Николай Климонтович - Мы, значит, армяне, а вы на гобое
Свинагор помрачнел.
— Служил… Причем во многих театрах. Из Керчи в Вологду, помните у Островского… Я провинциальный актер, причем Несчастливцев… Последнее мое место службы было в Твери, в Театре юного зрителя… Но это неинтересно…
И Гобоист понял, что юношеская внешность попутчика обманчива. Видны стали морщины, кажется, припудренные. И краснота в глазах, и горечь в складке губ. Во всяком случае, Свинагору должно было быть прилично за тридцать.
— А куда направляетесь теперь? — спросил Гобоист осторожно, стараясь придать интонации деликатность.
— То-то и оно. Куда? — несколько театрально вскинул руки Свинагор. — Сам не знаю… несет нелегкая, как сухой лист. Так, есть в Городке адресочек старого друга… Но ждет ли он меня?
Сейчас заплачет. Гобоист только теперь заметил на багажной полке над тем местом, что сначала занимал Свинагор, дорожную сумку. Сумка глядела сиротою.
— Ну что ж, погостите у меня, — предложил Гобоист неожиданно для самого себя, будто очарованный…
И Свинагор оказался постояльцем Коттеджа в поселке МК. Куры по-прежнему клевали помойку. Шелудились коты. Изредка дрались супруги в ближнем бараке. Соседи Гобоиста проживали свою долгую привычную жизнь. Вот только появился Свинагор. Временно, конечно.
2— Красиво живете! — Свинагор бросил сумку в прихожей под вешалку и теперь оглядывал гостиную, не переступая, впрочем, ее порога. — И картинки! И книги!
Кажется, он был поражен. Наверное, сначала он почуял в Гобоисте схожую породу — артиста, богему, цыгана — и ждал найти его жилище на манер общежития, или логова, или бардака, — а нашел вполне благопристойный дом с ковром на полу гостиной, с занавесками, перехваченными белыми витыми жгутами, с хорошим буфетом, с кожаным диваном у низкого столика. Что ж, Гобоист давно обуржуазился, отталкиваясь от безбытности детства: у него всякая вещь теперь знала свое место. Очарованный Свинагор потоптался, помялся и попросил выпить. Гобоист налил ему полстакана джина, спросил:
— С тоником?
— Если можно… Это джин… Ой, мне много! — Пококетничав, Свинагор выпил мелкими жадными глотками и сразу же, на глазах, несколько осовел.
— А вы женаты? — спросил он, чуть качнувшись.
— Был, — сказал Гобоист и тут же удивился самому себе: зачем он врет? — То есть да. Я женат. Ее зовут Анна.
— И детишки есть? — не унимался Свинагор.
— И детишки! — начал серчать Гобоист. Тем более что Свинагор стал стягивать свои говнодавы, и в прихожей запахло будто сушеными подосиновиками. — Не хочешь ли принять ванну? — спросил он, отчего-то перейдя на ты.
— Да с удовольствием! — воскликнул Свинагор. И добавил простодушно: — Я ведь давно под душем не был.
Гобоист воздержался от комментариев. Свинагор удалился в ванную, но через полминуты высунул голову в дверь:
— Здесь столько всего… Баночки, флакончики…
— Возьми все, что тебе нужно. Полотенце в тумбочке.
И голова Свинагора скрылась. Осталась только спортивная сумка под вешалкой.
«Взял бы хоть свежие носки», — подумал Гобоист, но не стал вмешиваться.
Свинагоровы процедуры продолжались довольно долго; Гобоист успел и плеснуть себе виски, и сварить кофе, и выпить чашку, и выкурить сигарку. Наконец произошло явление Свинагора: во-первых, он был в халате Гобоиста и в его же шлепанцах; на безволосой груди — крестильный крестик на черном шнурке; светлые мокрые волосы была зачесаны назад, и смазливое лицо пожившего ребенка теперь было открыто…
«У него хорошие глаза, правда, вороватые», — подумал Гобоист.
Заметив его заинтересованный взгляд, Свинагор продефилировал по гостиной, чуть виляя бедрами, уселся на диван и картинно полуоткинулся на подушки. Он как бы невзначай поддернул полы халата, вытянул ноги, положив одна на другую, и спросил:
— Что, красивые? Красивые у меня ноги, как вы думаете, Константин?
— Очень! — злобно отозвался Гобоист. — Пойди на кухню, налей себе кофе и приготовь нам бутерброды. В холодильнике есть банка красной икры.
— Ах, люблю икорку! Да если б еще шампанского… — И он вопросительно глянул на флакон с джином. — Отчего вы, Константин, не поздравили меня с легким паром?
— Отправляйся! — отрезал Гобоист. Он решил не церемониться с гостем, иначе, это было ясно, тот быстренько усядется на голову.
— Нет, вы видели? — обратился Свинагор к воображаемой аудитории. — Вот так обращаются с самим Свинаренко-Горецким! — И отправился.
3Так они и зажили.
Гобоист эксплуатировал Свинагора — дисциплинировал, как он это называл: заставлял готовить, мыть посуду, вытирать пыль в кабинете и складывать грязное белье в стиральную машину. Самое удивительное — Свинагор любил гладить: он приходил в восторг от всяких маечек и рубашечек Гобоиста, даже от трусиков с гульфиком, и гладил тщательно и нежно. Но за продуктами в Городок Костя ездил сам — Свинагор вообще избегал выходить на улицу. Гобоист, памятуя об уроках, что преподала ему Елена, если уезжал в Москву, запирал спиртное в своем кабинете. В остальное время он Свинагора не дискриминировал, да тот и пил мало, к тому же пьянел от небольших доз, делался ребячлив, шалил, прятался от Гобоиста в шкафу, заворачивался в портьеру, однажды сделал попытку подуть в дырочку гобоя и был выдран. Он довольно сносно танцевал, в одиночестве кружась по гостиной, и даже пел французские песенки — с акцентом, конечно, но тоже весьма сносно: у Свинагора обнаружились и слух, и небольшой голосок. Веселился Свинагор не бурно и безобидно и — что очень подходило Гобоисту — всегда был весел и, в общем-то, довольно деликатен. Иногда острил, подчас даже забавно. Скажем, Гобоист угостил его как-то сигаретой Вирджиния. Свинагор изучил пачку, на боку прочел мелким шрифтом — изготовлено в России по лицензии Филипп Моррис. И заметил задумчиво: если бы изготовила фабрика Дукат без лицензии, название было бы — Целка, — у него оказались познания в английском, позволявшие даже каламбурить.
Случались и элегические семейные вечера: Гобоист занимался, а Свинагор испрашивал разрешения присутствовать и сидел, как мышь, в кабинете на диване за Костиной спиной, — ночевал он внизу, в гостиной. Свинагор прислушивался к звукам Костиного рояля, держа на коленях раскрытую книгу и поводя рукой, будто тихонько дирижировал. Иногда он вдруг спрашивал: Константин, а кого из композиторов вы предпочитаете?
И Гобоист перечислял: из русских — Чайковский, Стравинский, Мусоргский. Особенно последний: мне нравятся люди этого замаха — обожрались, и шасть в Неву. А музыка осталась. Мусоргского повторить нельзя. И тут же злился на себя, что пустился в рассуждения, обрывался: не мешай.
Свинагор на удивление много читал — редкость для актера. Причем откапывал в Костиной библиотеке самые причудливые книги, давным-давно купленные — в период, так сказать, бурного самообразования, — и о самом существовании которых Гобоист уже не помнил. И время от времени обрушивал на Костю самые неожиданные цитаты.
— Вот, послушай… нет, вы только послушайте! — вдруг восклицал Свинагор. И приступал с выражением, с актерскими ужимками: — Он — их направляющий дух и водитель. Начиная работу, он отделяет искры низшего царства, в радости носящие и трепещущие в своих светозарных обиталищах; и образует из них зачатки колес. Он помещает их в шести направлениях пространства и одно посередине — колесо срединное…
— Что за чушь? — пожимал Гобоист плечами.
Но Свинагор не унимался:
— Воинство сынов света стоит на каждом углу; липики в колесе срединном…
— Кто?
— Мне-то почем знать, смешной вы мужчина. Не перебивайте… Они говорят…
— То есть липики говорят?
— Кто ж еще?.. Они говорят: это хорошо, первый божественный мир готов. Затем божественный арупа отражает себя в чайа-локак, первом облачении анупадака…
Тут Костя запустил в Свинагора тапкой.
— Какой вы все-таки бездуховный, мужчина!..
В другой раз Свинагор читал по другой книге:
— О благороднорожденный, когда тебя носит повсюду не знающий покоя ветер кармы, твой разум, лишенный опоры, подобен перышку, увлекаемому вихрем. Ты вынужден блуждать безостановочно и говорить оплакивающим: я здесь, не плачьте! Но они не услышат, и ты подумаешь: я мертв! И вновь тебя одолеет страдание… Как красиво, Костя… — И слезы потекли по лицу Свинагора.
Гобоист отметил, что тому идет плакать.
— Нельзя ли что-нибудь повеселее?
— Вот, хорошо. Только ты помогай…
— Договорились.
— Все движущееся, о Асклепий, не движимо ли оно в чем-то и чем-то? — И он вопросительно посмотрел на Гобоиста.
— Несомненно, — сказал тот.
— Браво. Здесь так и написано… Дальше. Гермес: движущееся, не есть ли оно обязательно меньше, чем место движения?.. Костя, теперь ты за Асклепия.
