Вы что, не понимаете? Вы же меня наблюдаете уже несколько месяцев, вы видите все мои реакции, разве вы не поняли, что, если меня не признают женщиной, мне останется только умереть?

— Допустим, вас освободят от военной службы, чем вы будете заниматься?

— Я сдал все экзамены за четвертый курс, кроме одного устного. Я буду работать по контракту с почтовым ведомством, а вечером буду жить как женщина, буду выступать в кабаре, буду петь, до тех пор, пока…

— До каких пор, Марен? Вам кажется, что лучший способ быть женщиной — это петь в кабаре?

— Но это единственный, доступный мне сейчас, в надежде на лучшее.

— В надежде на лучшее? Вы имеете в виду кастрацию? Изменение пола? Это безумие, Марен… У вас ничего не выйдет.

Я говорю каким-то странным металлическим голосом, он царапает мне горло, еле пробивается через сжатую челюсть. Сейчас со мной будет нервный приступ. Успокойся, дыши глубже… Слишком много поставлено на карту. Вздохни глубже, подними выше свою нарождающуюся грудь, обтянутую скромным пуловером, покажи этой ученой обезьяне свои гормональные таблетки. Пусть ему будет не по себе, пусть это выведет его из равновесия, заставит признать, что его наука не всесильна.

— Лично я продолжаю считать, что армия пошла бы вам на пользу, Марен. Но из симпатии к вашей семье я выдам вам медицинское свидетельство.

— При чем тут семья? Ведь речь идет обо мне! Только обо мне и о вашем диагнозе.

— Психиатр ставит свой диагноз не так, как деревенские врачи. Я лечу не ветрянку или грипп.

Кто наделил его этой страшной властью? Я ненавижу его! Я смотрю, как он берет бланк, медленно снимает колпачок с ручки. Он пишет свой приговор, складывает листок, засовывает его в конверт и протягивает мне. Занятый своим проклятым священнодействием, он даже не почувствовал, как страдаю я.

Я скатываюсь по лестнице, сжимая потными руками свой приговор. На шумной улице, как вор, я разворачиваю бумагу.

Я, нижеподписавшийся, и т. д. наблюдал и лечил такого-то… по поводу того-то… и пришел к выводу о его относительной несовместимости со службой в армии…

Относительная несовместимость… Негодяй! Относительно чего?

Доктор Гормон, спасите меня. Скажите им. Если они заберут меня в солдаты силой, я умру!

Как он спокоен!

— Вы не умрете, у вас нет склонности к самоубийству. Но надо посмотреть правде в лицо. Если вас возьмут в армию, вы не сможете потом изменить свой пол. Законный путь вам будет навсегда закрыт. Если армия признает вас мужчиной, ни один суд не возьмется это опровергнуть. Я вам выдам медицинскую справку, но не думаю, что она очень поможет.

— Я пойду к ним, одевшись женщиной. Я должен их убедить, они не посмеют возражать.

— Посмеют. Не путайте Венсенский форт и площадь Пигаль. Они могут поместить вас в свою больницу. Психиатрическую больницу. Я видел одного пациента после такого лечения, после военной психиатрии — жалкое, вконец опустившееся существо. Вы слабый и болезненно робкий и хотите таким образом их спровоцировать?

— Это мой единственный шанс. Если я проиграю, я действительно умру.

Я говорю «умру» так, как будто это просто выход, а не катастрофа. Он, конечно, прав, доктор Гормон, я не хочу умирать. Я хочу выйти из моего мрака, выйти из Монмартра, из бара для травести и темных улиц, где мне ничего не грозит, на яркий свет и предстать женщиной с головы до пят. Я ничего не забуду. Я продумаю все детали. Я, конечно, понимаю, что военные могут меня поднять на смех. А смех меня убьет.

Апрель 1970 года, четверг, восемь тридцать утра, моя комната на улице Ив. Матрас на полу, стол, старый платяной шкаф, стопки учебников. В углу умывальник, над ним старое, засиженное мухами зеркало. Я мою и накручиваю волосы, сооружаю прическу из слегка подвитых волос, подщипываю брови, накладываю легкий грим. Рука дрожит, дрожит и щеточка для ресниц. Я еще к ней не привыкла, и у меня такое чувство, что я актриса накануне премьеры. Я еще не вошла в спой женский образ и совсем не знаю слов, которые должна произнести.