Дорис Лессинг - Расщелина
Хорса вознамерился отправить детей обратно под охраной молодых людей, но те наотрез отказались следить за этими безобразными неуправляемыми существами, да еще такое длительное время. Это единственный описанный в хрониках случай, когда кто-то осмелился возражать Хорсе. Что же ему оставалось: смириться с поражением и вернуться домой?
Нелегкое решение. Признать перед этой Мароной с ее вечно презрительной физиономией, что она была права, — неприятная перспектива. Но это еще не самое плохое. Хорса ведь провозгласил во всеуслышание цель своей экспедиции: обнаружить, можно ли, следуя вдоль берега, обогнуть весь остров и выйти с другой стороны на то же самое место, появиться у женского берега. Он хотел найти другие земли, другие берега, может быть, даже другой народ. Об этой своей тайной мечте он никому даже не намекал. Но, конечно же, приспела пора проверить, есть ли на свете другие страны и другие люди.
Вернуться к этим клушам и признать… Мне трудно представить, какие слова использовал бы Хорса.
Однако если юнцы, выросшие из зеленого детства, всячески стремились вырваться из тлетворных женских объятий, то теперь все сильнее проявляется потребность в контактах с женщинами. Возможно, мужчинам не хватает также женской ругани, сварливости и жажды всюду совать свой нос и давать советы?
«Кретины, идиоты, тупицы!.. Они вообразили, что дети станут взрослыми, если с ними обращаться, как со взрослыми! Неужто дитя малое может вести себя так же послушно, как взрослый парень-охотник? Надо же такое вбить себе в голову! С чего бы это? Только потому, что им так вздумалось, так удобнее, видишь ли…»
Хорса предпринял вылазки в глубь побережья: залезал на высокие деревья, на холмы, в попытке увидеть что-нибудь, подтверждающее его предположения.
Время шло. А вот и событие, расчленяющее течение времени, размечающее его для них и для нас.
В экспедиции задержалось несколько беременных. Чем больше увеличивались их животы, тем сильнее росла озабоченность Хорсы.
Вот женщины родили, и обширные мужские пляжи, где они стояли лагерем, ночевали, пировали, огласил детский вопль. Хорса пришел в ужас, как и большинство его мужчин. От этого они стремились удрать, оторваться, отрешиться.
«А вы чего ожидали? Девушки рожают, деточки кричат, им надо и ням-ням, и пи-пи, и попки помыть, и пригреть-приголубить… Тупые безмозглые животные, погибели на вас нет!!! Хорса, ты разве не знал, что это произойдет? А если такой идиот, что сам не знал, так вспомни своей дурацкой башкой, как я тебе долдонила, что бабы брюхатеют и рожают, рожают, говорила я тебе, когда ты девиц с собой волок…»
Представьте себе, что вы такое услышите…
Один новорожденный умер. На этом пляже водились гнусные желтоватые мушки, роями набрасывавшиеся на все для них съедобное, живое и мертвое, будь то объедки человеческой трапезы, выброшенная на берег гниющая рыба, водоросли или же обнаженные тела мужчин и парней. Спастись от этой гадости можно было лишь примостившись поближе к огню, жара и дыма которого они опасались. Умерший ребенок весь распух от укусов. Молодые мамаши старались спасти своих детенышей от напасти, погрузив их в воду, но от постоянного пребывания в воде кожа младенцев морщилась, воспалялась.
Хорса решил покинуть проклятое место, перенести лагерь на другой пляж, лишенный этой нечисти. Но дети плакали, мамаши их жаловались. Они пустились в эту экспедицию, потому что жизни не представляли без «игр» с мужскими трубками, но сейчас секс для них временно был под запретом, и они нашли другое развлечение, досаждая всем окружающим злословием.
— Ну, и на что они нам? — мрачно чесали затылки парни.
— Как на что? Мы даем новую жизнь! — торжествующе восклицали женщины.
«Ох, и дрянь же эта жизнь», — молча констатировали страдальцы.
Столь долгий путь они прошли, путь, измеряемый промежутком в девять месяцев, с остановками и проволочками. Если измерять расстоянием… — но они не измеряли расстояний.
А сколь долгим будет возвращение? Возвращение куда? На лесную поляну? Их деревья являлись мужчинам во снах. Чудесные зеленые великаны, чудесное время, проведенное в их роскошных кронах! Дурака они сваляли, оставив такое прибежище. Чем не жизнь была? Только и дела — жги костры да не забывай поглядывать по сторонам, чтобы какая-нибудь пакость не подобралась, вроде этих свинок да кошечек.
Почему-то, однако, никто не хотел возвращаться на место старого лагеря. Ведь путешествие куда-то ведет. Что-то нужно найти, открыть, чем-то завладеть, что-то захватить, присвоить… Мрачные мысли никуда не приводили. Что делать?
Умер еще один младенец, женские вопли звучали еще гаже, чем надрывный детский плач. Парни не могли припомнить, чтобы раньше младенцы умирали от болезней. С чего бы им болеть? А эти, выходит, болеют… какой-то неведомой болезнью.
Потерявшие младенцев женщины впали в прострацию. Они плакали, валялись, закрыв лица руками, страдали молча, из сосков их сочилось молоко. Зрелище кошмарное, отвратительное… Парни старательно отворачивались. А ведь это те самые девицы, их, можно сказать, боевые подруги, их можно было считать товарищами… и так все испортить этой идиотской беременностью! А потом — еще хуже, не передать! Охи, ахи, крехи, вздохи… вопли… и вот… вообще кошмар!
Нет, в лесу, неподалеку от женского берега жилось не в пример лучше. Дырки приходили, получали то, чего хотели, оживляли свои матки, возвращались восвояси. Потом приходили новые, другие, или эти же обновленные… И прок от них был, польза… да и ногу-руку срастить, порванный бок залечить… А сейчас на что они годны? Занимаются своими орущими сосунками или валяются, как выкинутые на берег медузы. И отвлекаются от этих занятий, только чтобы поорать на парней да на мужиков.
Здесь история останавливается передохнуть. Экспедиция Хорсы и разрушение Расщелины отмечают конец — он же начало, начало лесных деревень. Но тогда они еще не знали, что такое лесная деревня. Хронисты не знали этого. Сей долгий период истории завершается словами: «И не ведал Хорса, где он».
«Кто-то нужен, чтоб узнать», — могу я сказать историку, вглядывающемуся во тьму времен и не ощущающему уверенности в неузнаваемо изменившейся обстановке.
* * *«И не ведал Хорса, где он». Что означала эта фраза для нового историка? Где они звучали, новые голоса? В лесных деревнях. Нам неизвестно, сколько таких деревень таилось в лесу, сколько в них жило народу. Хронисты посчитали необходимым особо заметить, что каждую деревню окружал двойной частокол из заостренных жердей — защита от хищников. Не скажешь, что жители деревень не ведали, где они. С одной стороны, они находились невдалеке от женского берега. Понадобилось немало времени — века? — для того, чтобы убедить женщин оставить море и поселиться с мужчинами, да и то на том только условии, что поселение это
находилось в пределах дневного пешего марша от женского берега. Следовательно, когда историк провозглашает, что «не ведал Хорса, где он», он тем самым хочет подчеркнуть, что сам-то он прекрасно осведомлен, где находится в пространстве и времени. Подвиги Хорсы и его отчаянный бросок в неизвестность получили должное признание, о них пели и рассказывали у костров.
Полагаю, что мы, римляне, не в состоянии полностью постичь эту фразу: «И не ведал Хорса, где он». Нас обучили определять, где мы находимся, с помощью всевозможнейших способов. Когда наши легионы возвращаются из Галлии, из стран германцев, из Дакии, они детально повествуют, гдеони были и кактуда добрались. Если враг дерзнет нарушить границы империи, мы знаем, ктоон и откудавзялся. Суда наши бороздят моря, добираются до Британии на севере, до Египта на юге; рабам нашим известны страны, о которых мы едва слышали. Мы, римляне, знаем, где мы, знаем свое место в истории, хотя даже маленький мальчик скажет вам, что «Рим охватывает больше, чем познать возможно». И этот самый маленький мальчик, стоя на берегу и глядя на изгибы исчезающего вдали берега, знает, что может достичь противоположного берега залива, стоит лишь потратить несколько дней на переезд.
* * *Но вернемся к Хорсе. Подумаем о том, что он знал. Знал он скалистый женский берег. Знал большую реку и леса долины орлов, знал пути, ведущие туда от женщин. И когда Хорса стоял на своем пляже — не ведая, где этот пляж находится, — и глядел вокруг, вглядывался в морскую даль, он и представления не имел, не находится ли он на берегу залива, устремляясь взором туда, где лежит невидимый противоположный берег. О да, заливы он встречал на своем пути с того самого места, где распрощался с Мароной. Знал бухты, знал мысы и полуострова. Удосужился ли он их как-либо назвать? Позже хронисты в деревнях уже применяли термины «залив», «мыс», «полуостров», но бешеный бросок Хорсы показал им, что сам вождь и люди его маялись не на берегу залива, большого или малого, не зная, где они и что им делать. «И не ведал Хорса, где он» — фраза эта представляет ограниченность знания вообще: то, что нам, римлянам, претит.
